Харлан Кобен - Чаща
Фоули откашлялся:
— Говорите со мной, мистер Коупленд, не с моим клиентом.
— Говорить с вами? Да рядом с вами я даже дышать не могу.
— Я не потерплю…
— Ш-р-р… — Я приложил руку к уху. — Слышите треск?
— Какой треск?
— Я думаю, от вашего одеколона отслаиваются обои на стенах. Вы услышите, если постараетесь. Ш-р-р, слышите?
Даже Шамик улыбнулась.
— Не забирай заявление, — попросил я.
— Я должна.
— Тогда я подам на тебя в суд.
Адвокат вновь собрался ринуться в бой, но Шамик коснулась его руки.
— Вы этого не сделаете, мистер Коупленд.
— Сделаю.
Но она знала, что я блефовал. Бедная, напуганная жертва изнасилования, она получила шанс заработать на этом, получить, наверное, самую крупную сумму в своей жизни. И кто я такой, чтобы проповедовать ей о моральных ценностях и справедливости?
Она и ее адвокат встали.
— Соглашение мы подпишем завтра утром, — сообщил напоследок Фоули.
Я промолчал. Отчасти испытывал облегчение и стыдился этого. Фонду Джейн теперь ничто не грозило. Памяти моего отца… ладно, перспективам моей политической карьеры… тоже. Я сорвался с крючка. И все благодаря Шамик.
Она протянула руку. Я ее пожал.
— Спасибо вам.
— Не делай этого. — Но моим словам недоставало убедительности.
Она это поняла. Улыбнулась.
Потом они вышли из моего кабинета. Шамик — первой, адвокат — следом. Остался только запах его одеколона.
Мьюз пожала плечами:
— И что мы можем сделать?
Я задавался тем же вопросом.
Вернувшись домой, я пообедал с Карой. В школе ей задали домашнее задание: найти и вырезать из журналов картинки с красным цветом. Вроде бы очень легкое задание, но, разумеется, ей не нравилось то, что мы с ней находили. Ни красный пикап, ни красное платье, ни даже красный пожарный автомобиль. Я быстро понял, в чем проблема: я слишком бурно радовался ее находкам. «Это платье красное, дорогая! Ты права! Я думаю, то, что нужно!»
Осознав просчет, я внес коррективы в свое поведение. И когда Кара открыла страничку с бутылкой кетчупа, скривил гримасу и пожал плечами:
— Кетчуп мне совершенно не нравится.
Кара мгновенно схватила ножницы с закругленными концами и принялась за работу.
Дети.
Вырезая картинку, дочь пела песню из мультипликационного телешоу «Дора-следопыт»,[23] которая состояла из бесконечных повторений одного и того же слова — «рюкзак». В конце концов голова родителя, слушающего эту песню, грозила разлететься на миллион частей. Двумя месяцами ранее я допустил ошибку, купив говорящий рюкзак Доры-следопыта, повторяющий: «Рюкзак, рюкзак, рюкзак…» — вместе с говорящей картой: «Я карта, я карта, я карта…» Когда ее кузина Мэдисон приходила к нам в гости, девочки часто играли в Дору-следопыта. Одна исполняла роль Доры, другая — обезьянки с любопытной кличкой Башмачок. Нечасто встречаешь обезьянку с такой кличкой.[24]
Я думал об этом, о Башмачке, о том, как Кара и ее кузина спорили, кто будет Дорой, а кто — Башмачком, когда меня словно громом поразило.
Я обмер. В буквальном смысле застыл как памятник. Даже Кара это заметила.
— Папуля?
— Одну секунду, котенок.
Я взбежал на второй этаж, от моих шагов содрогнулся весь дом. Где же, черт побери, эти счета из студенческого общежития? Я заметался по кабинету. В конце концов нашел. Собирался их выбросить после встречи с Шамик и ее адвокатом.
Но ведь не выбросил!
Пролистал, нашел те, что касались покупок через Интернет, схватил телефон, позвонил Мьюз. Она откликнулась после первого гудка:
— Что случилось?
— Когда ты училась в колледже, часто вы гудели всю ночь?
— Минимум дважды в неделю.
— И как тебе удавалось не заснуть?
— Эм-энд-эмс. В большом количестве. Оранжевые — с амфетамином,[25] клянусь.
— Купи сколько хочешь. Мы компенсируем расходы.
— Мне нравится твой тон, Коуп.
— У меня возникла идея, но я не знаю, есть ли у нас время.
— Об этом не волнуйся. В чем суть?
— Конечно же, это связано с нашими давними друзьями, Кэлом и Джимом.
Глава 17
Я добыл номер домашнего телефона адвоката Фоули и разбудил его.
— Не подписывайте никаких бумаг до второй половины дня, — попросил я.
— Почему?
— Потому что, если подпишете, я гарантирую — прокуратура возьмет в оборот и вас, и ваших клиентов. Я дам знать всем, что мы никогда не пойдем ни на какие сделки с Хорасом Фоули и всегда будем требовать для его клиентов максимальных сроков.
— Вы не можете этого сделать!
Я промолчал.
— У меня обязательства перед моим клиентом.
— Скажите ей, что я попросил о небольшой отсрочке. Подчеркните, что это в ее же интересах.
— А что я скажу другой стороне?
— Не знаю, Фоули. Найдите какую-нибудь неточность в бумагах, что угодно. Тяните время до второй половины дня.
— А как это послужит интересам моего клиента?
— Если мне удастся их зацепить, вы сможете увеличить сумму отступных. Заработаете больше.
Он задумался.
— Эй, Коуп?
— Что?
— Она странная девушка. Я про Шамик.
— В каком смысле?
— Такие обычно сразу берут деньги. Мне же пришлось ее уговаривать, потому что, откровенно говоря, для нее взять деньги на ранней стадии — наилучший вариант. Мы оба это знаем. Но она и слышать об этом не хотела, пока вчера они не измочалили ее этим Джимом или Джеймсом. Видите ли, раньше, несмотря на то, что́ она говорила в суде, ей хотелось отправить их в тюрьму, а не получить деньги. Она действительно жаждала восстановить справедливость.
— И вас это удивляет?
— Вы на этой работе новичок, а я отпахал двадцать семь лет. Становишься циником, знаете ли. Да, Шамик чертовски меня удивила.
— И почему вы это рассказываете мне?
— Видите ли, лично я просто заинтересован в том, чтобы получить свою часть от оговоренной суммы. Но с Шамик все по-другому. Эти деньги могут совершенно изменить ее жизнь. Я не знаю, что вы задумали, мистер Прокурор, но, пожалуйста, не навредите ей.
Люси пила в одиночестве.
Наступила ночь. Люси жила в факультетском общежитии. Место это не поднимало настроение. Скорее, наоборот — вгоняло в депрессию. Большинство профессоров много работали и копили деньги в надежде, что все-таки смогут уехать из общежития. До Люси в этой квартире тридцать лет прожила профессор английской литературы Аманда Саймон, старая дева. Она умерла от рака легких в пятьдесят восемь лет. Оставила после себя запах табака. Люси сменила ковер, выкрасила стены, но запах не исчез. Она словно жила в пепельнице.
Люси предпочитала водку. Посмотрела в окно. Издалека доносилась музыка. Университетский кампус. Здесь всегда звучала музыка. Люси взглянула на часы. Полночь.
Она включила свой маленький ай-под, выбрала список, который называла «Под мухой». Он был составлен из песен не просто медленных, но рвущих душу. Люси пила водку, сидела в депрессивной квартире, вдыхала запах табака, оставшийся после умершей женщины, слушала песни об утратах и отчаянии. Жалела себя.
Джозеф Артур[26] запел «Мед и луна», песню, обращенную к его единственной и неповторимой возлюбленной, которую надо было бы выдумать, не будь она реальной. Ну и ну, Люси покачала головой, попыталась представить, как какой-то мужчина поет ей такое. Бр-р-р…
Она закрыла глаза, складывая воедино события последних дней. Цельной картины не получалось. Прошлое возвращалось. Всю взрослую жизнь Люси убегала от чертовых лесов, на границе которых находился лагерь ее отца. Сначала она пересекла всю страну, обосновалась в Калифорнии, потом вернулась обратно, сменив фамилию и перекрасив волосы. Но прошлое вновь и вновь настигало ее. Иногда позволяло вырваться вперед… и она уже думала, что ту ночь разделяет с ней дистанция приличного размера, но потом расстояние это сходило на нет.
В конце концов ужасная ночь обязательно возвращалась.
Но на этот раз… как? Отрывки одного сочинения… откуда они взялись? Сильвия Поттер только-только родилась, когда Летний Живодер злодействовал в «Лагере ПЛЮС».[27] Откуда она узнала об этом? Разумеется, как и Лонни, Сильвия могла выйти в Интернет, воспользоваться поисковой машиной, узнать о прошлом Люси. Или кто-то еще, более опытный и зрелый, что-то ей рассказал.
И все же откуда она узнала? Более того, как вообще кто-то мог узнать? Только один человек был способен уличить Люси во всем.
Но Пол никогда и никому ничего бы не сказал.
Она смотрела на прозрачную жидкость в стакане. Пол Коупленд. Люси буквально видела его — неуклюжего, худощавого, длинноволосого, с ослепительной улыбкой. Что интересно, встретились они через отцов. Старший Коупленд, по профессии акушер-гинеколог, сумел покинуть Советский Союз, спасаясь от репрессий, чтобы столкнуться практически с таким же отношением в США. Айра, добросердечный отец Люси, не мог устоять перед столь трогательной историей. Вот Айра и взял Коупленда врачом в лагерь. Дал его семье шанс на все лето покинуть Ньюарк.
