Р. Моррис - Благородный топор. Петербургская мистерия
Сей документ является достоверным и обязательным к исполнению Договором, в коий не по принуждению и по своей воле вступают нижеуказанные стороны, в чем и подписуются:
Павел Павлович Виргинский (подпись) Степан Сергеевич Горянщиков (подпись)
В двадцатый день одиннадцатого месяца года 1866-го сторона первая — сиречь Павел Павлович Виргинский — вверяет душу свою стороне второй — сиречь Степану Сергеевичу Горянщикову — безоговорочно и навсегда, за исключением разве что кончины Степана Сергеевича Горянщикова, в коем случае вышеозначенная собственность переходит к наследникам Горянщикова; либо, в случае если наследников у оного не окажется, собственность на душу Павла Павловича Виргинского возвращается обратно к вышеозначенному Павлу Павловичу — но лишь в случае, если Степан Сергеевич Горянщиков не распорядится оной собственностью своею — как-то, живой и вечной душою Павла Павловича Виргинского, — иначе: путем завещания, передачи либо иным каким скрепленным свидетельскими подписями документом.
Подписано в присутствии свидетелей:
Константина Кирилловича Говорова (подпись) Алексея Спиридоновича Ратазяева (подпись)
* * *— О-о, да вы, я вижу, опять к нам пожаловали! — Порфирий Петрович кивнул, избегая глядеть мадам Келлер в глаза. Для того чтобы почувствовать ее сарказм, это было совершенно излишне. — А вы, я вижу, быстро схватываете! Вон и шубу свою драгоценную изволили без уговоров снять. Надеюсь, теперь и от шампанского не откажетесь?
Порфирий Петрович лишь молча кивнул.
— Ну уж на этот-то раз, уповаю, вы к нам не как официальное лицо? — все задирала гостя мадам Келлер, наполняя искристым напитком бокал.
— Скажите, Лиля сюда после моего прошлого визита не наведывалась?
— Да вот все не дождемся. Забыла, видно, нас Лилечка-то. Ну ничего, мой господин, мы вам другую девушку подыщем. Не желаете снова Раю? Нет? Она вам разве не по вкусу пришлась?
— А помоложе кого-нибудь у вас нет?
Мадам Келлер игриво хохотнула: дескать, ох уж я вас, развратных шалунишек, насквозь вижу.
— Если вы насчет девственниц, так у нас их нет. Увы, не держим!
— Лиля из девушек была самой юной, по возрасту?
— Всё Лиля да Лиля, уж будто на ней свет клином сошелся. Она, знаете, тоже далеко не девственница. Как там у вас, русских? Лучше синица в руках, чем куропатка на ветке? Да?
— Не совсем. Тем не менее, если б мне захотелось… ну, скажем, совсем юную девушку — именно девственницу, — есть у вас кто-нибудь, кто осуществил бы такое мое пожелание?
— Это как? Схватить с улицы привести, что ли?
— У вас это так делается?
— Есть у вас еще одна поговорка: любопытной Варваре нос — что?
— Оторвали.
— Вот то-то. Не знаю, как вам, а мне бы его действительно того.
— Вам не известен такой Константин Кириллович Говоров?
— Нам в нашем деле ой сколько имен слышать доводится.
— А некто Ратазяев?
— Вот уж этот-то точно нет. — Мадам Келлер качнула головой. — Такую фамилию запомнить несложно.
— И еще: вам не знакома проститутка — пожилая, из бывших — Зоя Николаевна? Она еще приглядывает за Лилиной дочуркой?
— Дочуркой? Да господь с вами, mein Herr. Малютке и пяти нет!
— Я, безусловно, плачу.
Глаза мадам Келлер вдумчиво сузились — видимо, ее впечатляла хладнокровная настойчивость клиента.
— Раньше, быть может, оно бы и возможно. Но теперь, когда у Лилечки богатый покровитель… думаю, вряд ли. Деньги в таком случае ничего не решают. Стену, знаете, лбом не прошибешь.
— А Зоя? Может, как-то через нее? Вас мы, безусловно, тоже не обделим — если, разумеется, вы меня выведете на старую потаскуху.
— А вы решительный человек. — Мадам Келлер бросила красноречивый взгляд. — Я вас недооценивала. Если в подряснике, то еще не значит, что монах. Так, кажется, у вас говорят?
Порфирий Петрович, смело выдержав ее взгляд, пригубил шампанского. Которое, кажется, словно разом утратило свой вкус — настолько вдруг похолодело внутри.
Глава 14
ЧЕЛОВЕК БЕЗ ДУШИ
Шкатулочнику Кезелю снилось, будто бы он возводит лестницу для царских чертогов — длинную-предлинную, а из-за этого не вполне прочную. Все попытки объяснить, что в возведении лестниц он не дока, успехом не увенчались: дескать, делай как велено. Ценнейшую белую древесину доставили для этой цели в столицу откуда-то издалека. Количество дерева на возведение той лестницы было, кстати, скрупулезно просчитано, чтобы точь-в-точь соответствовало приложенному чертежу. Малейший просчет был совершенно недопустим. Все это Кезелю предварительно якобы разъяснили. Но вот беда: лист с чертежом постоянно взметался налетающим ветром, а потому приходилось поминутно отвлекаться, чтобы его как-то расправить. В конце концов от чертежа Кезель решил отказаться. Дерево он пилил и подгонял по памяти. Поначалу все шло гладко, как будто и не с тяжелой древесиной работаешь, а так, балуешься. Невесомые бревна и доски тесались и подгонялись легко, играючи. Венцы сами собой, по мановению руки, становились на место. Весело схватывали дерево шпунты. Как вдруг, взглянув вверх, Кезель обомлел: лестница-то, оказывается, совершенно ушла набок от верхней площадки, куда ее надлежало приладить. И тут все пошло наперекосяк. Тщательно вымеренные венцы перестали стыковаться, хоть плачь. Попробовал было сшивать их гвоздями — преогромными, — да куда там. Сколько по ним ни лупи, никак не входят. Кезель упорно колотил гвоздь по шляпке, но после временного поражения тот неожиданно выпирал обратно, как будто древесина зарастала сама собой, вытесняя гвоздь наружу. Уж он и темп, и силу удара менял — все впустую. Как он ни усердствовал, проклятущий гвоздь не входил, и все, хоть ты тресни.
Очнувшись от смутного сна, Кезель по-прежнему слышал дробный стук — только, как выяснилось, не молотка, а просто кто-то снаружи ломился в дверь. В остывшем за ночь жилье стояла кромешная темень. Вслушиваясь в грохот со злобой и вместе с тем с опаской, Кезель медлил: открывать, не открывать? Тем временем вопрос решился сам собой: дверь попросту высадили. В комнате затрепетал свет фонаря. Сзади угадывались силуэты людей — судя по отблеску блях и пуговиц, вроде как в мундирах. Жандармы, что ли, нагрянули?
— Студент Виргинский! — выкрикнул тот из них, что держал фонарь. — Где он?
Кезель, моргнув, молча указал на комнату своего постояльца.
Двое из ворвавшихся, что-то неразборчиво крича, бросились к двери. Еще секунда, и дверь была выбита, а голоса раздавались уже в комнате Виргинского.
Между тем в квартиру вошел еще один человек — приземистый, плотный, облаченный в шубу. Кезелю он мрачновато кивнул.
Слышно было, как из комнаты кричит Виргинский:
— Да иду же, иду! Дайте хоть ботинки надеть, сатрапы!
Обувь ему надеть, судя по всему, не дали — так и выволокли в незашнурованных башмаках и в таком виде поставили перед человеком в шубе.
— Ах… ах вот как! Сначала подношения, а потом арест, да?!
— Ну что ж. — Человек в шубе чуть прищурился. — Милости просим с нами, господин Виргинский.
* * *Виргинского, наспех покормив, препроводили в кабинет Порфирия Петровича. На дверях поставили жандарма.
У следователя на столе лежал листок с тем самым договором. Виргинский, лишь пробежав его глазами, уничижительно хмыкнул:
— Нашли в чем обличать. Подумаешь. Уж и пошутить нельзя. Вы что, в самом деле полагаете, что я из-за этой белиберды мог его убить?
— Кто эти люди, Говоров с Ратазяевым?
— Откуда я знаю. Так, знакомцы Горянщикова. Он с кем только не знался. А с этими, кажется, прямо там, в трактире, и познакомился. Я их раньше и не видел. Актеры, должно быть. Или бывшие.
— То есть они оба актеры?
— Наверно. Точно не помню. Я пьян был. Судя по их манерам, да.
Порфирий Петрович взглянул на листок.
— Говоров, Константин Кириллович… Надо же, странное какое совпадение. И все одно, опять же сходится на вашей знакомой, Лиле. Помните, я вас как-то спросил, говорит ли вам что-нибудь это имя?
— Не знаю. Может быть. Не упомню… И вообще, все совсем не так было! — вскинулся вдруг Виргинский. — Вы меня не о том спрашивали! А о том, если не изменяет память, слышал ли я когда-нибудь это имя от Лили!
— Да неужто? А из вас, знаете, действительно вышел бы толковый адвокат. Как это резко меняет дело. Хотя в невиновности вашей это меня убеждает не особо. Вначале вы говорите, что ничего не помните. А следом вдруг оказывается, что помните очень даже подробно.
— Я сейчас только вспомнил, неожиданно для себя. Я изнемогаю от усталости. Меня силой подняли с постели. Вы бы сами при подобных обстоятельствах ручались за четкость своего рассудка? Ну да, вам небось оно только на руку. Вам лишь бы человека на слове поймать и от него потом разматывать!
