Дмитрий Сафонов - Башня
Он хрустел своим попкорном и делал большие глотки, слыша, как мелодично постукивают друг об друга кубики льда в стакане из вощеной бумаги, и вдруг… Свет погас, и начались титры – того самого фильма, которого он больше всего боялся. И что делать в такой ситуации? Кричать «караул»? Наверное, это было бы неплохо, но кому кричать, если ты в этом кинотеатре один?
Бекетов вскочил, с трудом отведя глаза от экрана, дернулся, рассыпав попкорн и расплескав кока-колу, и побежал. Проход между креслами постепенно суживался, становился все меньше и меньше, пока не превратился в тупик. Грубые цепкие руки, выросшие из пустой темноты кинозала, хватали его и не давали бежать.
«Смотри, смотри до конца…» – говорил тихий шепот… Даже не шепот – шелест, звучный и ощутимый, как дуновение ночного ветерка. Холодные пальцы уцепились за штаны, и в паху стало зябко, словно туда угодил весь лед из стакана.
«Нет!» – Бекетов дернулся, чувствуя, как ряды кресел сжимают его бедра, будто мягким, обитым красным бархатом, но тем не менее неумолимым капканом. «Нет!» – заорал он и… проснулся.
Он лежал на полу, и кафель приятно холодил щеку. Ощущение прохлады было реальным и… нестрашным. Мутными глазами он обвел ванную комнату. На лбу что-то саднило, но эта боль приходила откуда-то издалека, словно по почте. Он протянул руку и нащупал вздувающуюся ссадину. Бекетову потребовалось не менее минуты, чтобы сообразить, откуда взялась эта ссадина.
– Сергей Петрович… – одышливый голос произнес «Серхей Петровиш». – Ты ударился лбом о бельевую корзину. Слава Богу, что она не из стальных прутьев, а только пластиковая.
Сон… Господи, он уже увидел первые кадры из этого непонятного сна.
Ему снилось, будто он подходит к Башне, собираясь подняться в свою квартиру на тридцать пятом этаже. Квартира в Башне? Он это заработал. Он шел к этому много лет и наконец заслужил. Как? Чем? Своими писаниями? (Наедине с собой Бекетов никогда не говорил «произведениями» и, вообще, ценил свои опусы невысоко. Нет, он знал их истинную цену, но ПО-НА– СТОЯЩЕМУ он преклонялся только перед тем, что сидело внутри него и заставляло писать – страницу за страницей, от заглавия и до той строчки, где он выводил прописными буквами – КОНЕЦ). Ладно, пусть так, пачканием бумаги он заработал эту дорогущую квартиру в Башне, добился наконец того, к чему так стремился, – полной свободы и уединения. «Свобода» и «уединение» казались ему удачными синонимами слов «одиночество» и «ненужность». Да, это была его цена, и он ее честно заплатил, получив взамен квартиру в Башне и некое подобие (по крайней мере, так казалось со стороны) счастливо сложившейся жизни.
Он подошел к дому, который действительно был самым высоким жилым зданием в Москве, и очень удивился, обнаружив вместо привычных стеклянных дверей, услужливо распахивающихся перед тобой, маленькую железную дверь, прошитую ржавыми заклепками. Он удивился, но не настолько сильно, чтобы это остановило его. Бекетов взялся за ручку и потянул ее на себя, морщась от скрипа несмазанных петель, противно резавшего уши. Он ступил в темноту, на скользкий черный пол, какой бывает в дешевых авторемонтных мастерских, – грязь, пропитанная отработанным моторным маслом. Пространство внутри Башни оказалось неожиданно тесным. Нигде не было светильников, по шершавым бетонным стенам сочились мутные капли протухшей воды. Бекетов почувствовал затхлый запах чего-то давно сгнившего и зажал нос пальцами. Прямо перед ним была шахта лифта.
Шахта выглядела очень старомодно – частая сетка, выкрашенная в грязно-серый цвет, справа от двери – потрескавшаяся кнопка вызова. Он уже знал, что сделает дальше, несмотря на то, что очень не хотел ехать на этом лифте: он подойдет, нажмет кнопку и будет ждать, пока внутри нее не загорится едва тлеющая лампочка. Зачем он вызывал лифт? Ведь платформа (при ближайшем рассмотрении стало ясно, что это не кабина, поскольку стенок не было, а именно платформа, подвешенная на гибких тонких тросах, уходивших в вертикальную бесконечность, как в туннель) стояла прямо перед ним? Но Бекетов нажал кнопку и, дождавшись, когда она загорелась, открыл дверь. Он ступил на платформу, и она с грохотом подалась под ним, будто заранее предупреждая о своей ненадежности, но Бекетова это не остановило. Он повернулся к боковой стенке шахты и увидел ряд оплавленных спичками кнопок. Кнопок было гораздо меньше, чем этажей в Башне, но даже это его не смутило, поскольку дело происходило во сне и Бекетов прекрасно понимал, что все это ему только снится. Просто снится… И тем не менее пугает.
Рядом с кнопками не было никаких цифр, но Бекетов решил, что нужная кнопка – та, которая была оплавлена больше всего. Он несколько раз пытался ее нажать, но кнопка не поддавалась. Тогда он стукнул по ней кулаком и услышал, как где-то далеко наверху заработали электродвигатели. По свисавшим тросам пробежала волна, и платформа дернулась, но пока не двинулась вверх. Она просто дернулась, и еще можно было открыть дверь и выйти, но Бекетов продолжал стоять. Единственное, что он сделал, – это отошел от стенки шахты, шагнул в самый центр, потому что там ему казалось безопаснее.
Внизу, под платформой, что-то заскрежетало, и затем все пришло в движение. Платформа поднималась медленно, рывками, но пока это не было так страшно. Впервые страшно ему стало тогда, когда шахта лифта – металлическая сетка – вдруг оборвалась, закончившись неровными, будто обгрызенными, краями. Бекетов взглянул вниз и увидел пол и дно шахты – такие маленькие, словно он смотрел в перевернутый бинокль. Платформа начала медленно крутиться. Он хотел за что-нибудь уцепиться и понял, что уцепиться ему не за что. Тогда он присел на корточки, чтобы не упасть, и не решаясь пошевелиться. Платформа поднималась рывками, усталый металл стонал; стоило Бекетову хоть немного сместиться от центра, и платформа начинала крениться.
Он хотел закричать, позвать на помощь, но крик застыл в глотке: он боялся, что даже крика будет достаточно, чтобы нарушить хрупкое равновесие. Бекетов сжался и застыл, думая: «Лучше бы я шел по лестнице». Платформа продолжала медленно крутиться, и теперь Бекетов видел лестницу – короткие балки, торчавшие из покрытых слизью серых стен. Кое-где между балками были большие промежутки, и он представил себя, пытающегося перепрыгнуть с одной балки, размерами походящую на железнодорожную шпалу, на другую – на высоте пятого этажа. Конечно, он бы ни за что не перепрыгнул.
Через минуту он стал думать по-другому. Нет, на высоте пятого этажа он бы еще осмелился, но теперь… Платформа медленно, рывками, ехала вверх. Он осторожно задрал голову и не увидел потолка. Тросы уходили в бесконечность. Ну а коли так, значит, и подъем будет бесконечным. Он попытался то ли сжаться в комок, то ли расплыться по полу платформы, чтобы переждать, перетерпеть… Но какой-то внутренний голос – ехидный и вкрадчивый – твердил ему, что это бесполезно. «Рано или поздно ты испугаешься сильнее, чем следовало бы… И дернешься чуть сильнее, чем нужно… Это будет. Это все равно случится. И… Я буду ждать. Готов поспорить на те две полки в кабинете, которые уставлены опусами твоего производства, что это случится раньше, чем лифт остановится. Ведь он едет бесконечно… Или ты забыл?»
Нет, он не забыл. Он с детства боялся высоты, но сейчас неотвратимость развязки пугала его гораздо больше, чем само падение и гибель. Гораздо больше. И он ничего не мог сделать.
Бекетов зарычал и забил ногами, точно выныривая. Он не хотел больше, не хотел больше, не хотел… проваливаться.
Брюки были стянуты до середины бедер. Мысль снять их манила по-прежнему. Но гораздо легче оказалось натянуть их снова и попытаться встать.
Он застегнул пуговицу и с трудом поднялся, одной рукой опираясь на унитаз, а другой – на бельевую корзину.
Ему почудилось, что из корзины он слышит запах гари, но, не в состоянии провести грань между действительностью и сном, не мог определить, был ли запах на самом деле или только частью его сна.
Покачиваясь, он вышел из ванной комнаты. Ему нечего было там делать. Ванная комната, этот кусок его удобного обустроенного мирка, отвалилась от него. Все разваливалось прямо на глазах, трещало и ползло по швам.
Мир постепенно суживался до размеров его воспаленного и с трудом работающего мозга, где клубился ядовитыми парами его ужасный сон. Сон оказался сильнее известного автора детективов пятидесяти четырех лет, думавшего, что воздвиг вокруг себя прочную стену…
Перебирая руками, он шел по стенке. Еще раз наткнувшись на сигареты и не найдя зажигалку, отправился на кухню, включил электроплиту и, когда она нагрелась, прикурил от вишневого раскаленного диска. Жар опалил лицо и волосы. Бекетов испытал нечто вроде благодарности: ноющая боль в обожженной коже отвлекала от мыслей о сне.
Он не заметил, куда бросил очередной окурок, как и легкого сизого дымка, пробивающегося из-под двери ванной комнаты.
