Збигнев Ненацки - Великий лес (журнальный вариант)
– Этот возле серны, кажется. Карась, рабочий из Долины, – сказала она, беря в руки другой снимок. – А этого с ружьем я не знаю.
Когда она нашла в комнате Марына фотографии, ее поразил вид искривленных от боли окровавленных лиц. Она не рассматривала ни один снимок, потому что они были для нее слишком отвратительными.
– Он выполняет свою работу. Вероника, – объяснил Собота. – Ловит браконьеров и увековечивает их преступления своим фотоаппаратом. Это называется «вещественные доказательства». Я слышал, что надо их предъявлять суду. Нелегко поймать браконьера, потому что у него при себе ружье и нож. Догадываюсь, что это один из них ранил Марына. Знаешь, что я думаю об этих снимках? Что он боролся с лесными людьми и фотографии – доказательства этой борьбы. Ты плохо делаешь, что копаешься в его вещах. Однако хорошо, что показала мне эти снимки. Скажу тебе теперь, что, если он даже потребует от меня деньги, я их ему дам. Столько, сколько он захочет.
Вероника пожала плечами, давая Хорсту понять, что он не осознает угрозы, которую таит в себе дружба с этим человеком. Но в комнате Марына еще раз посмотрела на искривленное болью лицо Карася и на разбитую физиономию Будрыса. Это именно Карась подал ей первую стопку водки, когда несколько лет назад она приехала сюда сажать молодой лес. А потом именно Будрыс повалил на землю. Как сквозь туман она видела потом лица Карася и других. И разве не Будрыс помогал Кулеше держать ее и с любопытством заглядывал между ног? Да, эти снимки ужасны, но в эту минуту она не могла оторвать от них глаз, потому что они наполняли ее мстительной радостью. Эти люди получили то, что им причиталось.
Она занялась мытьем посуды. Устав от монотонной работы, поднялась наверх в свою комнату, к которой когда-то относилась как к обычному месту проживания, своему углу, а сейчас эта комната показалась ей каким-то чудесным оазисом счастья и покоя. Сколько раз, раздеваясь в спальне Кулеши, она мечтала о том, чтобы каким-нибудь чудом снова оказаться в своей давней комнатке, снова быть одной, без мужчины и его волосатых рук, пальцев, закрадывающихся в каждый, даже самый интимный закуток тела. Теперь это стало действительностью – она снова была тут, у себя, одинокая и не подвергающаяся ничьим нападениям. Ее тело принадлежало только ей.
Было жарко. Она сняла юбку и блузку, потом – движимая каким-то странным любопытством – освободилась от белья и голая уселась на маленьком табуретике перед зеркалом. Распуская косу, внимательно присматривалась к своему отражению и искала в нем причину, которая превратила ее любовь к Кулеше в ненависть и отвращение. Из-за чего, прежде чем она вышла замуж, почти каждый брошенный на нее мужской взгляд пробуждал в ней омерзение. Так же, как сегодня, она почувствовала омерзение, когда во время обеда этот Марын увидел ее полуобнаженные груди.
Она не отдавала себе отчета в том, что нечто такое странное, как память, превратит ее любовь к Кулеше в отвращение... Он рассказывал ей о себе, о своей семенной плантации – и не смотрел на ее .фигуру, только заглядывал в глаза. И когда она расставалась с ним, выходила из автобуса и шла к Хорсту Соботе (потому что обычно они встречались в автобусе, она возвращалась из школы, а он ехал из лесного управления), скучала по нему, по его голосу, по его рассказам о плантации, которую он закладывал. И эту тоску она приняла за любовь. А разве брак не должен быть естественной целью любви двоих людей? Она приняла его предложение и стала невестой Кулеши, украдкой встречалась с ним в лесу, на полевых дорогах. Это правда, что он уже вел себя иначе, чем раньше. Но это тоже казалось ей простым последствием того, что они стали женихом и невестой. Он пытался целовать ее, прикасаться к ней в разных местах, что пробуждало в ней омерзение, но она подавляла его, раз они собирались пожениться и жить вместе. Она простила ему даже то, что однажды вечером он завел ее в молодняки, повалил на землю, а потом пробовал стащить трусики. Она была сильной и сумела защититься, посердилась потом на него, правда, недолго, потому что – как он ей объяснил – они были женихом и невестой и имели друг на друга какие-то права.
Они поженились. И в ту первую ночь, когда она, в соответствии с советами подружек, вымытая и душистая легла голой в постель – вдруг, впервые в жизни, увидела Кулешу нагим. Пораженная, она закричала и хотела вскочить с постели, но Кулеша уже лег на нее, крепко обнял и сказал: «Жена». Она не пыталась сопротивляться, хотя и могла. Это единственное слово – «жена» – лишило ее сил и велело терпеливо ждать спасительных последствий таинства брака. Однако проклятая память ожила, и что-то в ней тревожно сжалось, закрылось от страха. Поэтому, может быть, снова внутри у нее заболело, когда он вошел в нее, и только спустя какое-то время боль прошла и она как-то сносила эти его движения в себе. Она чувствовала отвращение, но не протестовала ни на вторую ночь, ни на следующую. Со временем ее охватило безразличие. Она послушно ложилась, мирилась со страданием. И это , безразличие сочла постепенным спасительным чудом брака. Теперь нужно было только терпеливо лежать каждую ночь и ждать, пока не свершится следующее чудо – что она полюбит то, что любил ее муж, что в ней проснется влечение. К сожалению, время шло, а чуда все не было. После безразличия пришла отрешенность, а еще позже – что-то вроде скуки. Отрешенно и со скукой она принимала мужа. С открытыми глазами она равнодушно смотрела в окно, молясь, чтобы наконец прошла ночь и наступил рассвет. Заметил ли Кулеша, что у нее не наступает возбуждения, что она без охоты идет на каждое сближение?
И наконец у них поселился чужой человек, охотинспектор. Однажды он сказал Кулеше о любви чистой и настоящей. О женщинах, которые шли за мужчинами в дикие места, не имея надежды на телесное сближение. О любви, которая обходилась без торчащего члена и болезненного вхождения в женщину. Она поняла, случайно слушая разговор, что ошиблась: тоску приняла за любовь. Они с Кулешей никогда не любили друг друга любовью чистой и настоящей, а только любовью грязной, потому что она была полна желания только со стороны мужчины. В ту ночь она не смогла вынести мысли о боли, которую муж снова должен был ей причинить. А когда он это сделал, она попросту сбросила его с себя на пол. С этой минуты лицо мужа, его запах, его дыхание, каждое его слово и взгляд пробуждали в ней омерзение. Она сбросила его с себя и на следующую ночь, а потом уже ни разу не допустила до себя.
В конце концов наступил вечер, когда Кулеша бросился на нее, ему помогли Будрыс, Вздренга и Тархоньски. Она вырывалась, защищалась, заслоняя тело от чужих людей, в том числе и от Марына, который вдруг вышел – безразличный к тому, что с ней совершали. Разве так должен поступать честный человек? Теперь она не верила ни единому его слову. Он стал для нее таким же ненавистным, как муж, как Будрыс, Вздренга и Тархоньски. Она была женщиной, изуродованной памятью о насилии, совершенном над ней в лесу. Потом же ее искалечили еще раз, и сделал это ее собственный муж.
Если в ее теле скрывалась какая-то тайна, то этой тайной было внутреннее сопротивление, которое появлялось внизу живота вместе с чувством страха перед болью, вместе с ощущением отвращения и гадливости. Она не верила, чтобы это могло у нее пройти, ведь в ней навсегда останется память о том, что произошло с ней когда-то в лесу, и о том, что она пережила с мужем. Рослое, гладкое, цветущее тело стало только каким-то убежищем для ее страха и ее памяти. Поэтому она заплела косу и, закутав свое тело в халат, пересела на стул возле швейной машинки.
Но Вероника, однако, не смогла сосредоточиться на новом пододеяльнике, который шила для Хорста Соботы. Она бросила шитье и подошла к окну, которое выходило на лес и дорогу. И тогда, ведомая какой-то непонятной силой, потихоньку спустилась по лестнице.
В ее ноздри ударил запах комнаты Марына. Она почувствовала застарелый, но приятный Запах дыма каких-то дорогих сигарет. Это странно, что на людях Марын курил только какие попало сигареты, а в своей комнате – дорогие, заграничные.
Спустя минуту она различила запах ланолинового крема для бритья, которым всегда пользовался Марын. Никогда до сих пор этот запах не казался ей таким острым и заметным.
Она подошла к шкафу и из-под небрежно свернутых в клубок двух грязных сорочек вынула фотографии, которые показывала Хорсту. Сорочки Марына пахли мужским потом – немного кисло, хотя и приятно. Так же пахла фотография Будрыса, потому что она лежала между рубашками.
Долго и внимательно она всматривалась в разбитое лицо тракториста, в сгустки крови на лбу и у рта. Смотрела и смотрела, поддерживая в себе чувство мстительного удовольствия. Она прикрыла глаза и представила, как в один прекрасный день увидит так же разбитые лица Вздренги, Тархоньского, Кулеши.
И когда она представляла это, неожиданно почувствовала тепло внизу живота. А потом ощутила то, чего до сих пор не знала, – мучительную жажду раскрыть свои недра и наполнить их. Левой рукой она взяла фотографию Будрыса и приблизила ее к глазам, а правую опустила на жесткий от волос низ живота. Ощущение тепла все сильнее охватывало ее тело, наплывая снизу к груди и шее. Еще ниже, между ног, она сунула руку и ощутила легкое наслаждение, а потом какое-то нежное облегчение. Тогда она застыдилась и торопливо положила снимок между грязных рубашек.
