Сэм Тэйлор - Амнезия
Наутро сыпь стала сильнее, и Джеймс отправился к доктору. Доктор нетерпеливо кивал, пока Джеймс рассказывал ему о пропущенных приемах. Затем спросил, как называются пилюли. Джеймс отвечал, что не знает названия, но захватил с собой пузырек. При виде голубых кругляшков доктор изменился в лице и предложил Джеймсу сделать анализы.
— Вы не знаете этих таблеток? — удивился Джеймс.
— Нет, но дело не во мне, — ответил доктор. — Гораздо интереснее другое: похоже, вы даже не подозреваете, что принимаете.
Доктор выписал рецепт противоаллергических пилюль и велел записаться на прием на следующей неделе. Его загадочный тон разозлил Джеймса, но спорить он не стал.
Спустя пять дней, отдирая обои в спальне, Джеймс обнаружил под ними манускрипт. Джеймс давно заметил выпуклость, но решил, что обои вздулись от сырости. И только когда на пол выпали несколько листков, он догадался, в чем дело.
В манускрипте было семнадцать страниц, пронумерованных и отпечатанных на машинке. Название написано от руки поверх высохшей замазки. Когда Джеймс прочел его, внутри у него все перевернулось. Это была она, долгожданная улика. Манускрипт назывался…
Признания убийцы
Глава 1
С подоконника, на котором я стою, мир внизу кажется прекрасным и в то же время ужасает. Полагаю, в моих умозаключениях нет ничего нового: люди не замечают красоты Божьего творения, пока под их ногами не разверзнется бездонная пропасть, навеки отделив их от вечного блаженства и чудес мироздания. Так Адам узрел Рай лишь в миг, когда утратил его. Только потеря или предчувствие потери заставляют нас испытывать благодарность за то, что дано нам свыше. Небесная синева, зелень листвы и трав. Как, должно быть, печально и как захватывающе прекрасно умереть в такой погожий летний день! Впрочем, я вижу, что презрел свои обязанности: начал повесть с конца, меж тем как должен вернуться к началу, чтобы поведать вам мрачную историю своей жизни.
Мое имя Мартин Твейт. Всего три года назад жизнь моя текла легко и безмятежно. Мне исполнилось девятнадцать, и уже полгода я состоял в помощниках знаменитого детектива доктора Ланарка. Рутинная работа: я вел переписку доктора; организовывал деловые встречи; составлял отчеты о его расследованиях и аккуратно подшивал их в папки. Но юношеская кровь бурлила, и я бредил романтикой сыщицкой работы. Как ни убеждал меня доктор Ланарк, что главное в нашем деле — логика и трезвый расчет и что прежде сыщику необходимо изучить теорию, все было без толку. Я страстно желал вырваться из-за письменного стола и вместе с другими помощниками доктора заняться поисками улик, преследуя гнусных злодеев по лабиринтам городских переулков.
Эта история началась одним мрачным ноябрьским вечером. Я возился с бумагами за письменным столом. Доктор Ланарк заперся с клиентом в кабинете. Когда клиент вошел, я был так поглощен отчетом, что не поднял головы. Я знал только его имя — Герард Огилви. Спустя полчаса, когда клиент вышел из кабинета доктора Ланарка, я поднял глаза от бумаг и увидел его лицо. Оно и теперь стоит у меня перед глазами. Бедняга! Высокий и внушительный джентльмен, а в глазах застыла такая боль, словно его непрестанно терзала непереносимая душевная мука. Вскоре из кабинета показался сам доктор, и я услышал его вздох. Я спросил, чем так расстроен наш посетитель, и доктор поведал мне его историю.
Мистер Огилви, старший сын лорда Огилви, кроме знатного происхождения обладал массой достоинств. Всего на семь лет старше меня, молодой Огилви на следующий год собирался баллотироваться в парламент. Однако еще раньше мистер Огилви должен был сочетаться законным браком с очаровательной Анжелиной Вьерж. Однако все это не объясняет, почему он вышел из вашего кабинета с таким выражением лица, возразил я. Доктор Ланарк кивнул.
— Вы правы, хотя неприятности, которые грозят мистеру Огилви, могут разрушить как его брак, так и карьеру.
Доктор открыл мне, что наш клиент получил несколько анонимных писем, в которых его невесту называли дурной женщиной, соблазнительницей и шлюхой.
Между тем, продолжил доктор, нет ничего более далекого от истины.
— Я встречался с Анжелиной Вьерж и уверяю вас, она являет собой образец женских добродетелей. Другую такую милую и невинную девушку трудно вообразить!
Если мистер Огилви собирается стать парламентарием, предположил я, то он вполне может стать жертвой шантажа.
— Так я ему и сказал, — отвечал мой работодатель.
— Значит, мистер Огилви поручил нам найти негодяя, который шлет письма? — предположил я.
— Если бы так, Твейт, если бы так…
— А разве нет?
— Мистер Огилви хочет, чтобы мы начали слежку за его невестой. Ревность, которой подвержены даже самые достойные из джентльменов, к несчастью, заставляет его не то чтобы поверить обвинениям, но мешает с порога отвергнуть их. Молодого Огилви терзают сомнения. Именно эти муки вы, вероятно, и прочли на его лице. Мистер Огилви на месяц отправляется в Южную Африку (якобы спеша к смертному одру тетушки), а мы должны в течение этого месяца днем и ночью не спускать глаз с мисс Вьерж.
— Понятно.
Возникла пауза, в течение которой доктор Ланарк раскуривал трубку. Кабинет наполнился клубами дыма. Казалось, доктор Ланарк глубоко ушел в раздумья, поэтому я вернулся к своим бумагам. Спустя несколько минут он снова заговорил, но уже обычным деловым тоном.
— Твейт, я поручаю вам расследование этого дела. Вопрос слишком щепетилен, поэтому мне нужен человек, обладающий деликатностью. Боюсь, работая на улице, мои детективы слишком огрубели, да и тонкостям поведения не обучены. А вот вы справитесь. Я целиком вам доверяю, тем не менее жду от вас ежедневных отчетов о ходе расследования.
— Благодарю, доктор Ланарк, — ответил я, изо всех сил пытаясь умерить природную живость и держаться с достоинством. — Я вас не подведу.
Еще не рассвело, а я уже покинул свою комнатенку у Кинг-Кросс и по молчаливым улицам устремился к Мейфэр, где жила мисс Вьерж. В десять минут шестого я сменил наблюдателя, который следил за ее домом ночью. Когда я появился, он курил сигарету, прячась в проеме пустующего дома на другой стороне улицы. Этот человек оказался первым подчиненным Ланарка, с которым меня свело дело, хотя мне уже приходилось встречаться с некоторыми из детективов на ступеньках задней лестницы, ведущей в кабинет шефа. Обстоятельства нашего знакомства врезались в память, и виной тому не только мое честолюбивое рвение и желание во что бы то ни стало доказать свою пригодность к сыщицкому делу, но и то, что впоследствии этому человеку суждено было сыграть в моей жизни не последнюю роль.
С первого взгляда Ивэн Доуз — ибо так его звали — удивил меня. Вместо прожженного сыщика, умелого хамелеона, которого рисовало воображение, передо мной предстал молодой человек чуть старше меня, одетый как денди. Кудрявые пряди по плечи, тонкое, почти девичье лицо, чувственные алые губы и живые глаза, что при его профессии представлялось мне серьезным изъяном, выдавая недостаток благоразумия и осторожности. Признаюсь, что рядом с ним я чувствовал себя неуклюжей деревенщиной. Я уже забыл, что он сказал мне в то утро, в памяти остался лишь тон (насмешливый, с легким оттенком превосходства), с которым Ивэн Доуз отозвался о нашем задании. Я невзлюбил его с первого взгляда. Меня раздражало показное дружелюбие Ивэна, но на деле я просто боялся, что про себя он посмеивается над моей неотесанностью.
Дневная смена продолжалась с шести утра до семи вечера. На два часа длиннее ночной, она тем не менее считалась среди детективов легкой. Днем вас не подстерегали ни холод, ни скука, ни смертельная опасность. Разумеется, я мечтал о ночной смене. Ивэн сообщил мне, что «ее светлость» погасила свет в спальне сразу после полуночи и с тех пор не подавала никаких признаков жизни. Подобные дела именовались у нас «тухлыми» или «дохлыми», в зависимости от того, менялось ли что-нибудь в поведении объекта наблюдения впоследствии. Если менялось, дело переходило из разряда «дохлых» в разряд «тухлых».
— Боюсь, тут дело дохлое, — вздохнул Ивэн, — хотя должен признаться, она чертовски мила. Я бы не отказался продолжить наблюдения у нее в спальне.
Слова Ивэна не выходили у меня из головы, хотя я изо всех сил прогонял их прочь, вглядываясь в подъезд дома номер двадцать один по Лафф-стрит. Для своих лет я был потрясающе наивен, все еще девственник, без всякого амурного опыта. Неудивительно, что я был (и это отчасти объясняется моей невинностью) юношей не в меру романтичным. Но кто мог знать, как божественно прекрасен наш объект!
С тех пор я часто пытался восстановить в памяти все подробности того дня, когда сияющая красота Анжелины Вьерж впервые предстала предо мною, но безуспешно. Все отходит на второй план и исчезает в тумане, остается лишь она. Помню только, что Анжелина была в очень простом (в своем безупречном стиле) белом платье и что, увидев ее, я навеки погиб. Земля ушла из-под ног, меня подхватил безумный вихрь. Даже сегодня, когда я вспоминаю ее лицо, голос или имя, эти ощущения живут во мне.
