Черный дом - Михаил Широкий
Не в состоянии больше выносить впившийся в него, как игла, горящий дьявольский взгляд, Гоша, понимая, что это всего лишь сон и достаточно только небольшого усилия с его стороны, чтобы выйти из него, вздрагивает всем телом и просыпается.
На дворе было уже утро, причём, скорее всего, позднее, – через занавешенное окно в спальню широким потоком вливался яркий солнечный свет. Гоша, прищурив глаза, некоторое время оглядывал свою комнату, словно давно не видел её. Ему и впрямь казалось, что с той поры, как он был здесь в последний раз, прошла целая вечность. А между тем это было только вчера. Вчера после обеда он покинул её, чтобы пойти прогуляться, повидаться с друзьями. Друзей так и не увидел, а вот прогулялся на славу. Надолго запомнится ему эта прогулка…
Гоша вдруг скривился и тихо простонал – снова дала себя знать головная боль. Осторожно ощупав голову, он обнаружил чуть повыше левого уха – в месте, где на его череп, едва не раскроив его, обрушилась «папикова» дубина, – огромную плотную шишку. От неё по всей голове растекалась, то усиливаясь, то временно ослабевая, тягучая ноющая боль, становившаяся порой нестерпимой и заставлявшая его морщиться и глухо постанывать.
Наконец, не в силах больше выдерживать этих тяжёлых болезненных ощущений, Гоша не без усилия поднялся с постели и, хватаясь руками за стены и мебель, потащился на кухню. Добравшись до находившейся в буфете аптечки, он порылся трясущимися пальцами в ворохе хранившихся там лекарств (их основным пользователем была его бабушка) и, выбрав те, которые, как он слышал от неё, помогали при головной боли, жадно выпил их, надеясь, что они облегчат его страдания.
Затем вернулся в спальню, вновь улёгся в постель, укрылся пледом и закрыл глаза. Самочувствие его было из рук вон скверным – его знобило, мутило, раскалывалась голова, шумело в ушах. И невероятная слабость, парализовавшая всё тело, затруднявшая самые простые движения и всё более погружавшая его в состояние анемии, забытья, полной отрешённости от окружающего. В конце концов, незаметно для самого себя, он заснул.
Проснулся он, когда было уже далеко за полдень. Солнечные лучи, проникавшие в комнату, изменили своё направление и лишились прежней яркости. Гоша, не отрывая головы от подушки, рассматривал лежавшие на обоях световые пятна, на фоне которых были заметны плававшие в воздухе мельчайшие пылинки, и на его бледном осунувшемся лице начала вырисовываться так давно не показывавшаяся на нём слабая утомлённая улыбка. Впервые за долгое время у него не болела голова, его не бил озноб, пропала тошнота. Неизвестно, помогли ли ему бабушкины лекарства или оказал целительное действие спокойный крепкий сон в своей постели, но он чувствовал себя почти здоровым. Ощущалось лишь лёгкое недомогание, общая слабость, однако по сравнению с тем, что было с ним совсем недавно, это были пустяки. Главное, что у него ничего больше не болело и никакого серьёзного ущерба его здоровью, очевидно, нанесено не было. А всё остальное, он верил, было поправимо.
Поднявшись с дивана, он более твёрдым шагом, уже не придерживаясь за стены, отправился на кухню. Свидетельством улучшившегося самочувствия был появившийся у него аппетит, который он утолил найденными в холодильнике сосисками. Затем он выпил чаю и, почувствовав после этого лёгкого перекуса новый прилив сил, удовлетворённо улыбнулся.
Потом он открыл окно и выглянул во двор. Там всё было так же, как и за день до этого. Так же, как и всегда. Сидели возле подъездов и обсуждали что-то старушки-соседки, возле сараев с криками и гоготом гоняла мяч малышня, периодически въезжали и выезжали машины. И время было примерно то же, в которое он вышел вчера из дому, – послеобеденное, когда перекатившееся на западную сторону неба солнце посылало на землю свой уже чуть притушенный, как будто немного утомлённый свет, путавшийся и в значительной степени меркший в пышных кронах деревьев, благодаря чему в палисадниках царили лёгкий сумрак и приятная прохлада.
Гоша озирал с высоты третьего этажа этот привычный, знакомый ему до мельчайших подробностей пейзаж, успокаивающе и умиротворяюще действовавший на него, и ему начинало казаться, что всё случившееся с ним предшествующим вечером и ночью было не более чем сном. У него уже возникало пару раз это ощущение там, в чёрном доме, когда он был на волосок от гибели и подобные иллюзии были своего рода защитной реакцией против творившегося с ним и вокруг него ужаса и очень скоро, разбиваясь о действительность, обнаруживали свою несостоятельность и фантастичность. Но теперь, когда всё было позади, когда ночной кошмар закончился и его жуткие призраки, вспугнутые и рассеянные светом дня, отступили и затаились где-то в тёмных, затерянных уголках сознания, Гоша, как ему представлялось, с гораздо большим основанием мог предположить, что всё происшедшее с ним вчера – сон, игра возбуждённой фантазии, временное помешательство, сопровождавшееся необычайно яркими, достоверными, так похожими на реальность видениями, которые, однако, не могли быть реальными, настолько они были невероятными, чудовищными, выходящими за пределы понимания и логики.
Но, раздумывая над этим, Гоша ощутил лёгкое головокружение и, подняв руку, нащупал выше уха громадную, твёрдую, как камень, шишку, крайне болезненно реагировавшую на малейшее прикосновение. Он поморщился и поспешил отдёрнуть руку. И, устремив взгляд вдаль, поверх макушек стоявших напротив окна старых ветвистых акаций, нахмурился и стиснул зубы. Расслабленное, благостное состояние уступило место мрачной задумчивости и внутреннему напряжению. Мгновенно пропало желание обманывать себя и пытаться забыть то, что оставило на нём такие явные, осязаемые отметины. Потому что забыть такое было невозможно, даже если бы у него возникло подобное желание, даже если бы он всеми силами души попытался вычеркнуть из памяти события минувшей ночи, воспоминания о которых отзывались в нём свежей острой болью, и далеко не в первую очередь физической.
Он вскинул глаза кверху и остановил взгляд на полупрозрачных белоснежных облачках, медленно, неуловимо для глаза плывших по чистому лазурному небосводу. Он обратил внимание, что они плыли в сторону реки, туда, откуда он недавно приплёлся полуживой от смертельной усталости и такого же смертельного ужаса, туда, где на берегу, за плотной стеной густой растительности притаился уединённый двухэтажный барак, гостем которого он имел несчастье давеча побывать. Он непроизвольно последовал мыслями за скользившими в небесной вышине облаками, словно обозревая с высоты покинутые им не так давно места и будто воочию видя такие знакомые ему лица…
Но почти сразу же отпрянул от окна и прикрыл глаза рукой, точно не в силах вынести увиденное. Лицо его
