Жан-Кристоф Гранже - Мизерере
— Какая у тебя тесситура?
— Чего?
— Каким голосом поешь в хоре?
— Сопрано.
Касдан пометил и это. На данном этапе расследования следует учитывать любую деталь, даже не связанную с убийством.
— Что вы сейчас репетируете?
— Одну штуку к Рождеству
— Какую?
— «Аве Мария».
— Это ведь не армянское произведение?
— Нет. Шуберт, кажется.
Саркису пришлось позволить такое отступление от православных устоев. И Касдану это не понравилось. Все теряется.
— А сам играешь на каком-нибудь инструменте?
— На пианино.
— Нравится?
— Не очень.
— А что тебе нравится?
Новое пожатие плечами. Они сидели на кухне, под приходской конторой. Другие дети ждали рядом в библиотеке. Армянин перешел к хронологии событий.
— Куда ты пошел после катехизиса?
— Во двор. Играть.
— Во что?
— В футбол. Ребята мяч принесли.
— Ты не возвращался в церковь?
— Нет.
— А к месье Гетцу не заходил?
— Нет.
— Точно?
— Я не подлиза.
Мальчишка произнес это хриплым голосом, слишком серьезным для своего возраста. В белой рубашке, свитере с крупным узором и вельветовых брюках, он был ниже остальных на целую голову. Образ пай-мальчика завершали большие очки. Однако в нем чувствовался скрытый вызов, желание избавиться от ярлыка маменькиного сынка. Он то и дело ежился, будто свитер кололся.
— Какой у тебя размер обуви?
— Не знаю. Вроде тридцать шестой.
Возможно, ему следовало действовать иначе. Изъять каждую пару «конверсов». Подписать их. Пронумеровать. Сдать криминалистам для исследования. Но полагаться на это нельзя — испуганный ребенок мог и вымыть кроссовки. А главное, для такой процедуры у него не было полномочий.
— О'кей, — сказал он. — Можешь идти.
Мальчишку как ветром сдуло. Касдан взглянул на свой список. Первый мальчик, Бриан Зараслян, оказался более разговорчивым. Спокойный коротышка девяти лет от роду. Выслушав его, Касдан пометил в нижней части карточки: нет. Со вторым, Кевином Дадаяном, одиннадцати лет, пришлось повозиться. Массивный, широколобый, черные волосы пострижены почти под ноль. На вопросы отвечал односложно. Но никаких признаков смятения. Нет.
В дверь постучали. Вошел четвертый парнишка. Долговязый, растрепанный. Узкая черная куртка, белая рубашка, разметавшая по плечам концы воротника, похожие на два бледных крыла. Вылитый лидер рок-группы.
Давид Симонян. Двенадцать лет. Живет в Шестом округе, улица Ассас, дом двадцать семь. В пятом классе лицея Монтеня. Альт. Тридцать седьмой размер.
— Ты ведь сын Пьера Симоняна, гинеколога?
— Ага.
Касдан был знаком с его отцом, принимавшим пациенток в Четырнадцатом округе, на бульваре Распай. Спросив, как дела у отца, он замолчал, краем глаза наблюдая за мальчиком и пытаясь уловить хотя бы отзвук, тень страха. Ничего.
Попробовал зайти с другого конца:
— Месье Гетц был симпатичный?
— Ничего себе.
— Строгий?
— Да так. Он был… — мальчик задумался, — как его партитуры.
— В смысле?
— Говорил как робот. Вечно одно и то же. «Тяни ноту», «держи дыхание», «четче» и все такое… Он нам даже баллы ставил.
— Баллы?
— Ну, за пение, за то, как стоишь на сцене, за осанку… Записывал после каждого концерта. А на фига они нам?
Касдан представил себе, как Гетц дирижирует поющими мальчиками, цепляясь к мелочам, которые кроме него никого не интересуют. За что можно убить такого грустного и безобидного человечка?
— А вне занятий он с вами разговаривал?
— Нет.
— Он когда-нибудь упоминал свою родину, Чили?
— Никогда.
— Ты знаешь, где это?
— Да нет. Мы по географии Европу проходим.
— Ты сегодня играл во дворе?
— Ну. Мы всегда по средам играем, после катехизиса.
— Ничего странного не заметил?
— В смысле?
— Никто из ребят не выглядел испуганным? Не плакал?
Мальчуган изумленно посмотрел на него.
— О'кей. Позови следующего.
Касдан уставился на крест над холодильником. Взглянул на раковину из нержавейки и на кран: в горле пересохло, но он не хотел пить. Только не расслабляться. Не распускаться. Он напомнил себе, что один из мальчишек видел убийцу. Черт побери. Свидетели на дороге не валяются…
Дверь открылась. Показался пятый мальчишка. Маленький, но уже денди. Черные волосы якобы небрежно растрепаны, спадая на лоб косой челкой. Глаза очень светлые, почти бесцветные. На нем был защитный костюм и рюкзак, похоже, набитый камнями. Сутулый, насупленный, в руках он вертел какую-то плоскую коробочку. Видеоигра. У Касдана на миг закружилась голова. Мобильник. Интернет. Аська… Поколение, перекормленное технологиями, картинками, звуками, непонятными знаками. Он опросил парня. Арут Захарьян, десять лет, Восемнадцатый округ, улица Ордоне, семьдесят два. Предпоследний класс начальной школы на улице Каве. Сопрано. Тридцать шестой размер. Паренек не выпускал из рук игрушку. Нервный, но не более того. Касдан наудачу задал ему пару-тройку наводящих вопросов. Все впустую. Следующий.
Элиас Кареян, одиннадцать лет. Улица Лабрюйер, дом тридцать четыре. В шестом классе лицея Кондорсе. Бас. Тридцать шестой размер. Особые приметы: скрипач, дзюдоист. Болтает без умолку. По средам, после хора, ходит на занятия боевыми искусствами. А сегодня из-за этого дурдома пропустил тренировку. Попробуй теперь получить оранжевый пояс! Следующий.
Тимоте Аветикян. Тринадцать лет. Одного взгляда на его кроссовки Касдану хватило, чтобы понять — не тот. Очень высокий, размер обуви не меньше тридцать девятого. Для проформы он все же провел допрос. Живет в Баньоле, улица Сади-Карно, сорок пять. Учится в четвертом классе. Бас. Увлекается гитарой. Электрической, грохочущей, с насыщенным звуком. Отставной полицейский сфотографировал его взглядом: жесткие волосы, круглые очки. С виду больше похож на примерного ученика, чем на культового гитариста.
Между шестнадцатью и шестнадцатью тридцатью Тимоте был во дворе, разговаривал с подружкой по мобильному. Последний взгляд в круглые очки. Ни двойного дна. Ни секретов.
— Можешь идти, — разрешил армянин.
Кухонная дверь закрылась, оставив за собой тишину — и крест.
Касдан взглянул на свой список: ничего.
Шанс сдвинуться с мертвой точки не оправдался.
Девятнадцать тридцать.
Касдан поднялся.
Он знал, что ему делать дальше.
Но сначала надо съездить в Альфорвилль — за угощением.
4
В холле возвышались мраморные бюсты бывших директоров Института судебной медицины: Орфила (1819–1822), Тардье (1861–1879), Бруарделя (1879–1906), Туано (1906–1918)…
— Честно говоря, ты раздался.
Касдан обернулся: показался Рикардо Мендес в зеленом халате, на шее бейдж «ИСМ». В этом одеянии он из испанской оперетты перескочил в серию «Скорой помощи». Но смуглая кожа осталась при нем, а вместе с ней солнечное, золотистое очарование островов Карибского моря.
Касдан подмигнул ему и показал на статуи:
— Может, однажды и ты здесь окажешься?
— Ты меня достал. Я же сказал, что сам позвоню.
Армянин помахал стеклянной бутылкой и пластиковым пакетом:
— Тебе нужен перерыв, по глазам вижу. А я принес ужин!
— Некогда. Я по локоть в формалине.
Отставной полицейский указал на окна, за которыми темнел центральный сад:
— Устроим пикник на свежем воздухе, Рикардо. Закусим, выпьем по маленькой, и я тут же свалю.
— Ну достал… — Он снял перчатки и сунул в карман. — Пять минут, не больше.
Еще в девяностых годах по настоянию директрисы Института судебной медицины профессора Доминик Леконт двор морга превратили в цветущий сад. Место отдыха, засаженное кустами самшита и сирени, ландышами и нарциссами. Слева плакучая ива склонилась над фонтаном. Пусть и без воды, его круглый светлый бассейн действовал умиротворяюще. Правую стену украшала роспись. Полустертые женские фигуры, в томных позах застывшие на фоне кирпичных сводов. Старые приятели расположились на скамье, которую, похоже, кто-то приволок сюда из общественного сада. Касдан вынул свертки в алюминиевой фольге. Осторожно развернул один:
— Пахлава. Это вроде блинов с начинкой из меда и орехов.
— Их что, под мышками раскатывают? — прыснул Мендес.
— Попробуй, — сказал Касдан, протягивая ему бумажную салфетку. — А потом уже смейся.
Патологоанатом взял одну из лепешек, нарезанных треугольными кусками, и стал есть. Касдан последовал его примеру. Оба смаковали лакомство молча. Поодаль слышался гул машин на скоростном шоссе, проходившем за моргом, и время от времени с гудком проносились поезда надземного метро.
