Урс Маннхарт - Рысь
Человек приближался и не переставал кричать. Лен видел его впервые в жизни. Уши наполовину были прикрыты копной волос, наполовину – шапкой. Та была красно-сине-белых цветов и на ней – как Лен разглядел, когда мужчина подошел ближе, – красовалась давным-давно стершаяся эмблема Швейцарского кредитного общества. Лен решил подождать. Мужчина остановился в метре от него, сжимая под мышкой старый гнилой штакетник. Лен заметил торчавшие из рюкзака инструменты, заметил густые сильно кустившиеся и сросшиеся над носом брови.
– Можешь больше не искать свою рысь, я ее только что пристрелил. Лучше двигай отсюда восвояси, – произнес мужчина голосом, без труда заглушавшим шумевший горный поток.
Лен онемел, не зная, как воспринимать слова, которые, скорее всего, относились к Рае.
– Что за беспардонная наглость разводить здесь рысей, после того как мы наконец-то избавились от этих гребаных тварей в прошлом веке. Вы, безмозглые рыселюбы, даже не подозреваете, что вы тут учинили, когда в семидесятых выпустили этих паразитов на волю. А теперь вы накидываете на них ошейники и заявляете, что они у вас под контролем. Черта с два! Я буду убивать по рыси за каждую задранную овцу, это ты можешь передать своему начальнику.
Его губы судорожно подрагивали, он поправил съезжавшую на глаза шапку давно исчезнувшего в результате слияний кредитного общества.
Лен по-прежнему молчал.
– Прошлой осенью я видал одну такую поганую тварь. Было бы у меня с собой ружье, я бы тебе предъявил сейчас роскошную рысью шкуру. Забил бы ее тебе в глотку и сбросил бы тебя в Тунгельшус вместе со всеми социалистами, левыми и зелеными. Всех вас пора выселить в Югославию.
Чем сильнее ярился мужчина, тем труднее было Лену смотреть ему в глаза. Вместо этого он разглядывал то кустистые брови, то красно-сине-белую шапку.
– И ты не думай, что мы, лауэненские фермеры, не в теме. Мы точно знаем, что расселение было незаконным, что какие-то чокнутые привезли сюда рысей из австрийских и югославских зоопарков. Поэтому любой зверь, который попадется нам здесь в Лауэнене на глаза, будет застрелен. Любой. Даже самый жалкий. Вот тогда ты и все остальные увидят, как эти проклятые защитники рысей лишатся работы. Ведь им только деньги давай, только деньги, и все за счет налогоплательщиков.
Лен чувствовал, как становится все меньше и меньше.
– Давно было пора послать в Берн эти рысьи лапы. И почаще бы. Рысей хватает, и в лапах недостатка не будет. Внимание к себе надо привлекать действиями, а то с этими бернскими жуликами и сутенерами каши не сваришь.
Правой рукой он махнул в ту сторону, где по его представлениям находился Берн, а Лену уже совсем расхотелось перебивать говорящего.
– Да и вообще Берн – вся эта политическая трясина, определяющая на высокооплачиваемых заседаниях размеры прямых выплат. Для нас, фермеров, это мертвому припарка. И ты тоже… – Мужчина уставил на Лена свой указательный палец, как ружье. – Ты тоже наверняка приперся сюда из города, выбрался на природку, или, может, из Африки, если посмотреть на эти заросли у тебя на башке. Это маскировка от рысей, что ли? Сколько тебе платят за эту раздолбайскую работенку?
Словесный поток впервые иссяк. Оскорбленный Лен откинул с лица растаманскую косичку.
– Я зарабатываю восемнадцать франков в день, и это…
– И даже это слишком много. А сколько тратится в год на одну рысь? Больше полумиллиона, не иначе. И все с наших налогов. Гребаные бернцы. Иди ищи свою рысь. Еще почитаешь о нас в газетах. Скажи своему начальнику, чтобы больше не посылал тебя в Лауэнен. Скоро тут ни одной рыси не останется. А теперь прочь с глаз моих!
Мужчина в последний раз поправил съезжавшую шапку, прошел мимо Лена и направился вниз.Пульс у Лена зашкаливал. Наверно, он покраснел. Лен снял куртку, глубоко вдохнул, выдохнул и начал подниматься выше. Думал, действительно ли этот охотник подстрелил Раю. Слабые сигналы заставляли волноваться. Лен проклинал себя за то, что не обратил внимания, были ли на парковке у Лауэненского озера другие машины. Решил, что впредь будет записывать номера машин, рядом с которыми паркуется. Сигналы становились слабее и слабее, местами ничего не было слышно за грохотом Тунгельшуса.
Лишь когда Лен добрался до хюэтунгельского плато и разглядел альпийские хижины, сигналы резко усилились. Однако его беспокоило, что ручная антенна лучше всего улавливала сигналы именно со стороны хижин. Лен пеленговал уже безостановочно. С отравленной Реной перед глазами он подходил к первой хижине. Тут он обнаружил, что сигналы Раи поступали не от самих хижин. Она была за ними.
В конце концов, ему удалось не только запеленговать Раю на небольшом возвышении Хюэтунгельского плато, но даже увидеть ее. «Бургбюэль» прочитал Лен на карте. В бинокль он различил обе кисточки на ушах и взгляд зорких, направленных на него глаз. Туловище оставалось скрытым. Долгое время он просто любовался рысью. Словно одержал личную победу над пышущим ненавистью фермером. Удовлетворенный и успокоенный он отправился назад.В то время как Лен, спускаясь, размышлял о преимуществах анонимной городской жизни, Альфред Хуггенбергер уже давным-давно добрался до стоянки. Он был в том настроении, когда особенно не задумывался. Ничтоже сумняшеся он двинулся в сторону желтого «фиата панды» с длинной антенной на крыше. Навалился на крышу, пригнулся к колесам, сел в свою машину и уехал. По пути еще раз оглянулся на Тунгельшус, на Хюэтунгель. Послал вверх по склону проклятье и отправился на отцовский двор в Хаммершванд.
Когда Лен сел в машину и хотел тронуться с места, то почувствовал что-то неладное. «Панда» не ускорялась, как раньше. С ручным тормозом все было в порядке. И бензина хватало. Но машина едва выжимала сорок километров в час. Лен подумал о моторе, который, однако, не мог переохладиться.
Слегка притормаживая, он начал вписываться в первый поворот налево, как вдруг заднюю часть машины занесло. Шины заскрипели, машина заскользила прямо в скалу. У Лена перехватило дыхание, он со всей силы надавил на тормоз и едва остановил «панду» перед самой скалой.
Ничего не понимая, он отстегнул ремень безопасности, и вышел из машины. Вроде все было, как всегда. Лишь потом он увидел, что правое заднее колесо спущено.
Присмотревшись к шине, намотавшейся вокруг узкого обода, он обнаружил воткнутую в ниппель палочку «Саботаж», – подумал Лен. Кто-то проткнул ему колесо. Не веря собственным глазам, он повертел в руке палочку и огляделся. Заметил согнутую антенну.
Лен тупо смотрел на порванную шину, дотронулся до антенны, которая теперь шла параллельно земле, снова перевел взгляд на безмятежную Лауэнентальскую долину. И за безобидными елями так отчетливо почувствовал ненависть тех, кто не просил переселять сюда рысей, кого не спросили, хотят ли они этого, и кто теперь был, вне всякого сомнения, против проекта.
Поначалу антенна заботила его куда меньше, чем колесо. Он еще ни разу не менял шин. Даже не знал, есть ли в этой маленькой «панде» запаска. Подумал, не позвонить ли на станцию. Вспомнил об автомобильной мастерской Ойгена Хехлера у въезда в деревню. Здесь в Лауэнене никто не станет помогать ему менять колесо. Здесь его окружали люди, радовавшиеся его неудаче, а может, даже разочарованные, что с ним не случилось какого-нибудь несчастья. Здесь все были против. Все, кроме Райнера Вакернагеля.
Хозяин гостиницы в белой рубашке и красном галстуке тотчас заявил о готовности помочь Лену, закатал рукава, перекинул через плечо метавшийся галстук и покрепче затянул болты нового колеса. И помог привести в вертикальное положение антенну.
– Придет тот час, когда я открою рысью тропу, – сказал Вакернагель. – Час, когда зачерствевшие душою оберландцы поймут, что на рысях можно зарабатывать.После этого случая Лен парковался только там, где скалы или деревья защищали его от взглядов противников проекта. Пеленгование уже не представлялось ему одним лишь увлекательным поиском рысей, а стало неприятным и давящим занятием. Паркуясь, он каждый раз записывал номера соседних машин, а возвращаясь с пеленгации, проверял давление в шинах и горловину бака. От местных, встречавшихся на его пути, он не ждал ничего, кроме исполненных ненавистью проклятий. Все, у кого еще двигался указательный палец, вполне могли держать его на спусковом крючке, поджидая рысь. Ему было до крайности неприятно, что горцы принимали его за исследователя рысей. Но во время пеленгаций у него не было никакой возможности подчеркнуть свое отличие от дипломированных станционных зоологов.
В ближайшие выходные Лен едва ли не сбежал в Берн, бродил по улицам, наслаждался скученностью людей и зданий в Старом городе, радовался царящей там анонимности. Никто не кричал на него, не пялился на его дреды, не навязывал ответственности за то, в чем он был невиновен. Здесь ему не надо было использовать заимствованные у Штальдера, Геллерта и Хильтбруннера доводы. Здесь, в городе, никому не приходилось объяснять, что расселение рысей оправдано, что в Альпах им хватает места. Не надо было свысока поучать, что прошлым летом рыси задрали всего четыре десятых процента от имеющегося домашнего скота, что количество дичи, выросшее в семидесятых до недопустимо высокого уровня, наконец-то, пришло в норму благодаря рысям. Нет, здесь никому и ничего не надо было объяснять, ни перед кем и ни за что оправдываться. Не надо было носить великоватую гортексную куртку, тяжелые горные ботинки и неуместные лыжные перчатки и пребывать в вечном ожидании весны, которая наступит только летом.
Ему нравилось, что никто его не узнаёт. Он смотрел на чужие лица, через открытые окна заглядывал в чужие квартиры, читал вывески и пачкотню, распыленное на стенах недовольство и расклеенную на столбах революцию, с особой страстью западал на все экзотическое – на то, чего ему так не хватало в Вайсенбахе. Читал меню в ресторанных витринах. Какие-нибудь «вьетнамские арахисовые ваньтани в чили-имбирно-огуречном соусе» сразу вызывали у него аппетит, беря верх над оберландскими кулинарными изысками.
