Эрик Ластбадер - Ниндзя
Таким был первый урок Николаса, который он получил врюсемь лет назад. Мальчик не понял тогда слов учителя, но никогда о них не забывал. И потом, когда он с холодной яростью тысячи раз взмахивал катанапод присмотром Муромати, когда он постигал моральное учение кэндзюцу, когда его знания и умения ширились с головокружительной быстротой, — Николас всегда вспоминал тот первый урок, и это придавало ему мужества.
И он снова и снова повторял удары, чувствуя, что его руки и ноги оставляют в воздухе глубокие борозды, пока его усилия не были вознаграждены — меч Николаса перестал быть мечом, цель перестала быть целью, и он понял, что первый урок, который преподал ему Муромати много лет назад, и есть высшая мудрость.
* * *И все-таки Николас не был доволен своими занятиями. Однажды, размышляя об этом вечером, после тренировки, он почувствовал, что в зале кто-то есть. Николас осмотрелся и никого не увидел, но никак не мог отделаться от ощущения, что он здесь не один. Он уже хотел было встать и громко позвать невидимку, но подумал, что это снова могут быть проделки поджидающих его мальчишек, и решил не доставлять им удовольствия.
Николас прошелся по темному додзё. Дальний конец пустынного зала был исполосован кроваво-красными лучами закатного солнца, в которых медленно кружились пылинки. И вдруг Николас понял, что в зале действительно кто-то есть, но одновременно он понял и другое: этот человек не причинит ему вреда. Он не мог объяснить, почему так решил: это произошло само собой.
Луч света упал в угол зала, коснувшись покрытого светлым лаком деревянного ограждения, за которым располагался небольшой помост. Угловая балка оставалась в густой тени. Николас заворожено наблюдал за игрой светотени, когда вдруг раздался голос.
— Добрый вечер, Николас.
Тень в углу зала ожила, и из нее вышел Кансацу, худощавый человек с коротким жестким ежиком седых волос.
Совершенно бесшумно он спустился с помоста и остановился перед раздетым до пояса Николасом, который не мог вымолвить ни слова. С тех пор как Николас пришел врю, Кансацу заговаривал с ним не больше двух или трех раз. Теперь же они были одни, и Николас понимал, что эта встреча не случайна.
Кансацу внимательно разглядывал мальчика, потом сделал шаг вперед и коснулся указательным пальцем фиолетового синяка на его груди.
— Для Японии настали тяжелые времена, — сказал Кансацу. — Очень тяжелые. — Он посмотрел на потолок. — Война была развязана из-за экономики. Наш империализм требовал расширения территории. — Он вздохнул. — Но мы были обречены на поражение, потому что нами двигала не честь, а жадность. Нынешние японцы не руководствуются бусидо, они лишь используют его для внешнего блеска. — Взгляд Кансацу был печальным. — А теперь мы расплачиваемся. Американцы наводнили страну, продиктовали нам новую конституцию, и теперь мы служим их интересам. Как это странно для Японии — служить такому хозяину. — Он пожал плечами. — Но, что бы ни случилось с Японией, бусидоникогда не исчезнет. Мы начали носить европейские костюмы, наши женщины причесываются по американской моде, мы перенимаем западный образ жизни. Но это ничего не значит. Японцы, как вербы, гнутся на ветру, чтобы не сломаться. Это просто внешние проявления нашего стремления не уступать другим, быть признанными в мире. Как ни парадоксально, американцы тоже — невольно — служат нашим целям: с помощью их денег мы станем могущественнее, чем прежде. Но мы никогда не должны забывать о наших традициях — только бусидодает нам силы.
— Ты хочешь стать одним из нас, — неожиданно сказал Кансацу. — Но я вижу, — он показал на синяк, — тебе это не вполне удается.
— Успех придет в свое время, — возразил Николас — Я учусь быть терпеливым. Кансацу кивнул.
— Прекрасно. И все же нужно идти вперед. Он сложил перед собой ладони и медленно двинулся вдоль додзе. Николас последовал за ним.
— Думаю, для тебя пришло время поработать с другим учителем. Я не хочу, чтобы ты оставил весьма полезные занятия у Муромати — я предлагаю тебе позаниматься дополнительно.
С завтрашнего дня ты начнешь работать со мной, — объявил Кансацу, направляясь к выходу из зала. — Мы займемся харагэй.
Свои отношения с Сацугаи Николас мог четко разделить на два периода. Переломным моментом послужил банкет дзайбацу, на который его пригласили с родителями. Возможно, Николас просто повзрослел и переменился, тем не менее он твердо верил, что решающую роль сыграли события того вечера.
Несмотря на небольшой рост и невзрачную внешность, Сацугаи, безусловно, привлекал к себе внимание. Толстые руки и ноги выглядели слишком короткими на фоне его массивного туловища. Голова Сацугаи, казавшаяся вмурованной в плечи без всякого намека на шею, представляла собой правильный овал, покрытый сверху короткой щетиной черных волос, — Николас считал, что это придавало ему военную выправку. Лицо Сацугаи нельзя было назвать типично японским. Например, внешние уголки его миндалевидных лучисто-черных глаз были заметно приподняты, и это, вместе с широкими плоскими скулами и желтым оттенком кожи, выдавало его монгольское происхождение. Николас без труда мог разглядеть в нем одно из воплощений Чингисхана.
С точки зрения истории, это предположение было не таким уж фантастическим. Николас знал о монгольских походах в Японию в 1271 и 1281 годах. Главной мишенью стал южный район Фукуока, расположенный очень близко к азиатскому материку. Сацугаи, как было известно Николасу, родился в Фукуока, и хотя он во всех отношениях был настоящим японцем, почитающим традиции и крайне консервативным, кто мог поручиться, что среди его предков не оказалось кого-то из тех неукротимых кочевников?
С первого взгляда было заметно, что Сацугаи — прирожденный лидер. Сын народа, считавшего высшей ценностью преданность родителям, даймё, и, наконец, сегуну, который на протяжении двух с половиной веков олицетворял собой японский дух даже в большей степени, нежели император, — Сацугаи, тем не менее, всегда был занят лишь собой. Внешне, разумеется, все выглядело иначе: он был бесконечно предан Японии, его Японии, и в этом смысле он принадлежал ко многим группам, не только к дзайбацу. Но в тот вечер Николас полностью убедился, что в душе Сацугаи считает себя выше остальных; отчасти именно поэтому он был хорошим руководителем. Подчинение заложено у японцев в крови; многие поколения были приучены слепо, не щадя собственной жизни, повиноваться сёгуну. Что же удивительного, если у Сацугаи, для которого главным в жизни была власть, нашлось много преданных пocлeдoвaтeлeй?
Итами всегда находилась рядом с ним; Сайго тоже не отходил от отца, словно заряжаясь его энергией. Но в тот вечер, помимо жены и сына, с Сацугаи была еще одна девушка, которая с первого взгляда пленила Николаса. Он наклонился к матери и спросил, кто она.
— Это племянница Сацугаи, с юга, — пояснила Цзон. — Она приехала ненадолго, погостить у них.
Мать больше ничего не сказала, но в ее интонации слышалось: лучше бы она вообще не приезжала. Николас собрался спросить, чем ей не нравится эта девушка, но как раз в этот момент Сацугаи подвел к ним племянницу и представил ее Цзон и полковнику.
Она была высокая и стройная — гибкая, как сказал бы европеец. Необыкновенно длинные темные волосы, огромные влажные глаза, кожа, светящаяся изнутри, словно фарфор, — этого нельзя было добиться с помощью косметики. Николас был просто потрясен. Сацугаи отдельно представил девушку Николасу: ее звали Юкио Дзекоин.
Юкио пришла на банкет с Сайго, который демонстративно не отходил от нее ни на шаг. Николас никак не мог понять, нравится ей это или нет.
Большую часть вечера он провел в колебаниях. Николасу очень хотелось пригласить девушку на танец, но он не знал, что из этого может выйти. Он не столько робел перед Сайго, сколько не хотел раздражать Сацугаи, у которого с полковником были и без того весьма натянутые отношения.
Ему не у кого было спросить совета. В конце концов, Николас решил, что преувеличивает возможные последствия своего поступка. Он подошел к Юкио и Сайго, и девушка сама завела с ним разговор. Она много спрашивала о Токио, в котором давно не была, и Николасу показалось, что Юкио не отпускают далеко от Киото.
Как и следовало ожидать, вторжение Николаса пришлось Сайго не по душе. Он уже был готов заявить об этом вслух, как вдруг его позвал к себе отец. Сайго нехотя извинился и отошел.
Пока они шли к площадке для танцев, Николаса успел оценить кимоно Юкио: серо-голубая ткань с серебряной ниткой, украшенная узором из темно-синих колес со спицами, — такой узор был распространен в средние века среди даймё.
Они двигались в такт медленной музыке, и Юкио казалась Николасу невесомой. Через тонкую ткань кимоно он чувствовал тепло ее тела.
