Мо Хайдер - Токио
— Что вы сказали?
— Были свидетельские показания. Я читала их несколько лет назад, но мне не удалось снова найти ту книгу, поэтому все и говорят, будто я все сочинила, что и книги никакой не было. Ну да ладно, потому что есть фильм, снятый в Нанкине в 1937 году. Я обнаружила это полгода назад. И вы все об этом знаете.
— Глупости. Такого фильма нет.
— Но… но в академическом журнале было приведено ваше имя. Я говорю вам правду. Я сама его видела. Там сообщалось, что вы были в Нанкине. Там написано, что вы видели побоище, что вы стали свидетелем того кошмара. И еще — вы были в университете Цзянсуnote 9 в 1957 году. Ходили слухи, будто вы там приобрели этот фильм. Поэтому я и приехала. Мне нужно услышать… мне необходимо услышать о том, что делали солдаты. Я хочу узнать одну лишь подробность, чтобы увериться в том, что я ее не вообразила. Мне нужно знать, действительно ли они забирали женщин и…
— Пожалуйста! — Ши Чонгминг хлопнул ладонями по столу и поднялся со стула. — Неужели у вас нет сострадания? Это не встреча за чашкой кофе! — Он снял трость, висевшую на подлокотнике кресла. Припадая на ногу, прошел через комнату, отпер дверь и снял с крючков табличку со своим именем. — Видите? — сказал он и тростью прикрыл дверь. Он поднес ко мне табличку, постучал по ней. — Профессор социологии. Социологии. Я занимаюсь китайской медициной. Меня не интересует Нанкин. И фильма нет. С этим покончено. Ну, а теперь я очень занят и…
— Прошу вас. — Я ухватилась за край стола, мое лицо пылало. — Пожалуйста. Фильм есть. Он существует. Об этом было написано в журнале, я его видела. В фильме Мэджи я увидеть этого не могу, а у вас он есть. Во всем мире он есть только у вас и…
— Тсс, — сказал он, взмахнув тростью в мою сторону. — Достаточно. — Его длинные зубы напомнили мне древние окаменелости из пустыни Гоби. Они пожелтели от козлятины и рисовой шелухи. — Я проникся к вам уважением. Уважаю и вас, и ваш уникальный институт. Воистину уникальный. Но позвольте сказать очень просто: нет никакого фильма.
Если вы пытаетесь доказать, что не сошли с ума, люди, подобные Ши Чонгмингу, помочь не могут. Когда собственными глазами читаешь что-то, а тебе в следующую минуту говорят, что ты сама это придумала… от такого заявления и в самом деле можно свихнуться. Повторилась та же история, точно такая, как и в случае с моими родителями и с врачами больницы, в которую я угодила в тринадцатилетнем возрасте. Все тогда сказали, что то происшествие было плодом моего воображения, признаком сумасшествия. Все утверждали, что не может быть в природе такой страшной жестокости. Да, японские солдаты были безжалостными варварами, но такого они сделать не могли. Это было слишком невероятно. Даже врачи и медсестры, которые в жизни повидали немало, понижали голос, когда говорили об этом. «Я понимаю, ты веришь в то, что прочла это. Тебе это кажется правдой».
«Это правда», — говорила я, глядя в пол. Лицо мое горело от смущения. «Я на самом деле прочла это. В книге». Книга в оранжевой обложке с фотографией груды тел в бухте Мейтан. В книге было много рассказов о том, что произошло в Нанкине. Раньше я даже не слыхала о Нанкине. «Я нашла ее в доме моих родителей».
Одна из сестер, которая меня недолюбливала, приходила к моей кровати, когда выключали свет, чтобы нас никто не услышал. Я лежала тихо, притворялась, что сплю, но она садилась на корточки возле кровати и шептала мне в ухо. Дыхание ее было горячим и кислым. «Должна сказать, — бормотала она ночь за ночью, когда на потолок палаты ложились теии от занавесок с цветочным рисунком, — у тебя самое мерзкое воображение, с которым мне приходилось сталкиваться за десять лет моей противной работы. Ты и в самом деле ненормальная. И не просто ненормальная, но и злая».
Только я ничего не сочинила…
Я боялась своих родителей, в особенности матери, но, когда ни один человек в больнице не поверил в существование книги, я начала беспокоиться, что, может быть, они правы и я действительно вообразила себе это. Может, я и в самом деле сумасшедшая. Тогда я набралась смелости и написала домой, попросила их поискать на стеллажах книжку в бумажной оранжевой обложке. Называлась она, и я в этом была почти уверена, «Побоище в Нанкине».
Письмо пришло почти немедленно: «Знаю, ты веришь, что книжка существует, но заявляю: такой дряни в моем доме ты прочитать не могла».
Моя мать всегда была уверена в том, что держит под контролем все, о чем я думаю и что знаю. Она не позволила школе набить мне голову вредными мыслями, поэтому я получила домашнее образование. Но если уж берешь на себя такую ответственность, если боишься (какова бы ни была причина) того, что твои дети узнают о жизни что-то непотребное, то следует наложить вето на каждую входящую в дом книгу, чтобы дети не начитались ужасных романов, а для этого необходима бдительность. И бдительности должно быть побольше, чем у моей матери. Она не заметила, как в окна ее дома прокралась распущенность в виде книжек в бумажных переплетах. Вот так она и пропустила книгу о Нанкине.
«Мы обшарили весь дом, стараясь помочь тебе, нашему единственному ребенку, но, к сожалению, вынуждена сказать: в этом случае ты ошиблась, о чем мы и сообщили твоему лечащему врачу».
Помню, я бросила письмо на пол, и в голову мне пришла ужасная мысль. Что, если они правы? Что, если книги и в самом деле не существует? Что, если я все это сочинила? Схватившись за разболевшийся живот, я подумала, что это — самое ужасное, что могло бы со мной приключиться.
Иной раз приходится долго что-то доказывать. Даже если окажется, что доказал это только самому себе.
Когда меня наконец-то выписали из больницы, я точно знала, что мне нужно теперь делать. В больнице я сдала все экзамены группе преподавателей (почти по всем предметам я получила «отлично», и это всех удивило — должно быть, они думали, что сумасшествие равноценно невежеству). В реальном мире существовали благотворительные общества для таких, как я, они помогали нам поступить в колледж. Они сделали за меня все то, что мне казалось трудным, — звонили по телефону, заказывали билеты на автобус. Китайский и японский языки я изучала самостоятельно, пользуясь библиотечными книгами, и очень скоро стала в Лондонском университете заниматься азиатскими странами. Неожиданно, во всяком случае со стороны, я стала казаться почти нормальной. Я сняла комнату, подрабатывала тем, что раздавала листовки. Получила студенческий проездной по железной дороге. У меня появился научный руководитель, коллекционировавший статуэтки йорубаnote 10 и почтовые открытки с репродукциями прерафаэлитов. («Я всегда обожествлял женщин с белой кожей», — сказал он однажды, задумчиво меня разглядывая. Затем добавил еле слышно: «Конечно, если они не сумасшедшие».) Но пока студенты рисовали в своем воображении окончание учебы, а некоторые и последипломное образование, я размышляла о Нанкине. Мне надо было обрести спокойствие, а для этого я должна была знать, правильно ли запомнила подробности, изложенные в оранжевой книжке.
Я часами просиживала в библиотеке, пропускала через себя, точно сквозь сито, книги и журналы, пытаясь найти еще один экземпляр той самой книги. В случае неудачи надеялась встретить другой источник с публикацией того же свидетеля. В 1980 году была издана книга «Ужас Нанкина», но найти ее мне не удалось. Ни в одной библиотеке, даже в Библиотеке Конгрессаnote 11, не было ни одного экземпляра. Впрочем, я даже не была уверена, что это та самая книга. Хотя это уже не имело значения, потому что я отыскала кое-что еще. К своему изумлению, я обнаружила, что резня в Нанкине была снята на пленку.
Снято было два фильма. Первый принадлежал преподобному отцу Мэджи. В тридцатые годы Мэджи был миссионером в Китае, и его фильм контрабандой вывез коллега, который пришел в такой ужас от увиденного, что зашил пленку в подкладку своего верблюжьего пальто, когда ехал в Шанхай. Оттуда фильм перекочевал в Штаты и в полном забвении несколько лет пролежал в подвале в жаркой Калифорнии. За это время пленка испортилась. После того как фильм обнаружили, его передали в филь-мофонд Библиотеки Конгресса. Я видела видеокопию в библиотеке Лондонского университета. Я смотрела ее снова и снова, изучила каждый кадр. Фильм показывал ужасы Нанкина, показывал вещи, о которых я не хочу думать даже при свете дня, но кошмара, о котором я читала несколько лет назад, на этой пленке не было.
Второй фильм, судя по всему, принадлежал Ши Чонгмингу. Как только я об этом услышала, все остальное перестало для меня существовать.
Это был мой второй год в университете. Весенним утром, когда на Рассел-сквер полно туристов и торговцев нарциссами, я сидела сгорбившись в библиотеке и смотрела очередной журнал. Сердце забилось — наконец-то я нашла ссылку на то событие. Ссылка была косвенной, неясной, без подробностей, но одно предложение заставило меня распрямиться: «В Цзянсу в конце пятидесятых годов имелось упоминание о шестнадцатимиллиметровом фильме с заснятым на пленку кошмарным преступлением. В отличие от фильма Мэджи, этот фильм до настоящего времени за пределами Китая не появился».
