Владимир Орешкин - Перпендикулярный мир
Иван пригнулся у окна и заметил редкую цепочку бородатых людей, выбегающих из леса к поезду. Вот некоторые из них и палили в воздух.
Он, одним движением, запахнул оконные короткие занавески, и спокойно сказал Маше:
— Это ограбление… Тебя нужно испортить.
Маша тоже не испугалась, она даже попыталась отодвинуть занавеску и посмотреть на улицу, но Иван не дал ей это сделать.
— Что значит испортить? — сказала тогда Маша.
— Это значит, тебя нужно вымазать какой-нибудь грязью или кетчупом. Потому что ты слишком красивая.
— Ты совсем сошел с ума, — строптиво сказала ему Маша.
— Я с тобой не советуюсь, — сказал Иван. — Я — мужик. Как сказал, так и будет.
Он принялся рыться в их продовольственной сумке, в поисках кетчупа или грязи, но ни того, ни другого там найти не смог.
Маша же даже потеряла дар речи, так поразил ее его тон.
— Господи, — сказала она, — да ты совсем уже взрослый. Как я не замечала это раньше. Тебе на самом деле, четырнадцать лет!.. Почему мы не отмечали твое день рождения? Когда оно было?
— Когда, когда!.. Четырнадцатого января, вот когда.
— Я ничего тебе не подарила?
— Тебе было не до этого… Не заговаривай мне зубы. И сейчас не до этого!
Он был прав. Потому что нападавшие подбежали уже к поезду, и теперь старались забраться в вагоны.
— Открывай двери! — услышал Иван хриплые голоса в том месте, где был вход в их седьмой вагон.
— Ценностей у нас, слава богу, нет. Только — ты… Из-за тебя у нас будут неприятности… Что ты расселась, — сделай с собой что-нибудь. Изуродуй себя как-нибудь. Придумай что-нибудь!
— Зачем? — недоумевающе спросила Маша.
— Затем, что это бандиты, а не женихи.
— А что, бандиты, это не люди?
— Когда на работе, то не люди… Перестань наконец-то философствовать! Надень на себя что-нибудь! Какую-нибудь кофту!
Иван кинулся к Машиной сумке, открыл ее и стал выбрасывать из нее все подряд, пока, наконец, не остановился на джинсовой курточке.
— Надень, — кинул он ее Маше, — и подними воротник!
Бандиты были уже в вагоне. Стал слышен их топот и хриплый смех.
— Таможенный досмотр! — закричали они. — Всем оставаться на местах, из купе не выходить и не выглядывать! Стреляем без предупреждения!
До этой Машки наконец-то стало доходить. Весь ужас создавшегося положения… Эх, ведь правильно мама говорила: не родись красивой, а родись счастливой. Про себя… Но это роли сейчас не играло, потому что формула — универсальная.
Наконец-то Машка перестала болтать, а молча надела, что ей сказали. И зажалась в угол купе… Но разве ее не заметить! Она же большая!.. Накрыть ее, что ли, чем-нибудь?.. Или сказать, что она больная?.. Что у нее оспа или бубонная чума?
Но тогда вообще, — возьмут и пристрелят. Из брезгливости.
Это же надо, — так прокатиться! Это же надо, — так бездарно залететь!.. И куда он только смотрел раньше. Как только забыл, в какой стране живет!..
Маша по-прежнему не могла прийти в себя от изумления. Иван готовился ее защищать! Этот мальчик, за которым необходим глаз да глаз, который нуждается в воспитании и в хорошем образовании, которому сейчас нужно быть не здесь, а сидеть на уроке за школьной партой, а после уроков играть в футбол или делать домашние задания, — этот мальчик хочет оградить ее от каких-то ужасных людей, которые вот-вот ворвутся в их купе… Все-таки, если существуют на свете высшие существа, то это — настоящие мужчины. Такие, как он.
Таможенный досмотр приближался. Из соседних купе, все ближе и ближе к ним, слышались испуганные возгласы, и грубые уверенные голоса. А перед вагоном, у дверей, стала накапливаться кучка насмерть перепуганных людей, окруженных увешенными оружием грязными людьми.
Наконец, открылась дверь и в их купе. В проеме показалось давно не бритое масляное какое-то лицо. Посреди которого расположились маленькие узкие, но какие-то очень острые, глазки.
— В штаны еще не наложили, от страха? — бодро спросил бандит. — Не боись!.. Золото, электронику, деньги и прочие ценности, — на стол. Кто чего утаит, а я найду, — немедленный расстрел. Одного бережливого уже кокнули. Кровищи было!.. Так что, пошустрей…
После этого он заметил забившуюся в угол Машу.
И прервал свой монолог на полуслове.
Уставился на нее, как баран, на новые ворота, — и не мог вымолвить больше ни слова.
Она сидела там, укутавшись в джинсовую курточку, с поднятым, по приказу Ивана, воротником. Сидела, и смотрела на бандита. Огромными черными, как непроглядная ночь, глазами.
— Иван, — сказала она ровно в наступившей тишине. — Без глупостей!
И Иван, который было решился пойти на врага в рукопашную, послушался. Опять вернулся на исходную позицию. Но запыхтел при этом, как паровоз.
Бандит бросил взгляд на Ивана, не нашел в нем никакой угрозы, и снова перевел его на Машу. А Иван пыхтел и пыхтел, — никак не мог остановиться. Словно бы в нем развели столько пару, что хватило бы на десяток паровозов.
— Мужики! — вдруг каким-то осевшим фальцетом попытался крикнуть бандит. — Мужики, идите сюда!
Через несколько секунд дверь в купе распахнулась по всей своей ширине, и внутрь заглянуло еще двое или трое его товарищей.
— Ну? — спросили они корешка. И после этого тоже заметили Машу.
Потому что, несмотря на курточку и поднятый воротник, не заметить ее было невозможно.
Опять воцарилось молчание. Слышно было, как где-то невдалеке судорожно плачет женщина, а на улице, у входа в вагон, то разгорается, то затихает вновь какой-то разговор.
— Эй! — наконец-то спросил один из разбойников. — Ты кто?.. Деньги есть? Или золото?
И они снова уставились на Машу, — должно быть, ожидая ее ответа.
— Вот это да! — наконец очнулся один из разбойников, самый старый, лет, может, пятидесяти, и самый небритый, в руках у которого был короткий автомат, а за солдатским поясом с пятиконечной звездой на бляхе, виднелись ножны с огромным ножом. — Это же какая телка, мужики!.. Я такой в жизни не встречал! Это же какая будет услада для организма! Представить только… Вот ведь повезло, так повезло!
Остальные как-то загудели одобрительно, — потому что к остальным дар членораздельной речи еще не вернулся.
Но странно, Маша, как будто не испугалась. Наоборот, создавалось такое впечатление, что она становилась все спокойней и спокойней. Показалось даже, что она улыбнулась чуть-чуть, едва-едва, тонкой какой-то змеиной улыбкой.
Иван, который продолжал пыхтеть, переводя взгляд то на разбойников, то на Машу, даже стал пыхтеть чуть меньше, хотя казалось бы, что пыхтеть нужно больше, — но было что-то в его приятельнице сейчас, что она стала начальницей, а не он… И у нее это лучше получалось. Командовать.
Хотя, конечно, никаких команд не было. А было что-то другое. Черт знает, что.
— Мужики, — сказал опытный разбойник, — я — первый.
— Ты че, — не согласился вдруг другой, — это я ее нашел.
— Нашел первым ты, а первым буду я, — сказал опытный. — Нет сил терпеть. Это же надо, какой бутон.
— Ты — первый, — вдруг сказала Маша, ровно, без каких-либо эмоций, словно разговаривала с собой…
Иван поразился ее голосу.
Разбойники не поразились, они никогда не слышали, как она разговаривает, а Иван поразился. Потому что так она не говорила еще ни разу, — сколько он ее знал.
Шрам на ее горле, который он последнее время не замечал, настолько привык к нему, потому, что тот стал бледным и почти не выделялся на фоне остальной шейной кожи. Так этот шрам вдруг покраснел, как-то вспух, надулся, и стал страшным… Голос вообще пробрал его до костей. Потому что это был не ее голос, — голос какой-то другой, гораздо старше ее, женщины. По возрасту.
Так что Иван уже и по другой причине не мог сдвинуться с места. Но пыхтеть по прежнему продолжал. Хотя и не так интенсивно.
— Ты — первый, — повторила тем же не своим голосом Маша.
И тут произошла какая-то чушь, которую Иван вообще не ожидал. Хотя он ожидал чего угодно. И приготовился к худшему. Даже, определился, как будет хватать со стола столовый нож, и на кого кинется с ним сначала. Главное, было развернуть у второго бандита автомат, который тот совсем не держал, а который болтался у него на ремне просто так, — развернуть и дать очередь. По ним. Если получится.
А дальше, — уже, как повезет…
Но произошла какая-то чушь.
Тот, первый бандит, вдруг начал покрываться потом. Крупными, какими-то неестественно крупными каплями, — и сразу. Было видно, пот проступает и под рубашкой, и под серыми брюками, заправленными в сапоги, и на руках, так что затвор автомата, на котором лежали его пальцы, тут же сделался мокрым. И весь он стал мокрым, особенно лицо, и волосы, из-под которых потекла самая настоящая вода.
Его приятель, обнимавший его за плечо, даже посторонился немного, чтобы самому не стать мокрым. Так все произошло быстро.
