Стивен Кинг - Долорес Клэйборн
Он стоял на коленях, и его подбородок, шея и рубашка спереди были в крови. Когда он открывал рот и кричал, оттуда тоже брызгала кровь. Он сломал ребра, когда падал, и они, похоже, проткнули ему легкие со всех сторон, как иглы дикобраза.
Я не знала, что делать, — просто сидела там, чувствуя спиной и затылком возвращающееся тепло. Потом он слабо помахал мне дрожащими руками, и я не вынесла. Я отпрянула назад и села, обхватив руками кровоточащие колени.
«Пожалстааа! — кричал он еще и еще. — Пожалстааа! Пожалстаааа. До-лоррр-ессс!»
О, это было ужасно, как никто не может себе представить, и казалось, что это никогда не кончится. Я думала, что сойду с ума. Затмение кончилось, и птицы перестали петь, и светлячки больше не летали (или я их просто не видела), и с побережья доносилось тарахтенье моторов разъезжающихся лодок. А он все не унимался: он называл меня ласковыми именами, каких я никогда не слышала, и говорил, как он изменится и купит мне «бьюик», как я хотела. Потом он начал проклинать меня и изобретать пытки, какими он будет меня пытать, пока я не подохну.
Раз он попросил сбросить ему бутылку виски. Можете в это поверить? Он просил эту чертову бутылку и обзывал меня старой сукой и еще по-всякому, когда увидел, что я не собираюсь ему ничего давать.
Наконец начало снова темнеть — на этот раз по-настоящему, и я поняла, что уже девять, и начала вслушиваться в шум на дороге. Машины не проезжали, но мне не приходилось бесконечно надеяться на удачу.
Я уронила голову на грудь и поняла, что задремала. Спала я совсем недолго, но за это время светлячки успели вернуться и сова опять принялась за свое уханье. Теперь это все звучало не так зловеще, как в первый раз.
Я сдвинулась с места, и тут же в ноги мне вонзились тысячи иголок: они совсем затекли, пока я там сидела. Из колодца ничего не было слышно, и я начала надеяться, что он умер, пока я дремала, но потом услышала его сопение и звуки, похожие на плач. Он плакал, и это было тяжелее всего.
Я кое-как подняла фонарь и снова посветила в колодец. Он каким-то образом умудрился встать, и я увидела, что луч света отражается в какой-то темной луже у его ног. Сначала я подумала, что это кровь, но потом поняла, как поняла и то, как он мог упасть с высоты тридцати футов и не разбиться. Колодец не совсем высох, вот в чем дело. Он не наполнился снова, иначе Джо утонул бы, как котенок в ведре, но дно было сырое, и это смягчило его падение.
Он стоял, опустив голову и уцепившись руками за каменную стену, чтобы не упасть снова. Потом он посмотрел вверх, увидел меня и ухмыльнулся. При виде этой ухмылки я вздрогнула, Энди, — это была ухмылка мертвеца с кровью, текущей изо рта, и с камнями вместо глаз.
Потом он полез вверх.
Я смотрела прямо на него и не верила своим глазам. Он цеплялся пальцами за большие камни, подтягивался и ставил ноги в щели между камней. Он был похож на большую жирную мокрицу. Остановившись передохнуть, он поднял голову на свет фонаря, и я увидела у него на подбородке кусочки мха.
Он все еще ухмылялся.
Можно мне еще глоточек, Энди? Нет, не виски — хватит на сегодня. Просто воды.
Спасибо. Спасибо большое.
Потом он упал. Раздался глухой звук, и он вскрикнул и схватился руками за грудь, как делают в кино, когда изображают сердечный приступ. Потом он уронил голову на грудь.
Я не могла больше там сидеть. Пробираясь меж кустов смородины, я дошла до дома, зашла в ванную, и там меня вырвало. Потом я пошла в спальню и упала на кровать. Я вся тряслась и думала: что, если он так и не умрет? Что, если он проживет ночь, проживет несколько дней, утоляя жажду водой из лужи? Что, если соседи услышат в конце концов его крики и вызовут Гаррета Тибодо? Или кто-нибудь придет к нам завтра, кто-нибудь из его дружков, и услышит, как он вопит в кустах смородины? Что тогда, Долорес?
Какой-то другой голос отвечал на все эти вопросы. Мне кажется, он принадлежал тому внутреннему глазу, но он был похож на голос Веры Донован. «Конечно, он умер, — говорил этот голос, — а если и нет, то скоро умрет. От шока, и от переохлаждения, и от пробитых легких. Конечно, многие не поверят, что в июльскую ночь можно умереть от переохлаждения, но они никогда не проводили эту ночь в тридцати футах под землей, на холодных камнях. Я знаю, думать об этом неприятно, Долорес, но это, по крайней мере, успокоит тебя немного. Ложись спать, а утром сама увидишь».
Я не знала, слушать ли мне этот голос, но его доводы звучали разумно. Я попыталась уснуть, но не могла. Каждый раз, когда я засыпала, мне казалось, что Джо крадется мимо сарая к задней двери дома, и я вздрагивала при каждом шорохе.
Наконец я не могла больше выносить этого, надела джинсы и свитер и взяла фонарь из ванной, где забыла его, когда меня рвало. Потом я вышла на улицу.
Было темнее, чем обычно. Не знаю, была ли луна, но если и была, то ее закрывали опять появившиеся облака. Чем ближе я подходила к кустам, тем тяжелее было передвигать ноги. Кое-как я добрела до крышки колодца и постояла там несколько минут, прислушиваясь. Ничего не было слышно, кроме свиста ветра в смородине и пения сверчков. И еще далеко на востоке волны тяжело накатывали на берег, но к этому звуку на острове так привыкаешь, что перестаешь его замечать. Я стояла там с фонариком, чувствуя, как липкий пот заливает мне все тело, и заставляла себя нагнуться и заглянуть в колодец. Разве не за этим я шла?
Но я не могла, а беспомощно стояла там, и сердце у меня в груди не билось, а слабо трепетало, как крылья летучей мыши.
А потом белая рука, вся в грязи и крови, высунулась прямо из колодца и схватила меня за лодыжку.
Я выронила фонарь, и он упал в кусты у края колодца. Мне повезло: если бы он упал в колодец, я очутилась бы в полной темноте. Но я не думала о фонаре, а думала только об этой руке, которая тащила меня в яму. И вспоминала строчку из Библии, она звенела в моей голове, как колокол:
«Вот вырыл я яму для врагов своих и сам свалился в нее».
Я вскрикнула и рванулась, но Джо держал меня так крепко, будто его рука была вмурована в цемент. Мои глаза привыкли к темноте, и я смогла разглядеть его даже без фонаря. Он почти вылез из колодца. Не знаю, сколько раз он срывался и падал, но в конце концов добрался до вершины.
Голова его была всего в двух футах от крышки. Он все еще ухмылялся, и его нижняя губа оттопыривалась — я и сейчас вижу это так ясно, словно он сидит напротив меня вместо тебя, Энди. Его лошадиные зубы казались черными от крови.
«До-лорр-ессс! — прохрипел он и рванул меня к себе. Я с криком упала на бок и заскользила к этой проклятой дырке, слыша, как хрустит смородина подо мной. — До-лорр-ессс, сссука-кка», — он как будто пел. Помню я подумала: «Сейчас еще запоет «Лунный коктейль».
Я пнула его по голове свободной ногой, но слишком слабо.
«Иди ссю-дда, До-лорр-ессс», — сказал он, будто звал меня есть мороженое или, может быть, танцевать кантри.
Я почувствовала задницей край крышки и знала, что, если я не сделаю что-нибудь прямо сейчас, мы оба упадем туда и там останемся, быть может, обняв друг друга. И когда нас найдут, ослы вроде Иветты Андерсон будут говорить, как сильно мы любили друг друга.
Я собрала последние силы и еще раз рванулась, и его рука наконец не выдержала. Он заорал и подался назад; я подождала звука удара, но его все не было. Удивительно живучим был этот сукин сын.
Я повернулась и увидела, что он цепляется за край провала. Он смотрел на меня и так же ухмылялся сквозь грязь и кровь. Потом его рука опять потянулась вперед.
«Долорр-есссс, — простонал он. — До-лорр-еессссс! До-лоооррр-еессссс!» — он начал выкарабкиваться.
«Да разбей же ему башку, дура!» — крикнул в моей голове голос Веры Донован. Даже не в голове — я слышала его так же ясно, как вы сейчас слышите меня, и если бы там была Нэнси с магнитофоном, она смогла бы его записать.
Тогда я схватилась за один из камней, лежащих возле колодца. Он тянулся к моей руке, но я успела поднять камень — это был большой камень, покрытый засохшим мхом, — и изо всех сил опустила ему на голову. Я услышала, как хрустнула его нижняя челюсть — как фарфоровая тарелка, которую уронили на кирпич. Потом он исчез.
Я лишилась чувств. Просто лежала там и смотрела в небо. Там ничего не было, кроме облаков, поэтому я закрыла глаза… А когда открыла их опять, небо было полно звезд. Я поняла, что прошло какое-то время.
Фонарь все еще лежал в кустах и светил так же ярко. Я подняла его и посветила в колодец. Джо лежал на дне, свесив голову на плечо и раскинув ноги. Камень, которым я ударила его, валялся там же.
