Крейг Расселл - Брат Гримм

— Полиция меня уже об этом спрашивала. Я говорю о полиции Касселя. — Произнеся это, она снова повернулась лицом к девушке — девушке, которая умерла только потому, что оказалась на кого-то похожей. — Я рассказывала им… о том дне. Я сказала, что у меня был трудный день. Я как бы вроде отпала, а Марта, как мне кажется, куда-то ушла.

Анна посмотрела на Ульрику. Это был очень суровый взгляд, но мать не заметила молчаливого осуждения.

— Скоро мы сможем передать вам тело дочери, фрау Шмидт, — сказал Фабель. — Насколько я понимаю, вы желали бы перевезти тело в Кассель, чтобы похоронить дочь там, не так ли?

— Какой в этом смысл? Покойник — он и есть покойник. Ей все равно. Ее это теперь не волнует. — Ульрика Шмидт повернулась к Фабелю и спросила: — Здесь, наверное, найдется хорошее место?

Фабель утвердительно кивнул.

— Но вы же не сможете ее навещать! — словно не веря своим ушам, бросила Анна. — Неужели вы не хотите бывать на могиле дочери?!

— Судьбой не было предназначено мне сделаться матерью, — печально покачала головой Ульрика Шмидт. — Я была отвратительной матерью при жизни дочери и не вижу, как могу измениться после ее смерти. Она заслуживала лучшей участи.

— Да, — сказала Анна, — я тоже так считаю…

— Анна! — оборвал ее Фабель.

Однако фрау Шмидт либо проигнорировала возмущение Анны, либо посчитала его справедливым. Она молча посмотрела на тело Марты и, повернувшись к Фабелю, спросила:

— Я должна что-нибудь подписать?

Когда Ульрика Шмидт отправилась на вокзал, чтобы ехать домой, Фабель и Анна вышли из Института судебной медицины на дневной свет. Молочного цвета облака превратили солнце в размытый, но все же яркий диск, и Фабелю пришлось надеть темные очки. Он поднял голову, изучил небо и затем, обратившись к Анне, довольно жестко произнес:

— Впредь никогда так не поступайте, комиссар Вольф. Что бы ни думали о фрау Шмидт, вы не имеете права высказывать свое мнение. Каждый выражает горе по-своему.

— Она вовсе и не горевала, — фыркнула Анна. — Обыкновенная наркоманка, которой не терпелось получить очередную дозу. Ей плевать даже на то, что сделают с телом ее дочери.

— Мы не можем быть судьями, Анна, и каждый офицер Комиссии по расследованию убийств должен понимать, что это, увы, часть его работы. Мы имеем дело не только со смертью, но и с тем, что происходит после нее. Со всеми ее последствиями. А это означает, что нам иногда приходится быть дипломатами и прикусывать языки. Если ты не можешь справиться со своими эмоциями, то тебе среди нас не место. Я ясно выразился?

— Да, шеф. — Анна поправила волосы и продолжила: — Но ведь… но ведь она же мать… У нее должен быть… не знаю как выразиться… материнский инстинкт, что ли… Потребность защищать свое дитя. Заботиться о нем.

— К сожалению, так бывает не всегда.

— То, что случилось с Мартой, произошло по ее вине, — воинственно продолжала Анна. — Она била девочку, когда та была малышкой, она выкручивала Марте руку, когда ей было примерно пять лет, и бог знает что она еще с ней вытворяла. Но хуже всего то, что она оставила несчастную девочку один на один с этим проклятым миром. В результате ее украл маньяк, провел с ней несколько ужасных, безумных часов, а затем убил. А эта корова не желает устроить дочери достойные похороны и настолько бессердечна, что не хочет навещать ее могилу. — Анна покачала головой, словно не могла поверить в подобную возможность. — Я часто вспоминаю Элерсов — семью, убитую горем потому, что у них нет тела дочери, которое можно было бы предать земле, и нет могилы, над которой можно было бы погрустить… И вот эта бессердечная сука, которой плевать на то, что сделают с трупом ее дочери…

— Что бы мы ни думали о ней, Анна, она остается матерью, у которой убили ребенка. Она не убивала Марту, и мы не можем, даже если захотим, доказать, что ее небрежение сыграло в смерти дочери какую-то роль. А это означает, что мы должны относиться к ней как к любой пребывающей в горе матери. Ты поняла?

— Так точно, герр гаупткомиссар, — сказала Анна и после короткой паузы продолжила: — В сообщении полиции Касселя сказано, что мать время от времени занималась проституцией. Вы не думаете, что она могла выступать в роли сутенерши собственной дочери? Нам известно, что Марта вела активную половую жизнь.

— Весьма, на мой взгляд, сомнительно. Как я понял из доклада, фрау Шмидт занималась этим делом не часто, да и то лишь для того, чтобы удовлетворить свою страсть к наркотикам. Думаю, что фрау Шмидт была слишком неорганизованной личностью, чтобы что-то организовать, прости за каламбур. Однако ты слышала, что она сказала о Марте. Близости между матерью и дочерью явно не было, и их чувства по отношению друг к другу — если они существовали — развивались не совсем так, как у большинства людей.

— Но может быть, Марта была более организованной, чем мать, — не сдавалась Анна, — и открыла бизнес самостоятельно.

— Сомневаюсь. В полицейских донесениях и докладах социальной службы нет даже намека на этот счет. Добывать средства на наркотики у нее не было необходимости. Нет. Думаю, что она просто старалась быть нормальным подростком, насколько это позволяли ее семья и прошлое.

На какой-то момент он умолк, подумав о внешней схожести Марты и Габи. Три похожие друг на друга девочки примерно одного возраста: Марта Шмидт, Паула Элерс и Габи. Эта мысль заставила его внутренне содрогнуться — ведь в мире существует бесконечное число возможностей.

— А сейчас — в Президиум… Затем мне предстоит визит в пекарню.

Глава 21

14.10, вторник 23 марта. Бостельбек, Хаймфельд, южный Гамбург

Погода начала портиться. Весна, которую обещала не только вся прошлая неделя, но и это утро, откладывалась. Все небо над Северной Германией затянули мрачные клубящиеся облака. В представлении Фабеля пекарное дело было старинным традиционным ремеслом, и он сильно удивился, увидев, что «Пекарня Альбертус» являет собой крупное промышленное предприятие, расположенное рядом с автобаном А-7. Это показалось ему странным еще и потому, что заведение было семейным бизнесом, переходящим от одного поколения пекарей к другому.

— Подобное расположение облегчает доступ к потребителям, — пояснила Вера Шиллер, провожая Фабеля и Вернера в свой офис. — Мы поставляем нашу продукцию в кондитерские, кафе и рестораны по всей Северной и Центральной Германии. У нас сложились превосходные отношения со всеми клиентами, и часто продукцию им доставляют руководящие сотрудники компании. У нас, естественно, имеется отдел доставки, и три наших микроавтобуса постоянно находятся в пути.

Фабель не сомневался, что они слушают стандартную лекцию, которую Вера Шиллер читает всем более или менее важным визитерам. Этот спич был явно адресован потенциальным клиентам, а вовсе не расследующим убийство сыщикам.

Ее кабинет был очень большим, но скорее функциональным, нежели роскошным, и резко контрастировал с классической элегантностью виллы Шиллеров. Фрау Шиллер заняла место за своим письменным столом и жестом пригласила Фабеля и Вернера присесть. Подходя к стулу, Вернер незаметно ткнул босса локтем в бок и показал глазами на второй, стоявший в глубине кабинета стол. За столом никто не сидел, но вся столешница была завалена документами и брошюрами. На стене висел недельный календарь с выделенными на нем красным фломастером датами. Фабель на какую-то долю секунды опоздал отвернуться, и Вера Шиллер заметила его обращенный на второй стол взгляд.

— Именно так, герр криминальгаупткомиссар, — сказала она, — это стол Маркуса. Прошу вас, не стесняйтесь и… — она замолчала, подыскивая нужное слово, — и изучайте все, что сочтете нужным. Затем я проведу вас вниз, чтобы познакомить с нашим главным пекарем герром Бидермейером. Он расскажет вам о второй жертве.

— Благодарю вас, фрау Шиллер, мы, поверьте, высоко ценим ваше сотрудничество. — Он хотел было добавить, что понимает, насколько ей сейчас тяжело, но передумал, решив, что это будет лишним или, скорее, неуместным. Убийство мужа не было для нее ударом, оно просто причиняло ей некоторое неудобство. Фабель вгляделся в лицо Веры Шиллер и не увидел в нем ничего, что могло бы говорить о том, что ее спокойствие напускное. На лице не было следов недавно пролитых слез или бессонной ночи. В ее голосе, когда она говорила о «второй жертве» Ханне Грюнн, не было даже намека на озлобление. Для фрау Шиллер это был просто подходящий эпитет.

Холодность Веры Шиллер была чем-то большим, нежели слоем инея. Это было сплошное промерзание, превратившее ее сердце в ледышку. Фабель встречался с ней второй раз. Первое свидание состоялось в доме, который она делила со своим супругом, и всего через сорок восемь часов после смерти мужа, но в их жилище не чувствовалось никакой, пользуясь словами Анны Вольф, «пустоты». Именно так, насколько помнил Фабель, Анна описывала чувства, возникавшие у нее при посещении домов других жертв.