Гюнтер Вейзенборн - Преследователь
9
три часа ПЯТЬДЕСЯТ минут
На улицу, где я выслеживаю добычу, свернула машина, вытаращив фары в темноту. Машина полицейская, с антенной. Она тормозит, подъезжая.
В ней сидят двое в полицейской форме. Мне становится не по себе. Что им нужно?
Я пригибаюсь, чтобы они меня не заметили. Что тут особенного? У края тротуара стоит машина, как стоят на улице многие другие машины. Если меня станут спрашивать, могу предъявить документы и водительские права. Нет, ничего я не пил, ни капельки спиртного, но, пожалуй, вы правы, я скоро поеду домой. Не извольте беспокоиться, господа, и будьте здоровы!
Но они ничего не спрашивают. Они проезжают в своей машине, оснащенной сиреной, синей сигнальной фарой, радиотелефоном, они вооружены револьверами. Счастливого вам пути, господа! А я останусь и буду ждать.
Это случилось в конце серенького дождливого дня. Я сразу ее узнал. Она вышла из магазина напротив вокзала. Она подняла воротник плаща и оглядывалась, чтобы перейти на ту сторону.
Тут подошел я. Она испуганно вздрогнула, когда я поздоровался:
— Добрый вечер, Ева!
Она вопрошающе вглядывалась в меня и наконец поняла. Улыбка сперва чуть забрезжила на губах и вдруг озарила все лицо.
— Даниэль! Ты!.. Ты жив!
— Ева! Наконец-то, наконец я тебя встретил…
— Я так рада, так рада…
Личико у нее было взволнованное и очень бледное под раскрытым зонтом. Я видел его на фоне серых полос косого ливня. Она так судорожно стиснула ручку зонта, что ее тонкие пальцы побелели. Меня она не уставала оглядывать, точно какое-то чудо.
— Даниэль… милый мой, ты первый, кого я встретила. А столько времени прошло с тех пор…
— Как тебе живется, Ева?
— Помаленьку, Даниэль. Вот досада! Мой поезд уходит через десять минут. Но я оставлю тебе адрес, и ты мне напишешь, хорошо? Нам необходимо увидеться как можно скорее… Я живу во Франции…
Мы пошли на вокзал. Я взял в автомате перронный билет. Контролер проверил наши билеты, и мы вышли на перрон. Поезд был уже подан.
— Во Франции?
Кругом суетились люди. Подкатывали автокары с багажом. Рабочие, постукивали по оси молотком на длинной рукоятке. Торопливые пассажиры бежали вдоль поезда. Газетчики катили по перрону увешанные пестрыми обложками тележки и выкрикивали названия газет. Высокие своды вокзала поглощали шум. Ева остановилась у дверцы вагона второго класса.
— Да. Пожалуйста, напиши мне сейчас же. Мы ни в коем случае не должны теперь терять друг друга из виду.
Я всматривался в ее лицо. И все больше узнавал в нем прежнюю Еву.
Я утвердительно кивал:
— Конечно, конечно, не должны, Ева.
— Даниэль, милый, напиши мне сейчас же, хорошо? — повторила она.
— Да, теперь мы ни за что не потеряем друг друга.
Я держал в руке газету и протянул ее Еве. Она торопливо записала свой адрес на полях газеты и вернула ее мне.
— Как это замечательно, что мы встретились, Даниэль. Я часто думаю о Вальтере, — неожиданно добавила она. — Хорошо, что ты выжил, Даниэль!
— А остальные, Ева? Ты о них что-нибудь слыхала?
— Нет. Ни разу. А ты?
— Я тоже ни разу не слыхал ни о ком, кроме одного…
— Кроме кого?
— Пауля Риделя.
— А-а!
— Да, он цел и живет здесь.
— Неужели?
— Да. Я возбудил против него дело. Ты нужна нам для суда как свидетельница.
Она вдруг застыла на месте посреди предотъездной сутолоки.
— Для суда? Бог с тобой, Даниэль, — шепотом сказала она. — Ни за что на свете! Пойми же, все это было так давно. Весь мир занят судами. И всюду без конца ворошат прошлое, пережитые муки! К чему это ведет? Я счастлива, что все это миновало. А Пауль… он действовал по принуждению… ты сам знаешь. Пойми меня, Даниэлъ…
— Но речь идет не только о нас, Ева. Пауль и других…
Мимо нашего вагона пробежал кондуктор и крикнул:
— Прошу садиться! Закрыть двери!
Она стояла на нижней ступеньке и озиралась.
— Устроить тебе место у окна?
Она слабо улыбнулась:
— Спасибо. У меня есть плацкарта.
Она вошла в вагон, захлопнула дверь и опустила стекло.
Я смотрел вверх на нее.
— Выслушай меня, Ева. Вальтер погиб, остальные бесследно исчезли, должно быть, тоже погибли. А он останется безнаказанным?
Она перегнулась ко мне из окна и стала меня уговаривать тихо и настойчиво:
— Даниэль, если я тебе еще хоть чуточку дорога, избавь меня от этого. Я хочу забыть. Мы больше всего нуждаемся сейчас в забвении и прощении.
— Именно об этом мечтают все преступники.
Я видел, что она растеряна. На миг мне показалось, что она собирается выйти из вагона. Потом она покачала головой:
— Не думаю, чтобы от меня была вообще какая-нибудь польза.
— От тебя требуется только краткое свидетельское показание. Не помогать торжеству правды — значит поощрять неправые дела.
Она беспомощно скользила взглядом по коридору вагона. Потом снова высунулась в окно.
— Суд принесет новое горе и новую вину.
— Суд очистит нас в собственных глазах. Если ты меня поддержишь, Ева, если ты дашь показания, мы сможем наконец привлечь его к суду. Адвокат подробно объяснит тебе все. Прошу тебя, Ева…
В этот миг раздался пронзительный свисток. Стоявший поблизости дежурный подал сигнал к отправлению. Ева распахнула дверцу. Она была очень бледна.
Поспешно выпрыгнула она со своим чемоданчиком и захлопнула за собой дверь. Поезд тронулся и бесшумно укатил вдаль.
— Я останусь и уеду завтра, — сказала Ева.
Я взял у нее чемодан. Мы пошли по перрону. Оба молчали. Но когда нас вдруг стал поливать дождь, мы подняли головы и рассмеялись.
— Мы пошли не в ту сторону. Выход остался позади, — сказал я.
— Куда нам идти? — спросила она, недоумевающе оглядываясь по сторонам.
Готовый к отправлению пригородный поезд стоял на соседних путях. Немногочисленные пассажиры смотрели в залитые дождем окна.
— Давай уедем из города, — попросила она, не глядя на меня.
— Сядем в этот поезд. Тут как раз есть свободное купе, — предложил я и открыл дверцу вагона.
Мы вошли и сели друг против друга. Купе было тесное, убогое, с деревянными коричневыми скамьями. Поезд как будто только нас и ждал, он сейчас же тронулся и увез нас с вокзала. Дождь барабанил в окно. Когда явился кондуктор, получилась небольшая заминка, но в конце концов он выдал нам билеты до третьей станции. Приветливо и двусмысленно ухмыляясь, он объяснил, что там в самом лесу расположена старая деревня, и что гостиница там, уж надо думать, найдется.
— Уговорили! — ответили мы и поехали туда.
Вначале она молчала. Должно быть, ей надо было разобраться в самой себе. Что за неожиданный поворот: за десять минут до отхода поезда она встречает приятеля былых времен и едет с ним в какую-то деревню! Что все это значит? Да и значит ли вообще что-нибудь? Подействовала ли на нее моя настойчивая просьба выступить свидетельницей или проснулись воспоминания прошлого? А ночью? Что будет ночью? Во всяком случае, это должно остаться чисто деловой и дружеской встречей и ничем более.
Я начал расспросы. Мне хотелось знать все обстоятельства ее жизни.
— Когда ты вышла на свободу?
— Весной сорок пятого, — ответила она.
— Откуда?
— Из Берген-Бельзена.
— А как же СП? (СП означало смертный приговор.)
— Гестаповский комиссар, отославший меня в концлагерь, сказал мне, что мои бумаги сгорели.
— А все остальные?
— Я ни о ком ничего ни разу не слышала.
— Тяжко тебе пришлось?
— Не будем об этом говорить.
— А что ты делала потом?
— Поехала в Аахен, — ответила она кратко.
Это было в ее духе. Она принадлежала к людям решительного склада. Это она доказала во время ареста Вальтера, да и только что на вокзале, когда в последнюю минуту спрыгнула с поезда. Но распространяться она не любила. Или уж начинала рассказывать по собственному почину.
— В Аахене обосновалась сестра… родители не перенесли того, что случилось. Одно время мы жили там вместе. Я работала в аптеке. Хозяева оказались очень симпатичные — доктор Кениг и его жена… Мне было хорошо у них… Нет, особенно голодать нам не приходилось… Нет… Я прожила в Аахене всего два года… Потом переехала в Лион… Нет, не одна… Нет, замуж я не вышла… Я поступила в детскую больницу… Нет. мне выхлопотали разрешение работать, это было нелегко… потом мы уехали… И вскоре расстались… Он живет в Бразилии… Счастлива ли я?.. Сама не знаю. Ты когда-нибудь в жизни был счастлив?
Я сознался, что до сих пор не был, если не считать отдельных минут. Да, пожалуй, счастье и всегда длится считанные мгновения — это никак не длительное состояние, заметил я и вспомнил наш давнишний с ней разговор в ложе оперного театра.
— А может, человек тогда бывает счастлив, когда перестает думать о себе, потому что занят другим, людьми или делом? — предположила она.
