Всеволод Каринберг - Матрица или триады Белого Лотоса
- Ну а потом, вы шли домой? - перебил он мою мысль.
- Иногда останавливались на дороге и наблюдали, как лягушка прыгает темной кляксой, распластываясь над дорогой, пора любви у нее. Всё. Мне надо работать.
Воспринимает он Натали через свою восторженность, и свои страсти переносит на нее, а может у нее свои небольшие заботы, спокойная жизнь. И все его неудачи покорить ее, совместить свою пылкость и ее жизнь, в конце концов, обречены на неудачу.
Женщина не принимает жертву, она не собирается становиться в нашу, мужскую, трагическую позу. Нас постоянно обманывает эротическая страстность нашего ОБРАЗА ее, а не ровная сексуальная натура любой женщины. А какое горе юноше приносит его, казалось бы, покорная, подруга, когда на стороне утверждает свою личную сексуальность. А с другой стороны, женщины, которых мы находим через наши сторонние знакомства?
Нет. Мы, мужчины, предпочитаем женщин, находящихся в свободном поиске. Миром правит панмиксия, и женщины интуитивно чувствуют это.
- Он наверно и любит меня, но по-своему. Мне все кажется, что это обман. И он понимает это, и мучается. Хочет быть искренним, но как только становится им, то тут же появляется фальшь.
- Жизнь наша - пьеса. Я и режиссер, выдумывающий по ходу пьесы, и актер, играющий одну из ролей в пьесе, которую выдумал режиссер. Я и зритель, смотрящий на актера и на других актеров, играющих пьесу, выдуманную режиссером.
- Он нетерпим. Кажется, он ревнует меня ко всем, выдумывает и ревнует к выдумке своей. Самолюбив и эгоист. - Она не слушает меня.
- Говоришь не о том.
- Но почему со мной! - Теперь она смотрит перед собой, на море.
Большие печальные глаза, когда она вскидывает их на вас, словно вспыхивают лучистыми звездами. Глубокие, как тайга на перевалах, когда видишь простор сопок, где застывшие волны теряются в глубокой дымке, где-то там - море.
Не зря ее предки появились в этих местах, били зверя, рубили тайгу, раскорчевывали и распахивали землю, наводнения смывали первые урожаи, тогда они уходили дальше, в сопки, разводили пчел и пятнистых оленей, до сих пор в тайге можно встретить проржавевшую колючую проволоку, поглощенную стволами деревьев. В Глазковке, самом дальнем кордоне заповедника, от Преображения часов шесть-восемь хода по морю на "прогрессе" в хорошую погоду, иногда правда, приходится ночевать в Тачин-гоузе в бухте Кит, дом еще остался, Поносова, последнего "помещика", кого босяки во главе с "комбедовским" "председателем" Горовым в -28 году раскулачили. Спать голодранцам не давало чужое золото, пока не порушили и пожгли крестьянские хутора, "влассь поменяли". Так там, в тайге, у него даже отапливаемая зимой, застекленная оранжерея была, где росли кокосовые пальмы и бананы.
Предки Наташи, до организации Каплановым в -44 году заповедника, жили в верховьях Сяухи. Рядом с домиком кордона, за поляной под сопкой черные бревна сгоревшего дома, а в тайге, в стороне от ручья, посередине явно приподнятой искусственной земляной платформы, глубокий, как устье шахты, широкий аккуратный колодец из тесаного бутового камня. Бабка Василенчиха, этот восьмидесятилетний гренадер в юбке, - ее двоюродная прабабка, - до сих пор живет на пасеке в ложине, где перевал к морю со стороны Сяухи на бухту Лянгуеву, и дальше на Паши-гоу.
Натали перебирает конец косы тонкими крепкими пальцами, рельефные мышцы рук, привыкших к работе на огороде, таскании тяжелых ведер с водой от колонки.
Натали заботливая сестра своих двух младших братиков, шалунов и непосед, достается же ей от них, они таскают ее за волосы, копируя пьяного Шмару.
Отец ее, резкий и крепкий, небольшого роста, весь сухощавый, мускулистый, с атлетическим торсом, немногословный, любящий выпить. В пьяном состоянии начинает проявлять свой гонор, может гонять жену и дочку босиком по снегу зимой.
Старожилы поселка - это не "местные", которые здесь только во втором поколении. Старожилы живут в домах-бараках, крашенных зеленой казенной краской, вдоль верхней дороги, что идет по гребню, где на пологих безводных склонах огороды с картошкой и подсолнухами, за ветхими заборами, покрытыми мхом от постоянных туманов с бухты и обтянутыми пыльной делью, что вяжут женщины с Бурьяновки для рыбаков Тралового флота Преображенья. По верху редко проскочит машина, местные предпочитают мотоциклы с колясками, туманным утром слышится их тарахтение, мужики разъезжаются по делам. Кирпичные пятиэтажки, двухэтажная общага сталинской постройки, деревянная школа и новый Клуб Моряков внизу, а над бухтой протяжный гудок маяка вторит на Ореховом острове у входа в залив, где село Соколовка, что разбросана за гребнем сопки по широкой долине вдоль берега моря, книзу крутого обрыва в устье реки, у моря виден деревянный мост под скалой. Заборы летом заплетены дурьяном с колючими зелеными шишками, белым вьюнком, густо пахнущим в ночи, полынью и крупнолистным лопухом-татарником. Бесснежными зимами между заборами ветер гоняет сухую, мерзлую пыль.
Тело у нее великолепно, это не городские девки с белой кожей и мягкими, как тесто руками и плечами, розовенькими сосочками грудей, словно глазки кошечек-альбиносов. Красивые девчонки рождаются у красивых отцов.
Волна облизывает камни и ее крепкие, стройные ноги, огибая их, шурша, заливает полоску песка между валунами. Стайка уток-нырков вылетела из-за скалы и, не снижаясь, полетела над морем в сторону поселка. Потом вдруг приглушенный крик отчаяния:
- Мне его не жалко, даже когда он ведет себя глупо, мне не кажется, что глупо. Я боюсь его необузданных порывов. Я девчонка! Что он, не может найти себе другую! Влад, почему со мной все случается! - Голос ее заметно разволновался, дрожит. - Боюсь, что может быть страшно! Боюсь за него.
- Пока все открыто, ничего не произойдет.
- О чем ты говоришь? Что произойдет? - Солнце осветило Наташино лицо, глаза ее прищурились. Смотрит на меня спокойно, но тело напряжено, грудь вперед, руки уперлись в камень. - Он говорил, что уйдет в моря, заработает много денег. Проклятые моря, они вытянули из поселка все соки. Шалые деньги. Все мои ровесники уже с пятого класса пьяницы горькие.
- Не бойся потерять его. Он может потерять тебя....Это для него хуже. Это действительность, он любит тебя.
- Но я не могу любить его. - Уже совсем спокойно сказала она. - Он несуразный и нелепый.
- И меня тоже?
Она встала на камне, разворотом головы забросила тяжелую косу за спину, и легко перепрыгнула на другой камень. Её внимание отвлекло что-то между ними, она присела и достала большого жука, который пытался убежать по песку от волны, но в отчаянье барахтался, новая волна его поднимала и влекла за собой.
- Влад, ты - другое дело. Говоришь, - действительность, - значит, я понимаю ее как тебя, а тебя вижу, как себя, и я люблю тебя, как саму себя, и я тебе не нужна. Лови жука.
Веселый Яр
Над неровной землей, словно в день творения мира, висел густой туман. Долина реки, заросшей лесом, над водой немые стволы деревьев, мокрая дорога. Разбитая колея под аркой сырого утреннего леса шла по склону сопки, попадались огромные мутные лужи, и приходилось обходить их стороной, лезть в мокрый лес, осыпая на себя капли воды с широких и шершавых листьев ореха, жестких листьев бархата, бьющих по лицу длинных ветвей черемухи, отодвигаться от колючих стволов с пышными пальмовыми листьями аралий.
Ниже лес стал другим, земля темнее. В стороне показалась вырубка с серыми кучами опилок в черной грязи, темнела лесопилка, от нее шла уже дорога, проложенная тяжелыми машинами, колея с черными крутыми краями теперь повсюду заполнена водой. Ноги скоро промокли, и в ботинках захлюпало.
Вдруг неуловимое движение воздуха изменило все, потянуло запахом моря. Кусты стали гуще, деревья ниже и реже. Показалось солнце над головой. Дорога просохла, и теперь явно стало, что она давно заброшена, между кустами выбитые коровами тропки. К реке лес расступился, за мутным потоком начинался раскинувшийся в стороны поселок, за ним виднелось море. Залив Владимира.
В стороне перекинут деревянный настил со сломанными перилами над речкой, за кочковатым пустырем низкий длинный барак, поднимаясь, я обогнул его стороной в просвет к морю. В торце барака отсутствовала дверь, и ступени крыльца вели сразу в длинный темный коридор. За домом на солнечной стороне белокурая девушка развешивала стирку на веревках, повернула ко мне миловидное личико, но я не остановился, и она продолжила развешивать женское бельё.
Пыльная дорога вдоль моря, бон намытый морем. Почти у самой воды из песчаной косы торчал железный остов старинного парового котла, весь в крупных ржавых заклепках, он был метра три высотой и наклонился набок, глубоко утонув в песке. Остатки крейсера "Изумруд", взорванного командой в русско-японскую войну. Возле него я бросил рюкзак и разделся, чтобы искупаться в море. Волна лениво набегала на песок, она была холодна, но в полдень на жарком солнце приятно было погружаться в нее. От берега дно круто уходило в глубину, откуда поднимались водоросли, так что приходилось плавать над ними. Выбравшись из воды, я растянулся на горячем песке, закрыл голову рубашкой. Проснулся, когда несколько крупных капель дождя упало на голое тело. Черная туча со стороны Сихотэ-Алиня поглотила солнце, непроницаемым бархатом затянула край неба, отливающий золотом. Редкие капли ударяли в остывающий песок. Наверно проспал час, оделся и быстро пошел к магазину, выставившему на дорогу высокое крыльцо с навесом.
