Дмитрий Сафонов - Радио Судьбы
Да, Мезенцев больше надеялся на второе. Хотя понимал, что оснований для этого нет. Никаких.
«Я просто хочу убедиться, что с ней все в порядке. И все. И замолчи, наконец. Прекрати ЗВЕНЕТЬ!»
Из-за «горки» снова послышался шум мотора. Мезенцев вышел на середину шоссе и раскинул руки, словно изображал Сына Божьего, преданного распятию – смерти позорной и мучительной. И в какой-то степени это было так. Он был готов к распятию, с той лишь разницей, что ему было наплевать на ВЕСЬ мир, пусть спасается сам. Он хотел спасти (быть может, от надуманной угрозы) только одну девушку. Только одну – ту самую. «Носатую коротышку».
«МОЮ носатую коротышку», – поправил себя Мезенцев.
Он отступал по шоссе назад, опасаясь, что водитель не успеет затормозить. Но он знал, что не уйдет с дороги.
«Это не сложнее, чем прыгнуть с парашютом. Обычное дело. Обычное МУЖСКОЕ дело, капитан Некрасов. Нам ли с тобой это не знать?»
Из-за бугра, в мареве раскаленного воздуха, струящегося над асфальтом, показалась дружелюбная морда серого уазика. Лобовое стекло ослепительно сверкало на солнце, словно было сделано из чистого хрусталя. Посередине, между фарами, шли две неширокие оранжевые полосы. На крыше – «люстра» световой сигнализации, четыре синих проблесковых маячка.
Мезенцев и раньше видел такие машины – в Протвине и в Серпухове. Он знал, что это какая-то служба, но не знал точно какая. Не милиция, не «скорая», но тоже что-то очень важное. Именно то, что ему сейчас было нужно.
Он медленно отступал, раскинув руки. Уазик громко загудел, пытаясь согнать его с дороги, но Мезенцев только улыбнулся и покачал головой.
Уазик подался вправо – он сделал несколько быстрых шагов в ту же сторону. Уазик попытался объехать его слева, но Ме зенцев преградил ему путь.
Завизжали тормоза. Машина останавливалась.
Район аэродрома «Дракино». Четвертый экипаж.
– Там какой-то сумасшедший на дороге, – нервно сказал Володя, едва они перевалили «горку». Он нажал на клаксон.
– Сумасшедшие не по нашей части, – отозвался Кстин и вцепился в ручку, торчащую из передней панели. Он оценил ситуацию даже быстрее, чем смог произнести эти слова, и понял, что мужик не даст им проехать. Сейчас придется тормозить, и довольно резко.
– Как сказать, – подал голос как всегда невозмутимый Витя Пастухов, док четвертого экипажа. – Я, например, в институте хотел быть...
Сказать «психиатром» ему не удалось. Водитель Володя пытался объехать мужика, но тот умело перекрывал шоссе, почти как Третьяк – ворота сборной СССР.
Журнал «За рулем», открытый на фотографии «Астон Мартина», вырвался из рук дока и полетел в широкую Володину спину. Пастухов не удержался на скользком дерматиновом сиденье и больно ударился левым виском о невысокую перегородку, разделявшую два передних места и остальную часть салона.
Уазик отчаянно завизжал – старинными барабанными тормозами и такими же старинными «зубастыми» покрышками («На раритете ездим, док! Что там твои „роллс-ройсы“?» – всегда говорил Володя, высмеивая простительную слабость Пастухова к дорогим и старым машинам, фотографии которых он вырезал из журнала) и, прочертив на асфальте две черные полосы, остановился в полуметре от безумного краснолицего мужика, широко раскинувшего руки, будто хваставшегося, «ка-а-а-кую» рыбу ему удалось поймать.
Пастухов поднялся, потер ушибленное место.
– Да. Так вот, в институте я хотел быть психиатром. Но это было давно. А сейчас я хочу выйти и начистить ему репу. Бурцев по праву старшего вышел из машины первым:
– Я разберусь.
Он подошел к мужику в защитной футболке. Принюхался– нет, алкоголем не пахнет.
– В чем дело, уважаемый? Что-то случилось? Мужик затряс головой.
– Жалуйся, – степенно сказал Кстин. – Мы как раз ведем круглосуточный прием обиженного населения. На выезде, так сказать.
– Ребята, – зачастил мужик, – может, это глупо выглядит, я знаю... Но... понимаете, у него на сапоге кровь...
– Надо ухаживать за обувью, – перебил Кстин. – Дальше что?
– Понимаете, она уехала с ним. Я пробовал остановить, но я не сразу заметил, что у него на сапоге – кровь. И теперь – волнуюсь. Очень сильно волнуюсь.
– Вижу, – удовлетворенно кивнул Кстин. – А под машину-то зачем бросаться?
– Я хотел их догнать. Они только что уехали. Минуту назад. В Ферзиково. Прошу вас, пожалуйста. Подбросьте меня – куда сможете. Если нам по пути, конечно.
– Хм... По пути, но до самого Ферзикова мы ехать не собираемся. Это не наша епархия.
– Ладно, я там еще кого-нибудь поймаю, – махнул нетерпеливо мужик. – А может, мы их по дороге догоним...
– Кого?
– Ну, этого мотоциклиста, который ее увез. Может, они остановятся где-нибудь?
– А вам, насколько я понимаю, очень бы этого не хотелось – чтобы у них была причина останавливаться?
Мужик пожал плечами. «Широкими плечами, – отметил про себя Кстин. – Мотоциклисту не позавидуешь, если он вдруг вздумает остановиться».
– Ребята, пожалуйста, подвезите, а? Я заплачу.
– Мы работаем не за деньги, а за идею! – веско сказал Кстин. – Но от холодного пива не откажемся. После работы, разумеется.
– Само собой! – Этот мужик был понятливым.
– Дорогой мой! Так вы – не сумасшедший? Мужик снова пожал плечами:
– Ну, только если самую малость. Я – писатель.
– А мы – спасатели. Честно говоря, не знаю, что лучше. Ну хорошо, уважаемый! Приглашаю вас подняться на борт нашего «пепелаца». – Кстин согнулся в поклоне и показал рукой на дверь салона, где мужика поджидал сердитый Пастухов.
– Спасибо! – Мужик подбежал к двери и быстро залез в машину.
Кстин вернулся на свое место.
– Ребята, этот товарищ – всемирно известный писатель-почвенник. Я считаю, славному четвертому экипажу просто необходим собственный летописец. Иначе кто сохранит в веках память о наших подвигах?
– Почвенник, ети его мать, – приветствовал Мезенцева Володя. – А чего он под машину лезет, если почвенник?
– Ну, это не моя тайна, – загадочно сказал Кстин. Выдержал паузу. – Но вам я по секрету скажу. У нашего летописца кто-то умыкнул Музу. Унес на мотоцикле, почти как Юпитер – Европу. Вот он и мечется теперь – в поисках вдохновения. Поможем человеку? Спасатели мы или нет? Володя! – обратился он к водителю. – Три гудка! Отчаливаем.
Уазик заурчал и тронулся с места.
– Так вот, повторяю специально для вас, – мрачно сказал Пастухов, потирая висок. Шишка росла прямо под его пальцами. – В институте я хотел быть психиатром.
Он помолчал. Все затаили дыхание, ожидая продолжения.
Пастухов окинул взглядом крепкую фигуру «почвенника».
– Но, к счастью, вовремя передумал. – Пастухов взял журнал и вновь принялся рассматривать картинки.
* * *Десять часов пятьдесят восемь минут. Район двенадцатого километра шоссе Таруса – Калуга.
Командир «Ми-8» сидел и, не отрываясь, смотрел в нижний фонарь кабины. Сколько это продолжалось, он не знал. Все приборы вышли из строя, контрольные лампочки мигали, как цветомузыка на деревенской дискотеке, стрелки крутились и бегали туда-сюда, без всякого порядка. И еще... Этот треск в наушниках.
Он с ним разговаривал. Хотел что-то сказать. Быть может, что-то очень важное, но пилот не понимал, что именно.
Он прирос к креслу и уже не чувствовал своего тела. Впечатление было такое, будто он на сверхзвуковом истребителе резко набирает высоту: тело плющит от неимоверных перегрузок, в висках стучит, перед глазами – красная пелена...
Он слышал, как сгустившаяся кровь медленно, толчками, пробирается по вздувшимся сосудам.
Он не мог уяснить, что происходит. Что вдруг такое случилось? Где-то далеко, на заднем плане сознания (мысли тоже ворочались в голове с отвратительным скрежетом) он понимал, что вроде бы все нормально. Обычный летний день, на небе ни облачка, летное задание – не бей лежачего, и никаких перегрузок не должно быть и в помине. Но его ОЩУЩЕНИЯ говорили совсем о другом.
Неимоверная тяжесть навалилась, как асфальтовый каток, и этот загадочный треск звучал, как последние слова, произнесенные над гробом.
В какой-то момент он понял, что ждать больше нечего. Надо попробовать посадить машину. Куда угодно, как угодно, но попробовать!
И не смог шевельнуть рукой. Капли вязкого пота катились по спине, волосы на голове встали дыбом, глаза выкатывались из орбит, и к горлу подступал отвратительный комок тошноты.
А этот треск... Он все чувствовал. Он все знал наперед. Он мелодично стрекотал прямо в ухо, и невидимая рука еще сильнее вжимала пилота в кресло. Наконец тяжесть стала настолько невыносимой, что он едва мог дышать. И в эту секунду мысли о благополучном избавлении пропали навсегда. Теперь он видел только один выход. И торопил его.
И треск в наушниках (или ему это просто показалось?) стал издевательским. Торжествующим. Злорадным.
