Дэн Симмонс - Дети Ночи
Доктор Эймсли поднес фонарь ко входу в другой тоннель, откуда веяло страшным зловонием, и тут же отдернул руку.
– Но я не понимаю, почему…
Фортуна подошел поближе, и резкий свет выхватил из темноты застарелый шрам на его шее, который я заметил только теперь.
– Они говорить, его…, советник… Темный Советник…, сказал ему не ходить сюда. – Он усмехнулся.
Отец О'Рурк посмотрел на румына.
– Темный Советник. Звучит так, будто консультантом у него был сам дьявол. Раду Фортуна кивнул.
– А что, дьявол сбежал? – хмыкнул доктор Эймсли. – Или он среди тех бедолаг, что мы там видели?
Наш провожатый не ответил и вошел в один из четырех тоннелей, расходящихся от этого места. Каменная лестница уходила вверх.
– К Национальному театру, – негромко сказал он, показав рукой. – Он поврежден, но не разрушен. Ваш отель рядом.
Священник, доктор и я начали взбираться по лестнице при свете фонарей, отбрасывавших наши тени на пятнадцать футов вверх по закругленным каменным стенам. Отец О'Рурк остановился и посмотрел вниз, на Фортуну.
– А вы не идете?
Маленький проводник улыбнулся и покачал головой.
– Завтра мы везти вас туда, где все это началось. Завтра мы ехать в Трансильванию.
– Трансильвания, – повторил доктор Эймсли. – Тени Белы Лугошиnote 1.
Он повернулся, чтобы сказать что-то Фортуне, но маленький человечек уже исчез. Ни звуки шагов, ни отсвет фонаря не указывали, по какому из тоннелей он ушел.
Глава 3
Полет в Тимишоару, город примерно с трехсоттысячным населением в Западной Трансильвании, на стареньком, восстановленном турбовинтовом «Туполеве», теперь принадлежащем государственной авиакомпании «Таром», доставил нам немало неприятных минут. Власти не позволили передвигаться по стране на моем «Лире». Нам повезло, вылет задержался всего на полтора часа. Большую часть пути мы летели в облаках, а салон самолета не освещался, но это не имело значения, потому что стюардесс не было и никто не надоедал нам предложениями еды или легкой закуски. Доктор Пэксли почти все время ворчал или стенал, но рев двигателей и скрип металла, когда самолет, раскачиваясь и подскакивая, преодолевал восходящие воздушные потоки и грозовые тучи, почти полностью заглушали его жалобы.
Сразу после взлета, за несколько секунд до входа в облака, Фортуна перегнулся через проход и показал в иллюминатор на покрытый снегом остров посреди какого-то озера милях в двадцати к северу от Бухареста.
– Снагов, – сказал он, наблюдая за выражением моего лица.
Глянув вниз, я успел заметить темную церковь, перед тем как облака закрыли вид, и перевел взгляд на Фортуну.
– И что?
– Здесь похоронен Влад Цепеш, – пояснил Фортуна, все еще наблюдая за мной. Он именно так и произнес:
«Цепеш».
Я кивнул. Фортуна, несмотря на тусклый свет, погрузился в чтение одного из номеров взятого у нас журнала «Тайм», хотя для меня так и осталось загадкой, как можно читать или просто на чем-то сосредоточиться при такой болтанке. Через минуту сзади ко мне наклонился Карл Берри и шепотом спросил:
– А кто это такой, Влад Цепеш? Кто-нибудь из погибших в боях?
В салоне было так темно, что я едва различал лицо Берри в нескольких дюймах от себя.
– Дракула, – ответил я представителю АТТ. Берри разочарованно выдохнул, и откинувшись на спинку кресла пристегнулся ремнем, так как болтанка стала нестерпимой.
– Влад Прокалыватель, – прошептал я, ни к кому не обращаясь.
***Электричества не было, так что помещение морга охлаждалось самым простым и практичным способом: были открыты все высокие окна с грязными стеклами. Но среди темно-зеленых стен и в условиях сплошной низкой облачности этого все равно было недостаточно. Однако этого вполне хватало, чтобы разглядеть трупы, наваленные на столы и занимавшие чуть ли не каждый дюйм кафельного пола. Нам пришлось идти кружным путем, осторожно ступая среди босых ног, белых лиц и вздувшихся животов, чтобы добраться до Фортуны и румынского врача, стоявших в центре помещения. В длинном зале находилось не менее трехсот-четырехсот тел…
– Почему эти люди не похоронены? – требовательно спросил отец О'Рурк, прикрывая лицо шарфом. В его голосе звучали гневные нотки. – Ведь после бойни прошла уже по крайней мере неделя, верно?
Фортуна перевел его слова тимишоарскому врачу, который пожал плечами. Фортуна сделал тот же неопределенный жест.
– Одиннадцать дней как Секуритатя это делать, – ответил он. – Похороны скоро. Э-э…, как вы говорить…, власти здесь хотеть показать западным журналистам и таким очень важным людям, как вы. Смотрите, смотрите. – Он раскинул руки почти гордым жестом шеф-повара, демонстрирующего накрытые для банкета столы.
Перед нами лежал труп пожилого человека. Кисти рук и ступни у него были ампутированы чем-то не слишком острым. В нижней части живота и на гениталиях виднелись ожоги, а на груди – открытые раны, напомнившие мне фотографии марсианских рек и вершин, сделанные «Викингом» Румынский доктор заговорил, Фортуна перевел:
– Он говорить, Секуритатя играть с кислотой. Понимаете? А вот…
На полу лежала молодая женщина, полностью одетая, если не считать того, что платье на ней было разодрано от груди до промежности. То, что я поначалу принял за еще один слой разрезанных красных тряпок, оказалось окаймленными запекшейся кровью стенками распоротого живота и чрева. На коленях у нее, как отброшенная кукла, лежал семимесячный плод, который мог бы стать мальчиком.
– Сюда, – скомандовал Фортуна, и пробравшись через изуродованные тела, показал рукой.
Мальчику было скорее всего лет десять. За неделю с лишним пребывания в промороженном помещении его тело раздулось и приобрело окраску крапчатого, с мраморными разводами пергамента; на запястьях и щиколотках еще была видна колючая проволока. Руки у него были с такой силой скручены за спиной, что плечи полностью вышли из суставов. Веки мальчика облепили мухи, и из-за отложенных ими яиц казалось, будто на глазах у ребенка бельма.
Заслуженный профессор Пэксли издал какой-то звук и шатающейся походкой пошел прочь из зала, едва не наступая на тела, выложенные здесь на обозрение. Сзади казалось, что в штанину профессора вцепилась скрюченная рука какого-то старика.
Отец О'Рурк схватил Фортуну за отвороты пальто, чуть не оторвав маленького человечка от пола.
– Чего ради вы все это нам показываете?! Фортуна ухмыльнулся.
– Это еще не все, святой отец. Пойдемте.
***– Чаушеску называли вампиром, – сказала Донна Уэкслер, прилетевшая позже, чтобы к нам присоединиться.
– Отсюда, из Тимишоары, все и пошло, – проговорил Карл Берри, попыхивая трубкой и оглядывая серое небо, серые здания, серую слякоть на улице и таких же серых людей.
– Здесь, в Тимишоаре, по сути дела и зрел заключительный взрыв, – продолжала Уэкслер. – В течение какого-то времени молодое поколение становилось все неспокойнее. Воистину, Чаушеску подписал себе смертный приговор, создав это поколение.
– Создав поколение, – хмуро повторил отец О'Рурк. – Поясните.
Уэкслер объяснила. В середине 60-х годов Чаушеску запретил аборты, прекратил импорт противозачаточных средств и объявил, что иметь много детей – обязанность женщины перед государством. Более существенно было то, что правительство выделяло премии за рождение детей и снижало налоги для семей, выполнявших призыв руководства к повышению рождаемости. Супруги, имевшие менее пяти детей, подвергались штрафам и усиленному налогообложению. Как рассказала Уэкслер, с 1966 по 1976 год рождаемость повысилась на сорок процентов, причем одновременно резко возросла и детская смертность.
– Вот этот-то избыток молодых людей в возрасте от двадцати и старше к концу восьмидесятых и стал силой революции, – сказала Донна Уэкслер. – У них не было ни работы, ни шансов на высшее образование, ни даже возможности получить приличное жилье. Именно они и начали акции протестов в Тимишоаре и других местах.
Отец О'Рурк кивнул.
– Ирония судьбы…, но похоже на правду.
– Конечно, – продолжала Уэкслер, остановившись у вокзала, – в большинстве крестьянских семей не могли прокормить лишних детей… – Она замолчала, изобразив дипломатическое замешательство.
– И что же происходило с этими детьми? – спросил я.
Вечер еще не наступил, но дневной свет уже перешел в зимние сумерки. Уличные фонари на этом участке центрального проспекта Тимишоары не горели. Где-то вдали на железнодорожных путях загудел тепловоз.
Дама из посольства в ответ покачала головой, но Раду Фортуна подошел поближе.
– Мы поедем на поезде в Себеш, Копша-Микэ и Сигишоару, – сказал улыбающийся румын. – Вы увидеть, куда деваться дети.
