Майкл Кокс - Зеркало времени

Мистер Роксолл пригласил нас пройти в дом, а потом проводил леди Тансор в гостиную, где на двух длинных столах нас ждала холодная закуска.

Племянник профессора Слейка вызвал у меня чрезвычайный интерес с самого момента, когда вошел в церковь следом за гробом своего дяди. Чисто выбритый и совершенно лысый, если не считать бледно-серебристого пуха над ушами, он был лет шестидесяти пяти (что впоследствии подтвердил доктор Пордейдж). Однако он весь лучился внутренним светом, а потому производил впечатление человека, не испорченного и не обремененного обычными людскими горестями и разочарованиями. Вдобавок в смеющихся серых глазах мистера Роксолла отражался такой живой и деятельный ум, что его почти можно было принять за юношу на пороге жизни, полного честолюбивых замыслов и безграничного оптимизма.

Я проследовала за леди Тансор и ее сыновьями в гостиную, но придержала шаг, когда они остановились, чтобы мистер Роксолл отрекомендовал их группе леди и джентльменов. Потом они заняли места у камина в дальнем конце комнаты, а ко мне подошел доктор Пордейдж и принялся рассказывать про мистера Монтегю Роксолла, хотя я не задала ни единого вопроса.

Сейчас он находился в отставке, но в лучшую свою пору слыл одним из самых грозных в Лондоне прокуроров и славился обыкновением тщательно и скрупулезно готовиться к каждому делу, а также интеллектуальной беспощадностью в судебных дискуссиях, где с ним мало кто мог тягаться. Он вышел победителем во многих известных процессах по убийствам, порой вопреки всякому вероятию. При всем своем мягком, дружелюбном нраве мистер Монтегю Роксолл, королевский прокурор, всегда внушал обвиняемой стороне страх и трепет, а в преступных кругах столицы все поголовно знали, что Роксолл как пить дать отправит тебя на виселицу, коли ты предстанешь перед ним по серьезному обвинению.

— Но такой скромный, дорогая моя, — доверительно сообщил доктор, наклоняясь ко мне и для пущей выразительности поглаживая окладистую бороду. — Просто безнадежно скромный. И знаете, мне кажется, он совершенно искренен в своем самоуничижении. Каково, а?

Я ответила безмолвной улыбкой, а потом спросила доктора Пордейджа, не будет ли он любезен принести мне стакан холодной воды, ибо у меня пересохло в горле.

Он резво унесся прочь, а уже в следующий миг ко мне подошел сам мистер Роксолл и представился.

Разумеется, я в первую очередь выразила соболезнования по поводу смерти его дяди. И тотчас же поняла, что заблуждалась, полагая его человеком, чуждым всяких земных печалей. На лицо мистера Роксолла набежала тень.

— Вы мисс Горст, конечно же, — промолвил он. — Ваша репутация опережает вас.

Заметив мое недоумение, он улыбнулся.

— Я хотел сказать лишь, что вас считают личностью весьма незаурядной, мисс Горст, а в тихих деревнях подобные люди всегда вызывают толки. Впрочем, вам должно льстить, что о вас так много говорят. Вы настоящий феномен, знаете ли.

— Право слово, я вас не понимаю, сэр, — честно ответила я.

— Ну посудите сами, — сказал мистер Роксолл. — Вы выглядите не как горничная и изъясняетесь не как горничная. Я почти уверен, что вы и думаете не как горничная. Все остальные тоже видят это несоответствие и, натурально, задаются вопросом, почему подобная особа оказалась вынуждена пойти в домашнее услужение. Я и сам задаюсь таким вопросом, знаете ли. Только не сердитесь на меня.

— За что же мне сердиться на вас, сэр?

— Да за то, что мне достает наглости говорить простую правду. Боюсь, это один из главных моих недостатков — хотя у меня есть много других, конечно же.

— Так разве ж честность — порок?

— Правда бывает горькой, знаете ли.

Затем мистер Роксолл выразил надежду, что он будет иметь удовольствие продолжить знакомство со мной в Эвенвуде.

— Возможно, вам известно, что мой покойный дядюшка останавливался в Норт-Лодже, сторожке у Северных ворот, когда служебные обязанности требовали от него каждодневного присутствия в библиотеке. Там осталось много бумаг и прочих вещей, которые нужно разобрать, — боюсь, мой дядюшка был несколько небрежен, если не сказать неряшлив, в личных своих делах, хотя исключительно аккуратен и педантичен во всех делах своей нанимательницы. Леди Тансор любезно позволила мне поселиться в Норт-Лодже на все время, что понадобится мне для этой работы, а потому, надо полагать, наши с вами пути еще пересекутся. Я очень на это надеюсь.

На том наш разговор и закончился.

Я уже направилась к миледи и ее сыновьям, но тут меня окликнул доктор Пордейдж.

— Мисс Горст! Ваша вода!

Мне ничего не оставалось, как вернуться назад. Когда я брала у него стакан, он прижал свои холодные влажные пальцы к моим, и я отдернула руку, расплескав воду.

— Экий я неловкий! — воскликнул он, доставая носовой платок. — Покорно прошу прощения, мисс Горст.

— Ничего страшного, сэр. Извините, меня ждет госпожа.

Отдав доктору Пордейджу почти пустой стакан, я спаслась бегством.

— Где вы были, Алиса? — раздраженным тоном осведомилась миледи. — Вам не следовало отставать от нас.

Я ответила, что разговаривала с мистером Роксоллом.

— Разговаривали с мистером Роксоллом! Ну, в таком случае я вас прощаю.

— У вас платье мокрое, мисс Горст, — подал голос мистер Рандольф. — Не желаете ли сесть возле камина и обсушиться?

Я поблагодарила его, но сказала, что лучше постою.

— Бросьте, мисс Горст, вам действительно нужно просушить платье.

Рекомендация исходила от мистера Персея, который, к немалому моему удивлению, встал и пригласительным жестом указал на свое кресло.

— Смотрите, как они соперничают за вашу благосклонность, Алиса, — заметила леди Тансор. — Видано ли, чтобы горничная удостаивалась такой чести?

Она издала веселый смешок, призванный смягчить колкость слов, но я увидела, что мистер Рандольф слегка покраснел, хотя лицо мистера Персея оставалось совершенно бесстрастным — он по-прежнему стоял, положив ладони на спинку кресла, и ждал, когда я сяду.

Я поблагодарила мистера Персея за любезность, но повторила, что не испытываю ни малейшего неудобства.

— Хорошо, — сказал он. — В таком случае я отойду, с вашего позволения. Хочу выкурить сигару.

— Может, сначала поешь, милый? — спросила мать. — Так оно будет лучше, знаешь ли.

— У меня нет аппетита, — ответил он. — А курение натощак стимулирует работу мозга. Мне надо дописать последнюю песнь поэмы, и сигара поможет мне привести в порядок мысли.

Когда мистер Персей удалился, леди Тансор повернулась ко мне.

— Талант требует великих жертв, Алиса. Он вынуждает пренебрегать самыми насущными жизненными потребностями. Но где бы мы все были без таких редких личностей, как мой сын, одержимый единственно желанием нести красоту и гармонию в мир? Обладая незаурядным поэтическим даром, Персей остро сознает свой долг перед современниками и грядущими поколениями. Скоро мы поедем в Лондон — я говорила вам? Персей покажет свою поэму издателю. Я уверена, она ему понравится и снищет огромный успех у читателей, но сначала ее надо дописать, разумеется. А потому мой мальчик должен делать, что должен, — пусть я и не одобряю курение. — Затем она повернулась к младшему сыну. — Рандольф, дорогой, я немного проголодалась. Пожалуйста, принеси мне кусочек пирога.

9

ВТОРОЕ ПИСЬМО МАДАМ

I

Видение Судного дня

Сейчас рассвет. С похорон профессора Слейка прошло два дня.

Мистер Персей выкурил достаточное количество сигар, чтобы закончить поэму про Мерлина и Нимуэ, и завтра мы уезжаем в Лондон, дабы посетить издателя и провести несколько дней в городском особняке миледи.

Дом покойного лорда Тансора на Парк-лейн, где произошло убийство Феба Даунта, миледи продала сразу, как только унаследовала титул в 1863 году. Теперь у нее роскошный особняк на Гросвенор-сквер, хотя она редко там бывает.

Минувшей ночью госпожа вызывала меня трижды. В первый раз она потребовала расчесать ей волосы, во второй велела почитать вслух «Пенелопу»{4} мистера Даунта, а в третий (в начале четвертого утра) попросила просто посидеть напротив нее у камина. Довольно долго она молчала, задумчиво глядя на дрожащие язычки пламени, затем вдруг спросила:

— Вы, должно быть, воспитывались в католической вере?

Я сказала правду: что в детстве меня регулярно водили в церковь, что я изучала катехизис и постоянно читала Библию, но что моя опекунша, при всей своей набожности, не стала настаивать, чтобы я приняла католичество. Это пошло бы вразрез с волей моего отца, исповедовавшего протестантство, часто повторяла она. Посему мне было позволено самостоятельно сделать выбор по достижении сознательного возраста.