Эрик Ластбадер - Белый ниндзя
Негодяй допил свое пиво и дал знак официанту повторить — и для себя, и для Томи.
— Мой шеф — вице-президент нашего концерна. Я у него работаю уже полтора года. Он перевел меня к себе из технического отдела, предварительно изучив мое личное дело и побеседовав весьма основательно. Целую неделю ходил к нему в кабинет и, по-видимому, удовлетворил его требованиям. Ну вот, начал я у него работать, и примерно полгода назад он предложил мне заняться этим вирусом, идею которого я уже давно вынашивал. Эту работу, конечно, теоретической ни в коей мере не назовешь. Занялся я ей и теперь, кажется, близок к завершению. — Он посмотрел на нее и улыбнулся. — Я, конечно, давал подписку о неразглашении и все такое, но на тебя этот запрет, понятно, не распространяется.
Вот и это тоже весьма в духе Негодяя, думала Томи. Сам себе устанавливает правила.
— Послушай-ка! — вспомнил он вдруг. — Помнишь ту попойку, что мы закатили по случаю моего ухода из технического отдела?
— Как такое можно забыть? — откликнулась Томи. — Пили, не просыхая, весь уик-энд. Помнишь мою подругу из полиции, что рассказывала истории о привидениях?
— Шутишь? Хорошо, что я свое собственное имя вспомнил, протрезвев. Кажется, целый ящик виски «Сантори» выжрали, если не ошибаюсь...
Она кивнула: — В том числе и его. — Потом с улыбкой прибавила: — Славное времечко было.
Потягивая свое пиво, Негодяй заметил, что Томи как-то вдруг погрустнела и улыбка завяла на ее лице, как упавший лепесток сакуры.
— На тебя давит какая-то тяжесть. — Для него тяжести всегда ассоциировались с печалями, в то время как легкость — с радостью. — Если это так, то переложи ее на меня. Что там за камень висит у тебя на шее?
— Скорее лежит на сердце, — ответила Томи.
— Ага! L'affaire d'amour![10] Соблаговолите объяснить суть вашей проблемы, madame!
Томи не могла не удержать улыбки. — Все бы тебе шутить!
— А как же! Вся наша жизнь — грустная шутка, Томи. Ты что, была слишком занята на службе, чтобы это заметить?
— Можно сказать, за последнее время стала замечать. Он дружески подмигнул ей. — Все поправится, поверь мне. А теперь давай выкладывай, да без утайки. Я выдержу. Ей-богу, не упаду в обморок.
Томи и самой хотелось выговориться. Но она все еще колебалась, стоит ли ей рассказывать о Сендзине Омукэ. Ведь для нее все это было очень серьезно, а для Негодяя — не более чем l'affaire d'amour, — ситуация скорее юмористическая.
— Ладно, — сказал он и скрестил на груди руки. — Вижу, у тебя на переносице уже образовались две вертикальные морщинки, а это знак того, что ты действительно озабочена. Поэтому никаких шуток. — Он перекрестился. — Вот крест.
Томи успокоилась и поведала ему свою историю, в которой было все: и сумятица чувств, и боязнь открыться, и опасения, как бы все это не сказалось на ее работе в полиции, и ужас перед муками собственной совести.
Закончив, она попыталась заглянуть в лицо Негодяя, желая прочесть, что он обо всем этом думает. Однако это было не так просто, потому что тот сидел, уткнувшись носом в свою пивную кружку.
Наконец он поднял голову и сказал:
— Ты, наверное, хочешь получить совет, и я его тебе дам, хотя не думаю, что он тебе понравится. — Он приложился к кружке. — Совет мой будет простым: выкинь все это из головы. Из того, что ты мне рассказала, я могу заключить, что он — совсем не то, что тебе нужно. Но даже если бы он по своему физическому и психологическому облику идеально подходил тебе, даже в этом случае я бы посоветовал тебе забыть его. Он ведь твой начальник. Ситуация настолько чревата опасными последствиями, что не стоит и минуту в ней находиться. — Негодяй отставил пустую кружку. — А теперь я замолкаю, мы едим наш восхитительный ужин, а ты перевариваешь вместе с ним то, что я сказал.
Усиленно работая челюстями, Томи пыталась разобраться в своих чувствах. Она понимала, что ее друг говорит дело. Его слова перекликались с ее собственными мыслями, уже давно не дающими ей покоя. И уже поэтому ей следовало почувствовать облегчение. Самым разумным было бы замуровать в душе эту слабость к Сендзину Омукэ и продолжать жить как ни в чем не бывало.
Но Томи чувствовала не облегчение, а только растущее отчаяние. Теперь, когда Негодяй так наглядно описал ситуацию, в которую она попала, было ясно, что выбраться из нее, шагая с высоко поднятой головой, она не сможет. По-видимому, ее путь будет извилист и темен, а направление — вовсе непредсказуемое.
Будь она женщиной того типа, что могут скрывать в себе сильные чувства и жить как все, она не бросила бы трубку в середине разговора со старшим братом. Послушная его воле, она вернулась бы домой и вышла замуж за человека, которого он ей выбрал в мужья.
Но не таким она была человеком, чтобы идти проторенным путем долга и послушания. В тот страшный час разрыва с семьей она поклялась себе, что впредь будет верна только своей воле. Только в этом случае ее широкий жест, которым она отвергла традиционный уклад жизни, будет иметь какой-то смысл.
— Твой совет хорош. Хотелось бы мне им воспользоваться.
Негодяй пожал плечами. — Советы ничего не стоят, даже в тех местах, где все дорого. Например, в этом ресторане.
— Я знаю. Тем не менее, я ценю твой.
Он наклонился вперед. Лицо его было непривычно серьезно.
— Тогда прислушайся к моему совету, Томи. Уноси оттуда ноги. Найди себе что-нибудь повеселее. Честное слово, ты этого заслуживаешь. — Улыбка осветила его лицо. — Слишком уж ты серьезная. Не к добру это.
Она притронулась к его руке.
— Спасибо, Седзи. Ты хороший друг. И сердце у тебя чистое.
Смущенный комплиментом. Негодяй отдернул руку, потом внимательно посмотрел в ее посуровевшее лицо.
— Пошли отсюда, — сказал он, вставая и оставляя на столе несколько иен. — Я знаю местечко, где не позволяют ни дню, ни ночи мешать веселью. Будем пить, гулять — и гори все синим пламенем!
Томи засмеялась и позволила увести себя под разноцветный дождь. Хоть на время можно забыть свои тревоги. Пусть подождут на пороге того сказочного мира, куда они с Негодяем сейчас улизнут.
* * *Коттон Брэндинг сидел голый на краю ванны, уткнувшись лбом в колени, и вздрагивал. Напротив него стояла Шизей, и вода стекала с ее голых ног. За его спиной вода продолжала хлестать из душа на полупрозрачную занавеску с нарисованными фиалками. Создавалось впечатление, что цветы как бы танцуют под порывами ветра.
— Вот теперь ты увидел меня всю, — говорила Шизей, — и реагируешь на увиденное точно так же, как и все другие. Желание сменилось отвращением.
— Это не так.
— Посмотрел бы ты на себя. Ты не можешь даже глаз на меня поднять!
Презрение, прозвучавшее в ее голосе, пробило завесу ужаса, которая окутывала его. Он поднял голову, посмотрел на нее жалкими глазами.
— Ничего не изменилось, Шизей.
— Пожалуйста, побереги свои политиканские увертки для заседаний Сената. Я же вижу твое лицо. Изменилось все.
— Нет, не все, — не сдавался он, растирая руки, будто грел их перед камином. — Дай мне очухаться. Пожалуйста. — Он встал. — Мы напугали — может, даже перепугали друг друга. Давай, как боксеры, пойдем каждый в свой угол, а потом встретимся для следующего раунда. — Он грустно улыбнулся. — Если этот раунд состоится.
Шизей слегка поежилась, и он подал ей полотенце.
— Спасибо, — поблагодарила она и, обернув полотенце вокруг тела, похлопала по нему руками, чтобы вода скорее впиталась.
Брэндинг, выключив душ, сказал задумчиво:
— Да, давненько не переживал я такого шока.
— Шок — это еще не самое страшное, — откликнулась она. — Татуировка в большинстве людей вызывает отвращение. Отвращение пережить труднее, чем шок.
Брэндинг с удивлением взглянул на нее.
— Если ты знала, что люди будут так реагировать на татуировку, зачем ты ее сделала?
Она посмотрела на него несколько мгновений, потом сказала:
— Мне холодно. Дай мне что-нибудь надеть.
Он подал Шизей ее накидку, но она покачала головой:
— Нет. Дай мне что-нибудь из своей одежды.
Он принес ей свою куртку от пижамы. Вот это было то, что надо: куртка была ей почти до колен. Когда она застегивала пуговицы, ее золотые ногти поблескивали. Плечи куртки очень мило свисали.
То ли огромный дом вдруг стал для них слишком мал, то ли он был слишком насыщен электричеством от их недавней эмоциональной встряски, но их потянуло на волю.
Они стояли, уставившись глазами в ночь. Атлантика катила свои неумолчные валы, и время от времени с ближайшего маяка доносился хриплый гудок туманного сигнала. Чайки не носились, как обычно, с криками над прибрежной волной, а чинно разгуливали по песку, выковыривая себе оттуда последнюю пищу этого дня.
Над головою небо было абсолютно чистое, и на нем уже поблескивали ранние звезды — суровые, ясные — расцвечивая его темнеющую синь своими белыми, желтыми и голубоватыми огоньками.
