Виктор Пронин - Ворошиловский стрелок
— Не забудем! — заорал Вадим — он уже был не в силах слушать размеренный голос отца.
— А ты не волнуйся, — усмехнулся полковник. — Не надо так волноваться… ты же уверен, что зайдешь проведать калеку? Уверен. И будь себе тверд. Так вот, зайдите к нему в палату, а там еще таких же человек двенадцать, семнадцать… Без рук, без ног, без мозгов… И первое, что он попросит… Выпивку. Попросит принести ему выпить. И я могу спорить на что угодно — не шампанского он попросит. Спирту. Водки. И побольше. И почаще.
— Ладно, посмотрим.
— Каким, вы говорите, спортом он занимался?
— Всеми видами.
— А все-таки.
— Баскетболом.
— Ну что ж, — рассудительно кивнул полковник, поднимаясь и надевая форменную фуражку. — Хороший спорт. Красивый. Спорт сильных, мужественных, высоких… Недавно видел по телевизору, как калеки безногие в баскетбол играли… На колясках. Ничего, получалось. Передайте Игорю, что у него не все потеряно.
И полковник направился к выходу.
— Николай Петрович! — окликнул его Борис. — Позвольте задать вопрос?
— Слушаю.
— Скажите, пожалуйста… вот у вас и в голосе, и в словах… Постоянно звучит вроде как злорадство… Это что, профессиональное или чисто личное?
— Это не злорадство, — Пашутин подошел ближе к креслу, на котором сидел Борис. — Это чувство глубокого удовлетворения. Он получил то, чего вполне заслуживал. Вы, похоже, вывернулись, удар пришелся на него. Вы пока уцелели, не знаю, надолго ли…
— Почему же «пока»? — спросил Вадим.
— Потому что у вас криминальный образ жизни. Вы же особо опасные преступники. Насильники. В местах заключения из вас сделали бы девочек в первые же часы. И все годы, которые пришлось бы отсиживать, вы были бы девочками. Вас бы любили, за вас бы всю работу выполняли, самые жирные куски вам бы приносили, откормили бы на загляденье… Полненькие стали бы, нежные, привлекательные… За вас бы дрались уголовники, как за первых красавиц, смертным боем били бы друг друга. Конечно, наколки бы сделали соответствующие, чтобы и на воле не забыли, кто вы есть… Что и на воле знающий человек узнавал бы в вас девочку… чтобы не посмели увернуться от своих обязанностей и на воле, — голос Пашутина становился все тверже, громче, он, похоже, готов был потерять самообладание. Спокойствие и показное безразличие и ему давались нелегко. — Ну что? Я ответил на твой вопрос, Борис?
Тот лишь молча кивнул, чтобы не вызвать новых слов, новых разоблачений полковника.
— Ладно, поговорили, — полковник снова направился к выходу. — Не обижайтесь… Расследование проведем по полной программе. Об Игоре я уже позаботился… Он в отдельной палате, хирург тоже хороший к нему руки приложил. Ни в лекарствах, ни в крови для переливания он не нуждается. Когда можно будет проведать, я скажу. Думаю, через недельку… Все. Пока.
И он направился к выходу на площадку. Но не успел открыть дверь, как раздался звонок. Звонили долго, настойчиво, явно нарушая правила приличия. Вернувшись в комнату, полковник вопросительно посмотрел на ребят.
— Как понимать?
— Не знаю. — Борис пожал плечами. — Мне так никто не звонит… Может, ошибка?
— Не открывай! — Вадим вскочил, бросился было в спальню, но, встретившись взглядом с отцом, остался стоять у двери, готовый при первой же опасности спрятаться в другую комнату.
Пашутин подошел к двери и посмотрел в «глазок». Он увидел искаженное увеличительным стеклом лицо молодой женщины, раскрашенное куда сильнее, чем это требовалось для нормальной жизни. И открыл дверь. Девица выглядела действительно раскованной и явно подвыпившей.
— Привет, папаша, — сказала она. — Вот и я.
— Очень приятно, — Пашутин посторонился, пропуская ее в квартиру. — Проходите, пожалуйста… Давно вас ждем, — и, не говоря больше ни слова, устремился вниз по ступенькам.
— Куда же ты, папаша?! — воскликнула женщина.
— И без меня тебе работы хватит, — Пашутин махнул рукой и вышел из подъезда.
Борис и Вадим молча стояли в прихожей и смотрели на девицу — они не в силах были произнести ни слова. Столько всего случилось за последние несколько часов, что они напрочь забыли, какой сегодня день.
А была среда.
Старик решил на некоторое время затаиться, лечь на дно. Да и не было у него ни сил, ни злости продолжать отстрел. А кроме того, невнятное криминальное чувство подсказывало ему — не торопись, оглянись, выжди.
И он последовал этому чувству, которое, кстати, есть у каждого из нас, а если и не проявилось у кого-то во всей своей силе и красе, то просто потому, что не было повода.
Было еще одно обстоятельство, которое неожиданно оказалось для него чрезвычайно важным. Его можно было назвать мистическим. Оказывается, и это таилось где-то в глубинах стариковской души, и это было ему свойственно, как, впрочем, и всем нам. В какую-то из бессонных ночей он вдруг осознал, что у его врагов середина недели, среда, вроде как праздничный день. В среду они собираются, пьют шампанское, зазывают девочек на предмет постельных увеселений, причем далеко не всегда спрашивают у них на то согласия…
Ну что ж, подумал старик, криво усмехнувшись в темноте, пусть будет среда.
И на первую свою охоту вышел именно в среду.
Старик видел, как увозили на «Скорой помощи» Игоря, как смертельно бледный Борис вынес на вытянутых руках мосластую ногу приятеля — в этот момент она уже не выглядела ни молодой, ни загорелой. Старик не сожалел о том, что его выстрел оказался столь великодушным. Не сожалел он и о том, что выстрел можно было бы назвать и жестоким… Что сделано, то сделано, и всеми мыслями своими устремился в ближайшую среду.
Во дворе сложилось убеждение, что пострадал Игорь по собственной дурости, что-то взорвалось у него в руках, доигрался, в общем. И каждый раз, когда возникало среди доминошников обсуждение очередной перестрелки в центре города, об убийстве милиционера, банкира или простого киоскера, торговавшего затейливыми презервативами, мужскими и женскими органами и прочими достижениями западной цивилизации, так вот, стоило лишь зайти разговору об этих перестрелках, взрывах, как доминошники пренебрежительно отмахивались, дескать, знаем мы все это, видели.
— А! — восклицал кто-то из них с наигранной досадой. — У нас вон во дворе произошло кое-что похлеще… Кандидат в олимпийскую сборную вошел в квартиру, а через полчаса его вынесли по частям. Не веришь — спроси у ребят!
И хотя Игорь никогда не был кандидатом в сборную, к этому даже и не шло, довод действовал убедительно. Старик слушал эти разговоры молча, иногда вскидывал брови, бросал на говорившего пронзительно синий взгляд и снова опускал голову.
В тот день он видел, как Пашутин входил вечером в квартиру Чуханова, видел, как выходил. Старик насторожился, и сердце его забилось чаще, когда полковник, остановившись на ступеньках подъезда, долго рассматривал окружающие дома, потом медленно и раздумчиво прошелся вдоль дорожки, остро поглядывая вокруг, и только через полчаса направился наконец к своему дому. Старик облегченно перевел дух, хотя и понимал — все только начинается, все впереди.
А Кате стало легче. Ее словно бы отпустило немного. Старик уже не просыпался по утрам от шума воды в ванной. Катя охотно ходила в гастроном, как-то позвонила подруге. А еще через два дня вышла на работу. Но прежней улыбки на ее лице не было, не смеялась она так простодушно, доверчиво и охотно, как раньше, но старик был рад и малым переменам, тем более что менялась Катя все-таки в лучшую сторону.
Прав он был или ошибался, обострился его ум от пережитых потрясений, или рассудок окончательно покинул его, но он объяснял начавшееся выздоровление своим выстрелом. Преступник понес наказание, и ей стало лучше. А когда будут наказаны остальные, она и совсем выздоровеет, станет прежней — в этом старик не сомневался.
— Ничего, Катенька, — говорил он за завтраком, колотя чайной ложкой по вареному яйцу. — Ничего… Помяни мое слово… Через неделю ты себя не узнаешь.
— И что же такое со мной произойдет? На кого же я стану похожей через неделю?
— На себя.
— А сейчас я на себя не похожа?
— Так… Временами.
— Но ты меня узнаешь? — улыбалась Катя.
— Счастливые перемены произойдут, — говорил старик совершенно серьезно, и в его голосе слышались успокаивающие нотки, какие бывают у опытных врачей, которые перевидели в своей жизни всякого.
— А почему именно через неделю? — продолжала допытываться Катя, исподлобья глядя на старика.
— Мне так кажется, — уклонялся старик от прямого ответа. — Время лечит.
— Вчера на остановке видела Вадима Пашутина, — сказала Катя без всякой связи с предыдущими словами.
— И что?
— Задерганный какой-то… Похудел.
— Похудеешь, — кивнул старик. — Кто угодно похудеет… Тебя заметил?
