Полина Голицына - Жена алхимиков, или Тайна «Русского Нострадамуса»

Отвечает тень: «Должен я тебе признаться, раз уж свиделись. Хозяин ты был хороший, почём зря не наказывал, как у других бывало. А я грешным делом бежать хотел. Ты ведь мне щедро денег отсыпал. Я и десятой части не прогулял, когда в город выходил-то. Остальное во дворе зарыл. У правого столба ворот. Забери, чего добру зря пропадать. И еще, не рассказал я тебе, но хула на тебя от народа идёт, я всякого наслушался. Называют тебя колдуном, сказывают про птиц адских, которых ты с башни запускаешь. Много чего люди говорят, ты поостерегся бы. Негоже, если через то тебя суду предадут. И еще одно. Ты ведь меня грамоте обучил, за что тебе кланяюсь. Мне с той грамоты заработок хороший был. Неграмотных-то полно, а бумажка всякому бывает нужна. И еще, я записки вёл. Я их в твоём же подвале схоронил, где у тебя склянки. Там, если войти, надо у правой стены нижний ряд каменной кладки простучать, один из камней и выдаст мой тайник».

Я ему отвечаю: «Спасибо, Иван, на добром слове. Возьму я и деньги, и записки твои. Только мне больше сейчас интересно узнать, что чувствовал ты, когда умирал. Объясню: это мне нужно для того, чтобы правильный состав изобрести. Самому государю то желательно, так что говори всё как есть».

Он помолчал, потом начал: «Дело было так. Сначала, когда я моложе сделался, стало мне хорошо. И рука у меня болела, так перестала. Видно, сильный состав, если не только молодит, но и хвори лечит. Потом, недолго совсем, чувствовал я себя так, будто и правда, моложе стал. Я всё в зеркала смотрел, не верилось мне. Ну да когда меня знакомцы старые не узнали, тут уж я совсем поверил. Недолго это было, начало меня потом давить изнутри, будто обручами меня стягивают. Голову, грудь сдавливало. Сначала слабо, будто в душной горнице весь день просидел, а дальше – сильнее. Стал я забывать – кто я, где нахожусь. Потом дышать стало тяжело. И такое чувство, будто руки и ноги отнимаются. Тогда я слёг. Лежу, обручи вроде бы остановились, да только будто возвращается ко мне мой возраст. И рука, о которой я говорил, что болеть перестала, снова заныла. И силы меня оставили. Не мог я ни подняться, ни слова сказать, ни есть мне, ни пить не хотелось. Будто иссушило меня что изнутри. Самого момента, когда помер я, не помню. Сначала сделалось мне легко, помню, как дышать перестал, а дальше чернота».

Я говорю ему: «Спасибо тебе за то, что рассказал о своих последних минутах. Не знаю пока как, но это мне помочь должно. Поведай теперь, что ты на том свете видел».

Продолжает Ванька: «После черноты вроде светлеть начало. И шум начал подниматься. Похоже, будто в лесу ты в тихий день и вдруг ветер налетел. И всё сильнее тот шум, как будто ураган. Я вижу, слышу, но себя не ощущаю. Потом будто начал я куда-то падать. Лечу вниз, но не страшно мне, как бывает, если и вправду упадёшь. Только в ушах шумит. Потом остановилось. Светлее стало, но всё в густом тумане. И свет идёт не от неба, как если в низину забредешь, когда туман упадёт, а отовсюду. И шум этот прекратился. Тихо. Только в такой тишине обычно своё дыхание слышишь, чувствуешь, как сердце бьётся, а здесь – ничего. И тишина – не такая, как если уши заткнуть, а другая. Прозрачная тишина, чистая. И я как будто часть тумана, который вокруг, будто я и есть этот туман».

«Иван, а видел ты там еще кого-нибудь?», – спрашиваю его.

«В тумане не очень-то разглядишь, но слышал иногда шорохи. Вот если сидишь в лесу осенью, ветра нет, листья с деревьев падают. Они так же шуршат, пока до земли летят. Я так думаю, это такие же, как я, сюда прибывают. И то, что им громким шумом слышится, для меня – лишь шорох», – отвечает Ванька.

«Скажи, а как ты сам думаешь, что дальше-то? И что это за место? Ад или рай? По мне, так ты за страдания свои прижизненные должен в райских кущах обретаться», – продолжаю я разговор.

«Думаю, что кто бы ни решал, куда мне попасть, решения еще нет. Ведь там, где я сейчас, мне не плохо, но и не хорошо. В аду я должен был бы мучиться, в раю – наслаждаться, а здесь – ни то, ни другое. А куда меня определят, об этом уж не мне судить. Вот ты думаешь, что я страдания принял, а может я в чём согрешил, да так, что и сам не помню, а здесь всё знают. Скажу тебе одно. Как бы там ни было, но по мне лучше бы поскорее они решили. Мне – так хоть бы и в ад, ведь и в аду люди живут, как-нибудь и мы протянем. И с чертями, знать, можно договориться», – отвечает Ванька.

Хотел я еще с ним поговорить, да слышу за дверью разговор. Не иначе сам Пётр пожаловал, его голос ни с чьим не спутаешь. Ну а его закрытая дверь не удержит, если со мной свидеться решил. А я наказ торговца помню. «Прощай, Ванька», – говорю тени. Ванька вроде как головой мне кивнул. Затушил я свечи, еще дым от них не развеялся, дверь распахнулась.

«Что ты сидишь в темноте, – Пётр мне говорит, – всё колдуешь?». «Да какое колдовство, наука темноты требует», – отвечаю ему. «Что же это за наука, когда свечи у тебя чёрные, да зеркал наставил?», – он мне говорит.

Ну, видать и до него те слухи дошли, о которых Ванька мой рассказал. «А то и наставил, что изучаю как трубу сделать лучше, чем у Ньютона вышло. Тебе же и нужно будет для артиллерии», – отвечаю ему.

А он мне: «Ты трубами не прикрывайся, всякое тут о тебе говорят, да только прямо никто не скажет, за свою же шкуру боятся».

«Вот если скажет кто на меня слово и дело государево, тогда и спросишь, а так – мало ли о чём тёмный народ судачит», – отвечаю.

Пётр поостыл. Говорит мне: «Когда ты эликсир свой сделаешь? Только подданных моих изводишь своими науками, а толку никакого». Тут я ему напомнил, что по науке толк есть даже в неудаче, и что как бы там ни было, а эликсир я всё одно добуду. На том и порешили.

«Эх, туманные дела в старину творились. Яков такими вопросами задавался, которые и сегодня без ответа остаются», – подумал Семён.

«О, да я почти дочитал эти сказания, ну да уже добью их сегодня. И хорошо бы это с Вениамином Петровичем обсудить. В целом – сказки, наверное, но рациональное зерно тут всё же есть. Не случайно же это общество уже столько лет существует», – Семён продолжил читать.

Глава 22. Двойное убийство во имя любви

Обдумывать. Искать оправдания для уже принятого решения.

Василий нашёл подходящую отвёртку, подошёл к гробу. Когда «Газель» выехала из гаража, он закрыл ворота. Теперь в замкнутом помещении начал появляться неприятный запах. «Если открыть, тут будет не продохнуть, что подумает София, когда придёт?», – Василий, который уже начал выкручивать первый шуруп, затянул его и положил отвёртку в карман.

«Лучше бы мне пока её не трогать, пусть побудет так. А когда получим философский камень, тогда и откроем. А там – нужно будет совсем немного времени, да и София будет уже всё знать, она ничему не удивится», – решил он.

«Только, как бы ей об этом помягче сказать. Я уверен, что она не против будет мне помогать в алхимических опытах, но если узнает о том, что у меня в доме стоит гроб с телом жены. Не испугает ли это её? Надо будет, всё же, её к этому подготовить. В конце концов, она ведь такой же учёный, как и я. И эксперименты, в которых использовали человеческие тела, проводились всегда, да и сейчас – чем занимаются патологоанатомы? Думаю, она меня поймёт и не наделает глупостей», – продолжал размышлять Василий.

Он сходил на кухню, нашёл там тряпку для вытирания пыли, взял чистящее средство в распылителе. Набрал ведро воды, растворил там пару колпачков дезинфицирующего раствора, которым обычно моют раковины и другую сантехнику, захватил еще одну тряпку и щётку.

Василий вымыл гроб сверху и с боков и собрался перетащить его в подвал. «Тяжёлый, всё-таки», – подумал Василий, приподнимая его с одного из концов. Он протащил последнее пристанище тела Дианы в направлении двери, которая вела из гаража в дом, и увидел, что на полу всё еще остаётся земля. «Ну да, снизу-то я его не помыл», – упрекнул себя Василий, перевернул гроб на бок, почувствовал, как внутри что-то ударилось о деревянную стенку. «Прости, Диана! Тебе недолго осталось там лежать, так что потерпи», – подумал он, вычистил землю снизу и потащил гроб в подвал.

Когда он был уже у входной двери и начал спускаться, Василий едва не потерял равновесие под тяжестью. «Не хватало еще, чтобы он слетел с лестницы и разбился. Тогда мне точно не удастся толком подготовить Софию, весь дом пропахнет. Да, одному это делать ох как неудобно. Но кто поможет?», – подумал Василий, остановившись на верхней ступеньке.

От строителей во дворе осталось несколько досок, по которым они ходили в подвале, когда пол был уже почти готов и ему нужно было затвердеть. Василий принёс эти доски, уложил их на ступени как полозья, нашёл в гараже веревку, обвязал гроб и аккуратно спустил его до самого низа. Там он передвинул свою ношу в один из углов.