Джон Харви - Ты плоть, ты кровь моя
– Вставай, просыпайся!
Грузовик стоял, указатель поворота мигал, отражаясь от мокрого асфальта.
– Приехали. Конец путешествия.
Они немного отъехали от шоссе и остановились у въезда на какое-то небольшое промышленное предприятие. Его здания по большей части были скрыты мраком.
– Давай вылезай. Дальше пешком пойдешь. А то у меня неприятности будут.
Доналд зевнул и потер глаза обеими руками. Ему было холодно, пробирала дрожь. В слабом свете он заметил охранника в форме, вышедшего к воротам.
– Где это мы, черт побери?
– В Манчестере.
Голландец перегнулся через него и потянул за ручку, открывая дверцу кабины.
– Ладно. Пока, Эдди!
– Чего?!
– Эдди Кокрейн, – сказал голландец и засмеялся.
Держа в одной руке сумку, которую дала ему сестра, Доналд спрыгнул на землю и отошел в сторону, когда грузовик двинулся вперед. По крайней мере проклятый дождь перестал… Но когда он вернулся на шоссе, дождь зарядил снова.
По обеим сторонам шоссе виднелись склады, однообразные и неказистые, а между ними пустые участки с перегороженными цепями въездами.
– Ну и где это я, черт возьми, оказался? – вслух спросил Доналд, ни к кому не обращаясь. – В Манчестере? Да никакой это не Манчестер, чтоб его!..
На первом же перекрестке с круговым движением висели указательные знаки на Олдем, Рочдейл, Стейлибридж, Аштон-андер-мать-его-Лайн. После продолжительного, почти в полчаса, ожидания появилась наконец первая машина, и Доналд сошел с тротуара, подняв руку и вытянув большой палец в нужную ему сторону, но водитель, резко вильнув, промчался через глубокую лужу и окатил его грязной водой с головы до ног.
– Ублюдок проклятый! – заорал Доналд ему вслед. – Скотина! Дерьмо!
На следующем указателе значилось: «Манчестер – 12 миль».
И начальник отдела, и ее непосредственный шеф настаивали, чтобы Пам взяла отпуск, уехала куда-нибудь ненадолго, устроила себе небольшие каникулы; можно и дома остаться, покрасить ванную, натереть пол… Все назначенные встречи, записанные в блокноте, вдруг показались ей не особенно важными; их можно перенести, поручить провести другому инспектору или вообще отложить на неопределенный срок. Если бы ей пришло в голову, что все это не имеет на самом деле совершенно никакого отношения к ее благополучию, а относится только к категории служебной необходимости, она бы, наверное, почувствовала большее удовлетворение.
А так ей просто оставалось продолжать работать, сидеть за своим столом – это ее отвлекало.
Когда двое полицейских в форме вошли в ее кабинет, она вначале решила, что Доналда поймали и что с ним что-то случилось; она не понимала, почему так подумала и чего опасалась, но почему-то была уверена, что с ним стряслось что-то скверное. Но когда они открыли то, что сначала показалось ей серым мешком для мусора, и достали оттуда ее сумку, она поняла, что это нечто гораздо менее важное.
– Узнаете?
– Конечно.
– Ваша?
– Да.
– Та самая, что у вас украли?
– Да, Шейн Доналд украл.
– Никаких сомнений?
Пам еще раз посмотрела на сумку:
– Нет. Никаких сомнений. Где это нашли?
– Не знаю, имеем ли мы право… – начал было один из полицейских.
– Возле станции техобслуживания, – сказал другой. – На шоссе М62, к западу отсюда. В мужском туалете. Он все это засунул в сливной бачок.
– Полагаю, кошелька там не было.
– Боюсь, что не было.
– Можно вас попросить идентифицировать все ваши вещи? – спросил первый.
Они достали ее вещи из другого мешка и медленно разложили в центре ее стола. Блокнот, адресная книжка, папки с делами, экземпляр книги «Как быть доброй», пара истрепанных писем, на которые она все собиралась ответить, но никак не могла выбрать для этого время; несколько блестящих голубых оберток от шоколадных батончиков «Фрутс энд натс»; зажигалка и спички, но ни следа сигарет; две черные шариковые ручки «Бик» и огрызок карандаша; гигиенические тампоны, визитные карточки, почтовые марки, ключи.
– Все ваше? – спросил один из полицейских.
– Все мое, – кивнула Пам.
– Жаль, что так получилось, – сказал второй. – Надеюсь, в сумке было не очень много денег.
– Достаточно.
Тот сочувственно улыбнулся.
– Да ладно, – весело сказала Пам. – Может, они пошли на доброе дело.
Ни один из полицейских, кажется, не оценил эту шутку – если это вообще была шутка.
– Новостей, надо полагать, никаких? – спросила она. – Про Доналда, я имею в виду.
– Не могу сказать, мисс.
Мисс? Он что, читал у нее по руке?
– Нам и не сообщат, даже если что-то будет…
– Сумку теперь можно забрать? – спросила Пам. – И вещи тоже?
Конечно. Они оба покивали, пробормотали что-то и ушли. Твидлдэм и Твидлди.[19] Она не сомневалась, что им обоим не более чем по двадцать четыре – двадцать пять. Их визит, как и множество других сигналов в последние дни, заставил ее вспомнить о собственном возрасте и вообще о смерти. Нож-то ей прямо в тело упирался, хоть и дрожал, прямо в шею, а этого вполне достаточно, чтобы убить, уж Пам-то знала.
Она с ненавистью вспоминала об этом. Она ненавидела его, этого Доналда, за то, что заставил ее вдруг ощутить себя такой… Незащищенной. Напуганной.
За то, что заставил ее сейчас испытывать ненависть.
Он купил себе булочку с беконом – два тонких кусочка жирной свинины, кетчуп стекает с обеих сторон, – а еще чай в пластмассовом стаканчике и батончик «Твикс». Напротив магазинов был небольшой парк: ряды скамеек по обе стороны от узкой дорожки, сломанные качели, на которых пытались раскачиваться несколько детей, вытоптанные площадки, где раньше была трава, а теперь осталась одна грязь. В дальнем конце, у самой дороги, – кирпичный туалет. Скамейка, которую выбрал Доналд, была больше остальных разрисована разными граффити, одна планка из спинки выломана. Он уселся, ни на кого не обращая внимания, запил остатки булочки последним глотком чая и подумал о Маккернане. Что бы тот стал делать на его, Шейна, месте? Что бы он сейчас стал делать?
Две сороки, треща, слетели с соседнего дерева, сели на землю поблизости и затеяли склоку над куском блестящей бумаги, который занесло сюда ветром из переполненных мусорных баков.
А все гораздо проще: Маккернан никогда бы ни здесь, ни в таком положении не оказался.
Алан Маккернан мог уболтать кого угодно и выпутаться практически из любого положения, пустив в ход лесть, шутки, обаяние. Он, конечно, не настоящий ирландец, ничего ирландского в нем нет – ну, может, пару поколений назад его дед или прадед и выехал из какого-нибудь ирландского графства, из Уиклоу, к примеру, а потом вкалывал где-нибудь на железной дороге или рыл какой-нибудь траханый канал – словом, был на такой работе, где нужны мощные мышцы, а мозги почти не требуются. Отец Маккернана, тот, правда, работал на строительстве, каменщиком, поденно, а по вечерам играл на гитаре и пел. В пабах вдоль всей Килберн-Хай-роуд, на Харлсден, на Ройял-Оук. Иной раз вместе с двумя-тремя другими парнями, иногда в одиночку. В 1959 году, за три года до рождения Алана, он пробовался в состав рокерской группы «Джонни Кидд энд Пайретс». В качестве бас-гитариста. Джонни Кидд в итоге повернул ручку усилителя на минимум и рассмеялся ему в лицо, но потом, как рассказывали, сжалился и взял его к себе подсобным рабочим. На время. В группу «Джонни Кидд энд Пайретс».
Когда Маккернан здорово напивался, действительно здорово, да еще добавлял кайфа «колесами», обычно уже поздно ночью, то всегда врубал их записи, пел их песни, колотя по чему-нибудь в такт и делая вид, что подыгрывает им на гитаре. «Плиз дон'т тач», «Шейкин олл овер», «Линда Лу»…
– Это ж мой крестный отец! – любил повторять Маккернан. Пьяный и вымотанный, на часах три ночи, выпивки почти не осталось, а он растянулся на полу с косячком в лапе. – Мой крестный папаша, Джонни-мать-его-Кидд!
Это было неправдой.
Однажды Маккернан сказал ему правду – когда они были вдвоем, сидели на ярмарочной площади в городишке под названием Клиторпс; утро было ясное и все голубое, Доналд хорошо помнил, как было холодно, а на небе ни облачка.
– Он просил его, – сказал ему Маккернан, – ну, мой старикан просил этого Джонни, приходи, мол, в церковь, на крещение, а этот Джонни – да какой он Джонни, это не настоящее его имя, настоящее было Фред, Фредерик, Фредерик Хит, – ну да ладно, так вот, этот самый Джонни ответил, конечно, точно приду, а сам так и не пришел. Ладно, сказал мой старик, не имеет значения, он все равно сказал, что придет, достаточно и этого. А потом мне: если кто спросит, кто у тебя был крестным, отвечай – Джонни Кидд. И смотри, какое у них будет выражение на морде. Конечно, Джонни к тому времени уже помер, разбился в автомобильной катастрофе, когда мне было всего четыре года. А мой старик все время про это забывал. – Смех Маккернана при этих словах звучал горько. – А может, он этого Джонни вовсе и не просил, лживая сволочь…
