Альфредо Конде - Тайна апостола Иакова
Салорио же тем временем вспоминал разрезы на трупе, аккуратно уложенном убийцей в ванну. Они были многочисленны и разнообразны: целая симфония резаных ран, нанесенных, вне всякого сомнения, острым скальпелем, ибо ничем иным нельзя сделать столь совершенные, безукоризненно ровные разрезы. Преступник, несомненно, на них не поскупился, но в то же время нельзя сказать, что при их нанесении он продемонстрировал какое-то особое мастерство и эстетический вкус. Хотя отдельные линии были почти совершенны, если только такое определение применимо в подобных обстоятельствах. Особенно заинтриговали комиссара два симметричных надреза, произведенных по обеим сторонам подвздошной впадины и своей гармоничностью напоминавших очертания скрипки. Остальные грешили явной избыточностью, но в то же время их нельзя было назвать беспорядочными. В этом изуверском узоре на теле явно чувствовалась некая пока непонятная логика, и она свидетельствовала скорее не о страсти, а о рассудочности автора.
Тело было изрезано вдоль и поперек, словно тот, кто это сделал, хотел демонстративно дать понять, что над женщиной издевались; вместе с тем комиссару было очевидно, что никакого издевательства, а тем более сладострастной расправы не было. Это были надрезы, произведенные без применения силы, без страсти, как бы нехотя, чтобы запутать полицию и навести ее на ложный след. Речь, вне всякого сомнения, шла о необычном и очень странном преступлении. Именно такая странность поначалу и заставила Андреса улыбнуться, хотя он сам этого и не заметил. А вот причиной того, что эта первоначальная улыбка так и осталась у него на губах, было уже нечто иное.
Внимание комиссара привлек тот факт, что на теле Софии не было ни одного разреза в области влагалища или грудей, тугих и упругих, как накачанные мячики, напомнивших ему груди Эулохии. Именно это последнее воспоминание и вызвало у Андреса улыбку, которая не покидала его до тех пор, пока он не переступил порог ресторана «Карретас». Ах, груди Эулохии!
Искоса поглядывая на улыбающегося шефа, его помощники даже не думали задаваться вопросом о причинах странного выражения его лица. Они давно привыкли к тому, что от их патрона можно было ожидать гораздо более шокирующих вещей, чем необъяснимая блаженная улыбка.
4
Воскресенье, 2 марта 2008 г., 14:20
Ресторан «Карретас» расположен на улице, носящей то же название. Почуяв, какую ловушку готовит ему пресса, Андрес решил направиться сюда. Ему пришлось сделать круг, дойти до площади Обрадойро, пересечь ее по диагонали и затем спуститься по склону, который ведет к Руа-дас-Ортас. Пройдя по этой улице до угла, где расположена церковь, известная под названием Четыре Валета из Колоды, комиссар повернул направо.
Название закрепилось за церковью благодаря изображенным на самом верху главного фасада аллегориям четырех главных христианских добродетелей — мудрости, мужества, умеренности и справедливости, которые напоминают карточные фигуры испанской колоды дона Эраклио Фурнье.[27]
— Ах, дон Эраклио! — проходя мимо церкви, всякий раз к месту и не к месту восклицал комиссар.
Пусть и не сей достославный господин изобрел знаменитую колоду из сорока карт, но, вне всякого сомнения, он внес важнейший вклад в распространение столь популярного и поныне времяпрепровождения. Ведь карты дона Эраклио скрасили унылый вечерний досуг стольким пребывающим в праздном безделье людям. Сгруппированная по мастям, известным как кубки, мечи, монеты и палицы, эта колода из сорока карт, в которой отсутствуют восьмерки и девятки, годится для игры в бриску, туте, а также аукционную туте, в которой, как известно, всегда требуется ходить в масть. Такие вот неожиданные мысли посещали Салорио всякий раз, когда он оказывался возле церкви, под сенью сразу четырех добродетелей.
Он познакомился с Эулохией в ее мадридской квартире уже довольно много лет тому назад. Тогда его попросили подняться наверх два полицейских агента, которые обратились к нему за помощью, узнав среди посетителей кафе неподалеку от места происшествия; он проводил там время за карточной игрой. В те годы он еще не был комиссаром.
Позднее агенты признались, что им пришлось прибегнуть к его помощи, так как они попросту не знали, что делать с этой экстравагантной, вызывающе одетой дамочкой с разноцветными волосами, которая орала как оглашенная и рассуждала, как ученая дама.
— Представляешь, у нее язык острый как бритва, Салорио, — сказал один из молодых людей, только что окончивший полицейскую академию и проходивший практику в местном участке. Желая продемонстрировать высшую степень доверия к старшему товарищу, он обратился к Андресу на «ты», но, вспомнив, чему их учили в академии, готов был уже пожалеть об этом.
Однако пожалеть он не успел. В этом просто не было необходимости. Салорио широко и по-приятельски улыбнулся ему, не предполагая, что отныне ему очень часто придется улыбаться — по вине той самой женщины, разобраться с которой просил его парень. Он еще не успел ее увидеть, а она уже разбудила в нем фантазии.
— Ну что ж, пусть попробует свой язычок на мне, — сказал он, направляясь к дому, номер которого указали ему агенты, следовавшие за ним.
По дороге они рассказали, что прибыли по вызову консьержа, встревоженного скандалом в одной из квартир дома: некая только что вышедшая замуж молодая женщина заперла там своего все еще пылавшего страстью супруга, этакого знойного бамбино, с итальянской матушкой в придачу, предварительно напоив обоих снотворным, которое позволило ей благополучно исчезнуть из дома.
По возвращении дамы из одиночного свадебного путешествия разгорелся скандал. Спящие итальянские красавец и красавица пробудились ото сна и с нетерпением ждали воссоединения со взбалмошной и строптивой девицей, от которой они никак не ожидали скандала, поскольку были уверены, что она уж во всяком случае попросит прощения.
О, как глубоко они заблуждались! Когда от нее потребовали объяснений, она начала бить сервиз из шестидесяти девяти предметов производства фабрики «Саргаделос». Виртуозно, педантично и аккуратно, она безжалостно бросала предмет за предметом на пол, наслаждаясь счастьем разрушения и не забывая при этом наблюдать за ошеломленным взглядом своей свекрови и умоляющим — молодого мужа.
— Ну что? Поняли наконец, а? Мать вашу! — кричала Эулохия, продолжая методично разбивать тарелки и краешком глаза поглядывая на своих новоиспеченных родственников.
Андрес появился в самый разгар сих разрушительных действий. Он с трудом, но понял, что молодой муж был типичным итальянским ревнивцем, который сразу после свадьбы запер молодую жену в квартире, а сам в сопровождении горячо любимой мамочки удалился якобы для того, чтобы купить равиоли. Так или иначе, это получилось у него в первый и последний раз.
— Это же уму непостижимо, просто тюрьма какая-то! — кричала она, охваченная неудержимой яростью. — Мать твою! Да что они себе вообразили?!
После нескольких терпеливых и доброжелательных попыток Андресу, в то время еще помощнику комиссара, удалось наконец усмирить разбушевавшуюся дамочку.
Благодаря его стараниям в благородном семействе не только было восстановлено спокойствие, но даже на какое-то время воцарились мир и порядок; короче говоря, дальше дело не пошло. Все разрешилось прямо на месте, и не пришлось прибегать к помощи суда, во всяком случае, в тот момент, после чего он мог спокойно забыть об этом деле. И о деле он действительно практически забыл. Но не о ней.
Спустя несколько лет Андрес вновь повстречался с этой странной женщиной в аэропорту Сантьяго. Она как раз только что сделала аборт, избавившись от третьего ребенка, и оформила развод со своим Беппе, итальянским бамбино с прилагающейся к нему мамочкой.
На следующий же день после встречи в аэропорту он с ней переспал. Охваченная неистовым возбуждением, которое показалось Андресу не чисто эротическим, Эулохия оседлала его, как дикая амазонка, и из ее полных, округлых грудей, ритмично поднимавшихся и опускавшихся, опускавшихся и поднимавшихся, поднимавшихся и опускавшихся, вдруг стали сочиться струйки теплого молока, которые Андрес отчаянно пытался поймать ртом, пока наконец это ему не удалось. Какое же у нее теплое и сладкое, с легкой горчинкой молоко, подумал он тогда.
И в это мгновение он понял, что уже никогда не сможет ее забыть.
Он позволил живительной влаге оросить его грудь, и, измученные, они сплелись в объятиях; их влажные, липкие тела были пропитаны тем же кисловато-сладким запахом, что оставил такое восхитительное послевкусие у него во рту. У него создалось полное впечатление, что он только что принял священный обряд крещения, прошел через уникальный ритуал, открывший ему доступ в новое измерение, и теперь он пребывает там, где, как он был уверен, завершается Млечный Путь.
