Джеймс Грейди - Бешеные псы
Конечно, Эрик закивал как болванчик: приказ есть приказ.
— Мой сын!..
— Оставшимся пришло время поговорить, — сказал я, одновременно мягко выводя Жюля из комнаты с кругом складных стульев и стеной окон.
Рассел, Зейн и Хейли прошли за нами в тесный кабинет Жюля. Дверь закрыли. Дрожащий Жюль сидел за столом, заваленным непроверенными классными работами, словарями, объясняющими значения слов, и атласами, по которым можно было определить свое местоположение, историческими текстами — сборищем фактов — и следами перемещения войск, по которым можно было представить, где вы могли оказаться и что могло произойти.
Мы рассказали ему всю правду.
— Да пошли вы! — брюзгливо произнес школьный учитель. — Почему я должен верить хотя бы одному вашему слову?
— Кому бы взбрело в голову выдумать такое? — ответил Зейн.
— Я учу подростков! Вы что же, думаете «Домашние животные» — это единственное, с чем мне приходится иметь дело?
— Нам-то какой интерес во всей этой дикой истории? — спросил я.
— Вы за дурачка меня держите? Многие не хотят делать то, что непосредственно в их интересах… даже если знают что. И большинство из них психи!
— Чокнутые, — поправил Рассел.
— Да пошли вы!
— Справедливо, — согласился Рассел.
— Вы приклеили моего сына к изгороди!
Хейли сказала:
— Но мы не оставили его валяться на земле.
— Он стоит, словно хочет сказать «Пошли вы!» тем, кто его уложил, — пояснил Зейн.
— Нижняя отметка, — сказал я, — либо ты сумасшедший, либо нет. Мы, по крайней мере, рассуждаем здраво.
— Вы имеете право знать, как любил вас человек, которого уже нет в живых.
— Какой смысл говорить о правах, когда весь мир порочен насквозь? Какой прок толковать о здравомыслии, когда все кругом словно с ума посходили?
Жюль расхаживал перед столом, как пантера за незримыми прутьями клетки. Взад-вперед, пока наконец тяжело не опустился в кресло.
— Они сказали, что мне могут прислать только его прах.
— Это была их правда, — ответил я. — И ложь, приготовленная для вас.
Жюль оглядел нас:
— Что делать?
— Извечный вопрос, — сказал я. — Половина ответа в том, что вы можете помочь нам, а потом выбросить все это из головы.
— Вторая половина мне не нравится.
— Мы можем изменить вторую половину и рассказать вам про наш план.
— Конечно при условии, — сказал Рассел.
— В целях безопасного проведения операции, — добавил Зейн.
— Чтобы гарантировать безопасность и вам тоже, — сказала Хейли.
— Вашим парням даже на ум не приходит, чем вы тут занимаетесь, — покачал головой Жюль.
— Может, именно здесь нам потребуется ваша помощь, — сказал я. — Подбросить им ложную наживку.
Жюль пристально смотрел куда-то далеко, сквозь нас.
— Леон всегда был необычным ребенком. Он никогда ничего не говорил о том, чем занимается Йэрроу, но когда он выбрал общественную службу, я стал еще больше гордиться им. Я знал, что он сможет стать звездой на Парк-авеню или в Гарварде, но выбрать работу на государство… Но и там он блистал! Он так волновался, когда его вызывали на работу в СНБ! Год прожил на чемоданах, но в конце концов добился заветного постоянного места. Это было все, что он рассказывал мне, эти проклятые аббревиатуры: СНБ, ЦРУ. Мы сжимаем названия вещей до начальных букв — так легче выговорить, но тем непроницаемее становятся эти вещи.
— Что же вам удалось увидеть сквозь эту непроницаемость? — спросил я.
— Может, что-нибудь забавное? — сказал Рассел. — Не то чтобы очень плохое, но и не хорошее тоже.
— Что он говорил, — объяснила Хейли. — Что делал. Какую-нибудь его непонятную шутку. Перемены в личной жизни. А может, у него появились какие-нибудь новые приятели или…
— Или телефонный звонок, — сказал Жюль.
Мы застыли, боясь пошевелиться.
— Телефонный звонок, — повторил Жюль. — Вот, собственно, и все. Я даже и думать про него забыл. В тот день, когда он собирался уезжать… уезжать туда к вам, в Мэн, теперь-то я понимаю, но тогда… Словом, тогда мне позвонили. Поздно. Какой-то мужской голос. Он сказал… что он из офиса Леона. Спросил, собирается ли Леон вернуться в Нью-Йорк. Я ответил, что у Леона нет времени заехать в округ Колумбия. Мужчина сказал, что перехватит его по дороге, и повесил трубку.
— И…
— Раньше такого никогда не случалось, — ответил Жюль. — Зачем звонить, чтобы узнать, приедет ли Леон?
— Нью-Йорк — удобное местечко, чтобы кого-нибудь убрать, — пожала плечами Хейли.
— Они должны были действовать наверняка, — сказал я. — Быть уверенным, что он приедет в Нью-Йорк, и вместе с тем — пускать ли в дело сестру Смерть в Мэне.
— Так что все равно не понять, внутреннее ли это дело, — вмешался Рассел, — или работал человек из другой организации. Этот телефонный звонок вписывается в оба сценария.
Жюль воззрился на нас.
— Но может быть, самое важное, — сказал я, — что можно заключить из этого звонка, — это то, что доктор Ф. должен был умереть, прежде чем вернуться в округ. Возможно, его убили не за то, что он сделал, а за то, что собирался сделать.
— Упреждающий удар, — сказал Зейн. — Самое популярное средство.
— Но я… — Жюль так и не решился сказать, чего боится.
— Нет, — ответил я, — абсолютно никакой разницы, предпринимали вы что-либо или нет.
Хейли решила подбросить Жюлю сестру Смерть:
— Он никогда не упоминал имя Нэн Портер?
— Нет.
Зейн назвал человека, который мог подстроить смерть его сына:
— Или Кайл Руссо?
— Нет. А он…
— Телевизор! — воскликнул Зейн. — Я видел в телерекламе… Жюль, у вас есть автоответчик?
Автоответчик нашелся: это была белая пластмассовая коробочка, прикрепленная шнуром к стоявшему на столе телефону.
— Но он сохраняет только двадцать входящих звонков, — сказал Жюль, прокручивая назад жидкокристаллический дисплей с номерами звонивших. — После смерти Леона… Выражения соболезнования… Ответы на приглашение… Ни одного звонка до вчерашнего дня. Но я помню, что тот мужчина звонил из округа, код двести два.
Он откинулся в кресле. Покачал головой.
— Сначала правительство сообщает тебе, что твой сын мертв и тело его кремировано, затем являются какие-то люди и говорят, что они лентой приклеили его, уже мертвого, к изгороди… Допустим, я поверю вам. Допустим, положусь на вас. Но все равно вы…
— Сумасшедшие, — закончил я.
— Хотя бы это. — Жюль покачал головой. — Что от меня требуется?
— Никому не рассказывать про нас, — попросил Зейн.
— Помочь, — кивнул Рассел.
Хейли взяла с полки толстый рецептурный справочник. Протянула его Жюлю.
— Берите все, что вам нужно, — сказал Жюль.
— Нам нужно все, — ответил я.
— Вряд ли вам удастся меня удивить. Чудесами я сыт по горло.
— А как насчет денег? — Лицо Жюля, типичного ньюйоркца, сразу посуровело. — Оперативные фонды, — продолжал я. — Одежда. Пайки. Лекарства. Материально-техническое обеспечение, какое есть. Нам нужно…
— Все, — сказал Жюль. — Вот это, по крайней мере, честно.
Он вытащил из кармана брюк пачку банкнот.
— Я снял почти все средства на сегодняшние поминки. Тут должно оставаться примерно двести долларов. Завтра…
— Завтра будет завтра.
— Ладно… Сегодня, кто мог, сдавали деньги в мемориальный фонд. Ну, эти белые конверты в корзине там, на буфете. Я собирался учредить стипендию в его честь. Ребята из моей школы организовали у себя в «домашних комнатах» сбор средств.
— Стоп! — раздался за закрытой стеной кабинета голос доктора Йэрроу Кларк.
Эрик ворвался в самую середину нашего сборища, крепко ухватив за запястье женщину с серебристыми волосами.
— Не смейте причинять ей боль! — завопил Жюль, гоняясь за ними вокруг стола.
Выставив ладонь, Зейн по возможности мягко остановил его:
— Он не будет.
— Эрик! — заорал я. — Что ты делаешь?
Лицо его было искажено замешательством. Он выбежал из комнаты, мы бросились вслед за ним.
В столовую. Эрик отшвырнул доктора Йэрроу Зейну, который обнял ее за плечи, чтобы показать, что теперь все будет в порядке, что Эрику не нужно о ней больше заботиться.
Эрик обеими руками схватился за голову. Обозрел уставленный снедью стол. Повернулся к затянутой белой тряпкой стене над скатертью. Потом опустил взгляд на скатерть, где все еще лежали молоток, проволока и гвозди с большими шляпками, с помощью которых Жюль накрыл зеркало и вазу с красными розами.
— Что ты сказал ему? — спросила у меня Хейли.
Эрик сунул молоток за пояс, сдернул занавеску с зеркала.
— Что ты делаешь, Эрик? — заорал я.
— Да оставь ты его в покое, дружище, — сказал Рассел. — Видишь, человек не в себе.
