Алексей Мальцев - Шиза
Он попытался руками нарисовать в пространстве силуэт своей тетушки.
– Вот находка! Куда ты раньше смотрел?
– Раньше это во мне как бы дремало, а тут… проснулось.
…Это была не просто заинтересованность – что-то сдвинулось тогда в нем из одной противоположности в другую. Весы качнулись, равновесие нарушилось. Чаши больше никогда не возвращались в прежнее положение.
Потом был плаксивый рассказ тетушки о том, что с мужчинами ей не везет именно из-за груди. Как дойдет до раздевания, начинают притворяться, что ничего, что все нормально.
А она-то видит, что сквозь зубы, что скрепя сердце.
Из-за этого стала бояться мужчин, особенно – оставаться с ними наедине. Когда она еще в одежде – отношение одно, а как увидят ее грудь – все переворачивается с ног на голову. Словно в одежде она одна, а без нее – другая. В одежде она под защитой, а без нее – как будто без кожи.
– Ласки-то хочется, – всхлипывая, продолжала она. – Неужели так жизнь и пройдет? Когда стану совсем старухой, останется – только в петлю. Мне и сейчас порой все так надоест, что… Ты один меня на этом свете держишь, ты, Костюша, для меня как свет в окошке.
Нельзя сказать, чтобы она его разжалобила. Скорее, он почувствовал, что она готова ради него на все. Выполнит его любое желание. Любое! Самое несбыточное!
Кондовый юношеский эгоизм, помноженный на комплексы, гнездившиеся в коротко остриженном черепе, сработал подобно ригельному замку, перекрыв другие пути развития отношений с родственницей.
Особенно возбуждал Бережка перстень с бриллиантом на правой руке тетушки. Он был как из другой жизни, существовал отдельно. В темноте бриллиант поблескивал, придавая племяннику неведомую силу, как бы подстегивая, стимулируя, подгоняя…
Услышав про перстень, я пожалел, что не взял с собой тот, который Яна оставила мне в качестве компенсации. А то бы показал, понаблюдал за реакцией Бережка на бриллиантовый сюрприз.
…Так они и начали жить: два одиночества, два комплекса неполноценности. Совместно двигаясь в этой самой неполноценности все дальше, все глубже.
Бережок поступил на дневное отделение Медака– демии, днем просиживал штаны на лекциях. Тетушка весь день ездила по городу на трамвае кондуктором. А вечером у них начинались оргии.
Днем Бережок был одним: чистоплотным, целеустремленным, собранным, трудолюбивым. Конспектировал, слушал, занимался. Вечером все это слетало с него, как пепел с сигареты, и начиналась совершенно другая жизнь. Начиналось падение.
Словно к огромной глубокой луже подходил солидный, опрятно одетый молодой человек и вдруг, раздевшись догола, лез в эту грязь купаться. И чем глубже он погружался в месиво, тем больше удовлетворения чувствовал.
Можно ли это назвать жизнью? Скорее – ее изнанкой. Как будущий доктор, он понимал, что физиологической нормой то, что они с тетушкой вытворяли по ночам, назвать было никак нельзя.
Извращением, перверсией, садомазохизмом – как угодно, но только не нормой. Оба понимали, что по-другому не смогут. В этот лабиринт они зашли с другого хода – с черного, заплутали в нем основательно, наружу уже не выйти. Никак.
Переиграть заново не получится.
Константин сам удивлялся, как в таких условиях ему удалось выучиться на врача. Более того – проспециализироваться по хирургии и начать работать в областной детской больнице.
К тому времени досрочно освободили отца, у матери более-менее дела пошли на лад. Вроде бы жизнь стала налаживаться, родители воспряли духом, стали звать сына к себе. Намекали, что пора бы и семью завести, дескать, внуков хочется.
Знали бы, как далеки были мысли Бережка в тот момент от всего этого! Сын был уже не тот, увы.
Казалось бы – оперируй, набивай руку, зарабатывай авторитет… Вместо этого во время его дежурств начали умирать дети… Вернее, один ребенок.
– С этого места, пожалуйста, поподробней, – вклинился я в его повествование, уловив желание проскочить данный отрезок как можно быстрей. – Что за ребенок? Возраст. Какой диагноз? Отчего конкретно умер?
– Рад бы поподробней, но не получится, – воскликнул Лекарь, схватившись за живот. – Мои компьютерные мальчики проголодались и просят кушать. Я не могу в таких условиях не то что говорить, я места себе не нахожу. Они кричат, орут, воют…
– Но я ничего не слышу! – раздраженно заметил я.
– Вы приложите ухо к моему животу, – Бережок поднялся и выпятил в мою сторону живот. – И все услышите. Особенно надрывается тот, что лежит справа.
«Ага, – подумал, я. – Приложу я ухо к твоей «беременной» утробе, а ты меня за горло наручниками зацепишь и затянешь. Думаю, мало мне не покажется!»
– Спасибо, – поблагодарил я. – Как-нибудь в другой раз.
– Ну, как хотите! – развел он руками. – Кстати, вы побывали на могиле у дочери?
Словно кто-то со всего размаха заехал мне кулаком в солнечное сплетение – эффект от его слов был примерно таков. Чего меньше всего хотелось мне в тот момент, так это говорить о том, как я побывал на могиле дочери.
– Ты, кажется, собирался покормить своих компьютерных детей, – напомнил я ему, все еще надеясь, что предстоящего разговора удастся избежать.
– Ничего, подождут, – он погладил себя по животу подобно беременной на последнем месяце. – Аппетит потом лучше будет. Так побывали или нет?
Уйти от ответа не получалось: в кабинете висела звенящая тишина. Отвечай, доктор, тебе задан вопрос!
– Побывал, а что?
– Поговорили? С дочерью, я имею в виду. Общение с ней…
– Это не твое дело! – оборвал я его, тут же пожалев об этом.
Любая грубость с моей стороны – это очко в его пользу. Я прекрасно отдавал себе в этом отчет, но ничего не мог поделать, так как его интерес к моему прошлому был похож на бормашину семидесятых годов, когда в здоровый живой зуб без анестезии с невыносимым жужжанием вгрызалось тупое сверло…
– И все-таки, Илья Николаевич, – его кривая усмешка, казалось, барельефом отпечаталась у меня на сетчатке обоих глаз. – Не сегодня, так завтра, не завтра, так послезавтра мы все равно вернемся к этому вопросу. Этот нарыв, этот гнойник в душе необходимо вскрыть, наладить дренаж. Как бывший хирург вам говорю. И сделать это лучше сегодня…
– Замолчи! Тебе бы в Майданеке или Освенциме такую… липкую хирургию практиковать.
– Хирургам часто приходится причинять пациенту боль, – развел он руками, дескать, не я виноват, профессия такая. – Тут уж ничего не поделаешь. Так как насчет беседы на кладбище? Я не поверю, что, оставшись один на один с могилой, вы мысленно молчали. Вы наверняка…
– Что ж ты за человек такой?! – мне стоило больших усилий, чтобы не врезать кулаком по столу. Большое облегчение почувствовал бы.
– Такой же, как вы, – невозмутимо пояснил он, глядя мне в глаза. – Из белков, жиров, углеводов, аминокислот. Из клеток, короче. Ну, облегчите душу, откройте чакры! О чем вы беседовали с дочерью на ее могиле?! Просили прощения, признайтесь! Ведь просили?..
Первое, что я сделал, вернувшись домой, – достал перстень и принялся его разглядывать. Вряд ли женщина стала бы его носить. Перстень был явно мужским украшением. Многогранник бриллианта почему-то напомнил мне тлеющий уголек, хранящий в себе свет и тепло прежних хозяев.
И вдруг догадка сверкнула одной из его граней: а вдруг Яна – дочь Бережка?! Достаточно вспомнить тот самый случай, когда Кира пришла к нему домой накануне экзамена по литературе. У них наверняка что-то было! И результат этого «чего-то» спустя восемнадцать с лишним лет бесцеремонно врезался в мою «тойоту»…
Не потому ли мне показалось, что с фотографии Кира Синайская как-то по-особому взглянула на Бережка перед его обмороком, что мать и дочь очень похожи. А я к тому времени был уже знаком с Яной. В памяти мгновенно одно наложилось на другое.
Все объяснялось, пазл складывался. Тетка Тамара, выходит, двоюродная бабка Яне, а Яна ей – внучатая племянница! Лекарь убил мать своего ребенка. Но… знал ли он об этом?
Скорее всего, интересующий нас период жизни Бережка прошел с теткой Тамарой. Мы на сегодняшний день не знаем ни ее фамилии, ни адреса.
Помнится, Яна обещала помочь в составлении фоторобота. Фоторобот плюс имя – уже кое-что для опытных сыщиков. А майор Одинцов, бесспорно, из их числа!
Что ж, тетушка, ваш загадочный образ проступает все явственней, все четче. Я буду называть вас «Леди Х». Выходит, сексуального насилия в подростковом возрасте как такового не было. Все случилось позже и по обоюдному согласию. Или почти по обоюдному. Правда, с вашей стороны все здорово отдает педофилией, хотя криминала особого, наверное, здесь нет. Но это так, сноска.
Во время первой беседы Лекарь сказал, что его родители недавно погибли в автомобильной катастрофе. А что, если это не так? Он страстно желал произвести впечатление глубокого шизофреника, вот и врал напропалую. Мы втроем сидели развесив уши и слушали его бред.
