Андреас Эшбах - Идеальная копия: второе творение
– Никаких намеков даже? Хоть что-нибудь наводящее?
– Ничего. – Хотя нет, кое-что он вспомнил. – Впрочем…
– Что? Да говорите же вы, Господи!
– Он снова спрашивал меня, кто считается самым главным по виолончели. Так сказать, виолончельным патриархом. – Господину Егелину пришлось отшатнуться, потому что от раздавшегося в трубке дикого скрежета у него чуть не лопнули барабанные перепонки.
– Господин Ведеберг?
Никакого ответа. Как будто доктор Ведеберг испугался так, что выронил мобильник из рук.
Ровно в назначенное время они подъехали к Государственной Опере. Вольфганг в своей лучшей рубашке, которую Ирена на всякий случай прогладила ему еще раз, и Свеня в платье, в котором она выглядела непривычно нарядно, но чувствовала себя в нем неуютно. Огромный кофр с виолончелью казался еще тяжелее, чем обычно, когда они вышагивали в поисках секретариата по высоким, отдающимся эхом коридорам старинного здания, в которых даже великаны могли бы гулять, не склоняя головы.
Полненькая секретарша в элегантном костюме была с ними очень приветлива, сразу нашла их имена в списке посетителей и быстрыми шагами проводила в обитую деревянными панелями залу, в которой без проблем мог бы репетировать целый оркестр, такая она была просторная.
– Подождите здесь, – сказала она, – господин профессор сейчас подойдет.
Они принялись ждать. Вольфганг достал свою виолончель, поставил на место шпиль, наверное, в десятый раз за этот вечер проверил смычок, сел в правильную позу и провел по струнам. В этой комнате его виолончель звучала более чем впечатляюще. Он настроил ее со всей тщательностью, так что по человеческим меркам звук ее был идеален.
Наконец вторая дверь открылась и в комнату, сгорбившись и опираясь на палочку, вошел старик. Его голый широкий череп обрамляли белые кустики оставшихся волос. Глаза слезились. Стоя на паркете, он казался очень ветхим и хрупким, но при этом внутренне несгибаемым. Его окружало что-то вроде облака мягкой доброжелательности.
Но еще через несколько шагов старик остановился и удивленно посмотрел на Вольфганга.
– Иоганнес, – воскликнул он, – Иоганнес, ты ли это? Как такое возможно?
– Вольфганг, – осторожно поправил его Вольфганг.
Профессор Тессари заморгал, как будто проснулся от сна.
– Ах да, конечно, – понимающе кивнул он, – это невозможно. Но ты так похож на своего брата, что я было на какую-то секунду забыл, какой год стоит на календаре. И что он уже умер, – он благосклонно улыбнулся, – значит, тебя зовут Вольфганг?
– Да, – кивнул Вольфганг. Утверждение, что профессора вечно витают в облаках, все-таки было правдой. – Только, к сожалению, у меня нет никакого брата.
Профессор Тессари покачал головой.
– Думаю, ты ошибаешься. Иоганнес Дорн. Очень одаренный молодой виолончелист. Я помню все это так, как будто это было вчера. Иоганнес Дорн, именно так его звали. Он должен приходиться тебе братом. Ты похож на него как две капли воды.
Вольфганг застыл, как будто по венам у него бежала не кровь, а холодный ужас.
– Не может этого быть, – прошептал он.
– Его зовут Ведеберг, профессор, – сказала Свеня, все еще не понимая, что происходит.
– Дорн – это девичья фамилия моей матери, – услышал Вольфганг свой голос. С каждым словом его все плотнее охватывал ужас, который, как тень, окутал его.
– Да, припоминаю, – кивнул профессор, – Юлия Дорн, не правда ли?
– Да, – сказал Вольфганг, – Юлия Дорн.
Он наконец все понял, и кусочки головоломки сложились в единую картинку. И картина эта была куда невероятнее, чем он готов был пережить. Он посмотрел на Свеню и уловил в ее глазах некоторое непонимание.
– Теперь понимаешь? – спросил он.
– Нет, – она покачала головой. Наверное, просто не могла в это поверить.
– Я клон моего брата. – Итак, он это сказал. – Тогда все складывается. Иоганнес Дорн – мой брат. Мои родители никогда не говорили мне, что у них уже был сын. Потому что я его клон. Это и в самом деле так. Я – клон своего брата, о котором я никогда ничего не слышал.
Мужчина на фотографии – он наконец-то нашел его, – это был профессор Тессари.
Глава 14
После того как Вольфганг закончил свой рассказ, наступила полнейшая тишина. Как будто весь мир за пределами этой комнаты исчез, и даже ее темные стены стали казаться почти нереальными. Как будто во всей вселенной существовал только этот маленький светлый островок, три стула, на которых они сидели, пюпитр с нотами под маленьким желтым фонариком, отбрасывающим слабый кружок света, и виолончель. Это было похоже на конец света.
Затем, много миллионов лет спустя, как показалось Вольфгангу, раздался кашель профессора.
– Я ничего не понимаю во всем этом, в генной инженерии, в клонировании, – задумчиво сказал он, – я только немного разбираюсь в виолончели, и я понимаю кое-что в таланте. Твой брат Иоганнес был потрясающим, действительно выдающимся талантом. У него были все предпосылки к тому, чтобы сделаться одним из величайших виолончелистов нашего века. Если бы он только захотел этого, но, я думаю, вся беда его была в том, что на него очень давили. Когда он пришел ко мне, он уже не любил виолончель, он даже ненавидел ее.
– Как он умер? – еле слышно спросил Вольфганг.
Белые брови профессора поднялись, отчего лицо его приобрело выражение чрезвычайного огорчения.
– О, это очень трагическая история. Несчастный случай, насколько я знаю, на летнем отдыхе. Иоганнес утонул, когда ему только исполнилось шестнадцать. После чего его родители переехали из Берлина, и я больше никогда ничего о них не слышал.
Вольфганг опустошенно смотрел в полумрак.
– Они никогда не ездили со мной отдыхать, – прошептал он сам себе. Теперь он понимал почему.
Профессор Тессари как будто устремил свой взгляд в далекое прошлое.
– Я часто вспоминал его. Мне всегда казалось, что его смерть была спасением от жизни, которая стала для него невыносимой. Знаешь, Иоганнес был из тех, кто изо всех сил стремится в мир. Однажды он поведал мне по секрету, что хотел бы сделаться писателем и писать про путешествия или, что еще лучше, работать, помогая странам третьего мира. Вечера, когда ему приходилось сидеть со своей виолончелью дома и заниматься, стали для него своеобразной тюрьмой. Его отец распознал его талант и поддерживал его, вкладывая в него много личных усилий, этого нельзя не признать, но задним числом нельзя также не признать, что он перестарался. Они постоянно ссорились, это было просто ужасно. Иногда, когда я наблюдал их вместе, меня не покидало чувство, что в один прекрасный день они вцепятся друг другу в глотку. – Он покачал головой и заморгал, чтобы отогнать воспоминание. – Все это было очень печально.
– А когда Иоганнес умер, мой отец клонировал его, чтобы попробовать еще раз. – Вольфганг внимательно изучал свои руки так, как будто они ему не принадлежали. – Имело ли это смысл?
– Чтобы узнать это, я должен услышать, как ты играешь, – ответил профессор. Он вздохнул. – Но не думаю, что ты сможешь играть в таких условиях.
– Несмотря на все, я хотел бы попробовать, – Вольфганг стоял на своем. Он подумал о красной кассете, на которой стояла буква «И.». «И.», что означало Иоганнес. Он слышал, как играет его брат, а не он. – Ведь мы же пришли сюда, чтобы узнать всю правду, и я все так же хочу ее знать.
Профессор Тессари склонил голову набок.
– Ну если хочешь, то давай попробуем.
Вольфганг разложил на пюпитре ноты сюиты для виолончели Иоганна Себастьяна Баха, взял инструмент, приготовил смычок, дождался ободряющего кивка профессора, глубоко вдохнул воздух – и заиграл. Так хорошо он не играл еще никогда в жизни. Его пальцы бегали по струнам с безупречной ловкостью, зажимая их на безупречно точные доли секунды, и даже смычок двигался как будто независимо от него, с нажимом и соблюдая правильный ритм. Все происходило так, как будто его тело играло само по себе, без его участия. Все это время Вольфганга не покидало странное чувство, как будто он смотрит на себя со стороны и слушает себя, не принимая в этом никакого участия.
Он закончил и остановился. Пока не затих еще последний звук, он краем глаза видел, как Свеня смотрела на него, делая большие глаза от удивления. Вот оно, подумал он, лучше я не могу.
Профессор Тессари смотрел прямо перед собой, слегка покачивая головой туда-сюда, как будто все звуки, которые только что играл Вольфганг, все еще были здесь.
– Можно я задам тебе один вопрос? – наконец сказал он после невыносимо долгой паузы.
– Конечно.
– Ты когда-нибудь играл на виолончели просто так? Просто чтобы послушать, как она звучит, чтобы порадоваться движению смычка.
Вольфганг заморгал, немного сбитый с толку:
– Вы хотите спросить, выделял ли я когда-нибудь лишний час на то, чтобы отрепетировать особенно трудные места?
