Кит Маккарти - Мир, полный слез
– Но если причиной его отъезда была ссора с Грошонгом, которая произошла восемь лет назад, почему все это всплыло только сейчас?
Сорвин не мог ничего ответить, но пока его это не смущало.
– Безусловно, это очень интересный вопрос, – со значением произнес он.
Что мало проясняло ситуацию.
Они снова умолкли. Фетр допила вино и решила перейти на воду, которая и была принесена их сверхвнимательным и сверхвысокомерным официантом вместе с еще одним бокалом пива для Сорвина.
– Вкусно, – промолвил он. – Тебе нравится?
Фетр кивнула в надежде на то, что, несмотря на свой талант детектива, он не распознает ложь.
– А откуда взялись деньги, часы и фотография? – спросила она, чтобы поддержать разговор.
Сорвин ответил не сразу – может, пережевывал исключительно вкусный кусок мяса, а может, просто не знал, что сказать.
– Деньги меня не интересуют, – наконец изрек он. – Что такое пятьсот фунтов в наше время? Вряд ли это можно назвать состоянием, скорее трудовые капиталы. – Сорвин вздохнул. – А вот часы и фотография – это интересно. Я имею в виду, каким образом у такого неудачника могли оказаться столь дорогие дамские часы? И откуда у него фотография этой пожилой четы?
– Украл?
Но Сорвин подозревал, что все не так просто.
– Либо украл, либо купил, зная, что часы краденые.
– Но ведь он мог купить их легально, – заметила Фетр, которая еще не была столь циничной.
– Не думаю, Салли, – покровительственно произнес Сорвин. – Все его имущество состояло из пятисот фунтов, расчески и нескольких предметов одежды. Вряд ли он стал бы тратить несколько сотен фунтов на приобретение золотых часиков.
– А может быть, они достались ему по наследству. А мужчина и женщина на фотографии – его родственники.
На этот раз Сорвин даже не попытался скрыть свой покровительственный тон.
– Я еще понял бы, будь это детская фотография, но пятидесятилетняя пара, которая к тому же никак не может быть его родителями… Нет. Я думаю, часы были украдены, и украдены не случайно – они каким-то образом связаны с фотографией.
Он не стал говорить, что его тоже мучают какие-то отрывочные воспоминания, которые никак не складываются в законченную картину.
– Мы не можем утверждать этого, нам еще слишком мало известно, – возразила Фетр, которая вновь обрела уверенность при виде того, как Сорвин игнорирует все то, что не согласуется с его версией. – Вы сами сказали, что мы не должны исключать ни одной возможности, пока не докажем, что этого не могло произойти.
– Это реальная жизнь, Салли! – вскричал Сорвин. – Это не любовный роман, в котором баснословные богачи бросают все и, прихватив с собой часики возлюбленной, отправляются в народ и снимают комнату у миссис Глисон. Поверь мне, они были украдены!
Фетр слегка обиделась, но это не помешало ей продолжать отстаивать свою точку зрения.
– Я просто говорю, что не следует исключать и эту возможность.
– Не забывай, что его, возможно, убили. Из каждых трех убийств два являются следствием противозаконной деятельности.
Фетр не была знакома с этой статистикой, однако она выглядела вполне достоверной.
Сорвин заметил, как она заняла оборонительную позицию, и опустил вилку.
– Послушай, в каком-то смысле наш спор абсолютно бесплоден. Нам все равно нужно выяснить, откуда взялись эти часы. А для этого придется прочесать списки украденного.
Фетр не сомневалась, что эта неприятная обязанность будет поручена именно ей.
– Я не пренебрегаю твоим мнением, Салли, – улыбнулся Сорвин. – Просто у меня больше опыта.
Она кивнула, но с довольно мрачным видом. Его слова ее явно обидели.
Сорвин взял вилку и вернулся к трапезе. Фетр, с которой уже было довольно, отставила тарелку и принялась украдкой наблюдать за ним.
Потом он резко отложил вилку в сторону и промолвил:
– Прости. Я не должен был так с тобой говорить.
– Ничего. У тебя действительно гораздо больше опыта, чем у меня.
Она тоже была ему небезразлична.
Симпатичных женщин среди полицейских было не много, и поэтому с первого дня обучения ее начали преследовать мужчины (а один раз даже женщина). Однако все они выглядели так, что она не уступила бы им и за весь чай «Уормвуд-Скрабз».[17] Обычно ей удавалось сохранять дистанцию, избегая прямого выяснения отношений, иногда приходилось прибегать к откровенному разговору, и лишь однажды она была вынуждена дать ногой в промежность. Очень редко она ощущала в своей душе какой-то отклик.
Именно так было с Сорвином. Он ни на чем не настаивал, по крайней мере, не слишком сильно. Она знала, что всем мужчинам присуща настойчивость в отношениях, а у нее это всегда вызывало протест. Ей не нравилось, когда ею манипулировали, подгоняли ее и заставляли делать что-то вопреки ее воле.
Сорвин делал все правильно, и хотя он тоже играл с ней, почему-то это не вызывало у нее возражений.
Он доел остатки своего блюда и откинулся на спинку кресла.
– Замечательно, – промолвил он.
– Да, – откликнулась Фетр.
– Что-нибудь еще?
– Нет, спасибо.
К ним подошел официант, и Сорвин попросил у него счет, после чего снова повернулся к Фетр, которая сидела, уставившись на скатерть.
– Ну же, не грусти, – промолвил он. – Наши дела не так уж плохи.
И в его голосе прозвучало что-то, что заставило ее улыбнуться.
– Так-то лучше, – заметил Сорвин.
– Прости. Я действительно устала.
– Тогда я отвезу тебя домой, – простодушно ответил он, вовсе не намекая при этом, что чего-то от нее ожидает. И Фетр почувствовала, что благодарна ему за это. Ей понравилось заниматься с ним любовью и хотелось повторить это, но сейчас она действительно изнемогала от усталости.
У Сорвина тоже остались самые приятные воспоминания об их последней ночи, и ему не терпелось освежить их. Но он уже слишком хорошо знал Фетр и поэтому был вынужден приберечь свои плотские желания для другого случая.
Знакомство с Хьюго Хикманом произвело на Айзенменгера двойственное впечатление. С одной стороны, он был привлекателен, раскован, общителен и, судя по всему, достаточно открыт, но вместе с тем в нем было нечто такое, что вызывало у Айзенменгера неприязнь. Чувство это было неопределенным, оно то возникало, то исчезало, рождая ощущение дискомфорта. В конце концов он решил, что Хьюго просто слишком идеален и, более того, сам знает об этом. Айзенменгеру ничего не оставалось, как заподозрить, что его неприязнь к Хьюго объясняется обыкновенной завистью, а поскольку ему вовсе не хотелось быть завистником, он постарался подавить в себе это чувство.
Однако полностью избавиться от него Айзенменгеру так и не удалось.
Когда их представили друг другу, Хьюго широко улыбнулся и с должной долей скромности крепко пожал Айзенменгеру руку.
– Как я понял, вы – патологоанатом. Потрясающе интересная дисциплина. Папа всегда воспитывал во мне уважение к патологам, правда, па? Как ты говорил: «Всегда поддерживай с патологами добрые отношения, потому что именно они подчищают все твои промахи и могут как спасти тебя, так и погубить».
– Да, что-то вроде того, – снисходительно улыбнулся Тристан, предлагая Айзенменгеру шампанского.
– Думаю, вряд ли вы с Тристаном допускаете промахи.
Хьюго загадочно улыбнулся.
– По крайней мере, мы никогда не рассказываем о них патологам.
Айзенменгер не успел выразить свое удивление, как Хьюго рассмеялся и сделал большой глоток шампанского.
– Так, значит, это вы похитили нашу прекрасную Елену. Счастливчик! – Он подмигнул, сделал еще глоток и повернулся к отцу: – Неплохо. А еще такого же не найдется?
Тристан принялся открывать вторую бутылку.
– Она неплохо устроилась, – продолжил Хьюго. Было неясно, что он имеет в виду – карьеру Елены или ее выбор партнера. – Хотя мы так давно не виделись.
– Да, за это время много чего произошло.
– Да. – Хьюго понимающе взглянул на него. – Действительно.
– Насколько я понял, вы были очень близки.
– Между нами были почти родственные отношения, – с отсутствующим видом откликнулся Хьюго, наблюдая за тем, как Тристан наливает шампанское для Терезы и шерри для Элеоноры.
Джон задумался.
– Впрочем, в этом нет ничего удивительного, – промолвил он.
Айзенменгер никогда не отличался дипломатичностью.
– Прошу прощения? – повернулся к нему Хьюго.
– Я имею в виду, неудивительно, что такая крепкая детская дружба не выдержала испытания временем.
– Так сложились обстоятельства, – осторожно ответил Хьюго.
– Да?
– Джереми поступил в университет, я – в медицинскую школу, и это не способствовало поддержанию близких отношений. А потом разразился весь этот ужас. – Он покачал головой. Его тон становился все увереннее по мере продолжения речи. – Сложись жизнь иначе, мы по-прежнему были бы вместе и наслаждались обществом друг друга.
