Франк Тилье - Переломы
Последняя из отобранных газет. Последняя статья. Приговор оглашен.
Облегчение.
Родители девочки громко протестуют. Их никто не слышит.
И наконец в поле его зрения попадает имя.
Но не имя кататоника. Имя отца маленькой жертвы. Поль Бланшар. Директор супермаркета, живущий в городке недалеко от Нанта.
Господи, Бланшар. Имя, которое назвала ему Жюли за тарелкой спагетти. Единственное слово, произнесенное кататоником…
Люк бросается к компьютеру, выходит в интернет, включает поисковую систему, ищет в телефонных справочниках, каталогах, находит адрес Бланшара, но номер телефона не указан. Скорее всего, стационарного телефона у него нет.
— Черт возьми!
У Люка нет выбора. Ему необходимо убедиться, что он не ошибается.
Ведь то, о чем он думает, просто немыслимо.
До Нанта шестьсот километров. Шестьсот километров, чтобы решить, должен ли он совершить два самых ужасных преступления. Отказаться от одного больного. И убить другого.
Когда он выходит и исчезает в темноте, Доротея, наблюдавшая за ним через окно, обходит дом сзади и тянет на себя застекленную дверь. Попасть в дом к Люку проще простого.
«Что же ты скрываешь, доктор Люк Грэхем? — думает она. — Что ты замышляешь глубокой ночью?»
Она подходит к коробкам, ее бросает в пот. Она нагибается и берет в руки газету, в которой рассказывается о происшествии с жандармом. Подчеркнуты заголовок, название города. Имена… Поль и Лоранс Бланшар. Фотография улыбающегося мужчины, выходящего из здания суда. Она его не знает.
Молодая женщина заглядывает в другие коробки. Сообщения о других происшествиях.
«Какое отношение все это имеет к моей сестре? В какие игры ты играешь, Грэхем?»
Нахмурившись, она нагибается и подбирает еще одну вырезку. Фотография разбитой машины. Семья Грэхема, уничтоженная дорожной аварией…
«Так, значит, вот в чем дело, вот откуда это одиночество, эта окружающая тебя трагедия… Это наваждение, все эти статьи — отголоски твоей собственной истории…»
Доротея чувствует себя неловко; она кладет все на место и тихонько уходит.
27
Жюли с чашкой кофе в руке нервно мечется по холлу клиники Фрейра. Она смотрит на часы. Почти половина одиннадцатого. Звонит ее мобильный.
— Алло!
Голос звучит сухо. После тяжелой ночи у нее отвратительное настроение. Есть все основания опасаться, что день будет особенно бестолковым и трудным.
— Здравствуйте, Жюли. Это Люк.
Жюли чувствует, как к горлу подступает какой-то комок.
— Доброе утро.
— Я только что говорил с Капланом. Тест с ривотрилом переносится на завтра.
Жюли слышит в трубке шум автомобильного мотора.
— На завтра? Но почему?
— Тут ночью на меня свалились серьезные семейные проблемы.
— Мне очень жаль, но вы могли бы предупредить меня раньше. Я тут уже почти два часа торчу.
— Завтра утром, ладно? В любом случае торопиться незачем, с больным все в порядке. Он получает внутривенное питание и гидратацию. Каплан всем займется.
— А никто другой не может провести тест?
— Это мой больной, Жюли…
Она сжимает зубы.
— Хорошо.
Пауза.
— Жюли… Я хотел бы извиниться за вчерашнее. Но… Мне это трудно.
— Что именно вам трудно?
— Трудно, и все тут… Берегите себя, Жюли…
Он отключается. Жюли, испытывая легкую досаду, идет к палате A11, в ушах у нее еще звучит голос Люка. «Берегите себя…»
Жером Каплан отворачивается от кататоника.
И идет к ней.
— Люк перенес на завтра, — говорит он.
— Я знаю.
Жюли нервно теребит пачку сигарет в кармане. Каплан кивает в сторону больного:
— Не волнуйтесь за него. Раньше кататоники оставались в таком состоянии до самой смерти.
Жюли Рокваль явно нервничает.
— Дело не в этом. Я трачу время на приезд сюда, мне надо просмотреть три тонны дел. Мне живется не намного легче, чем вам, вы в курсе?
Жюли смотрит на дисплей своего мобильного и садится на стул. Пишет эсэмэску. Потом, не меняя положения головы, поднимает глаза, при этом кожа на лбу собирается в мелкие морщинки.
— Если точно, кто такой Люк Грэхем?
— То есть?
— Честно говоря, я попыталась накопать какую-то информацию о нем в разных местах. И мало что нашла.
— А что именно вы ищете?
Она вздыхает. У Каплана есть противная привычка отвечать вопросом на вопрос, он быстро учится.
— Ничего конкретного, просто хотела бы узнать побольше об одном из звеньев той цепочки, которая объединяет нас всех. Понять, например, почему он пришел работать во Фрейра.
Каплан прислоняется к стене напротив нее. Словно задумавшись, он пощипывает нижнюю губу.
— Люк появился тут больше двух лет назад непонятно откуда. Насколько мне известно, у него был частный кабинет где-то рядом с домом, семейное дело. Если хотите, дело, передаваемое по наследству, от отца к сыну. Более чем приличный заработок, как мне представляется, образцовая клиентура, приятные условия работы. Но… можно подумать, что ему больше нравится каждый день тащиться за сто километров, чтобы зарабатывать меньше. Половина здешних психиатров втайне мечтает в один прекрасный день устроиться получше, а у Люка все наоборот. Он задерживается, проводит здесь ночи, берет все больше дежурств. Он живет не своей жизнью, а жизнью своих больных.
Да, именно так Жюли и понимает ситуацию.
— Семейные проблемы?
— Вы знаете, тут на дежурствах много чего можно узнать. Люк носит обручальное кольцо, но его жена и двое детей погибли в автомобильной аварии. Детишкам было восемь и тринадцать лет.
Жюли дописала сообщение, она сидит свесив руки между колен, не отводя глаз от больного кататонией.
— Это ужасно.
— Об этой истории много писали в здешних газетах, в частности, обсуждали проблему разговоров по телефону за рулем. Поищите в интернете, увидите.
— И он приходит сюда, чтобы сбежать из дома, от всего, что может напомнить ему о семье…
— Можно и так сказать. Сам Люк мало о себе рассказывает. Больные, только больные. Просто наваждение какое-то.
— Ну, как он сам справедливо отмечает, у всех есть свои навязчивые идеи.
— Ну не настолько же! Знаете, он пытается посмотреть истории всех больных с психическими травмами. Когда лечишь психические травмы, сталкиваешься с самыми темными закоулками души каждого больного, в каком-то смысле пропускаешь его тайны через себя. Вытаскиваешь на свет божий инцесты, трагедии, несчастные случаи, грязные семейные истории. И… я думаю, что это его в равной мере и возбуждает, и истощает.
— Его возбуждают темные закоулки чужих душ…
Каплан медленно качает головой.
— Вы слышали про Кароль Фестюбер, молодую женщину из деревни километрах в тридцати отсюда, которую ее собственный отец пять лет держал на чердаке и мучил?
— Читала об этом в газетах, кажется, года полтора назад. Самое жуткое в этой истории — что вся деревня знала, но никто и слова не сказал. Но, видите ли, меня это не удивляет. Я сама постоянно сталкиваюсь с тайнами и ложью.
— Ну так вот, Люк тогда занимался этой пациенткой. Он, если можно так выразиться, просто набросился на этот случай.
Жюли таращит глаза от удивления. Каплан устало и вымученно улыбается:
— Он никогда не говорит об этом, но он вообще никогда не говорит о своих больных. У Фестюбер была диссоциация сознания, она не могла вспомнить, как и что с ней делали. Разум пытался оградить ее от всего, что пришлось вытерпеть ее телу. Люк думал, что сможет спасти ее, но страшно прокололся.
— То есть?
Каплан сжимает губы, он не решается выдать секрет. Пристальный взгляд Жюли заставляет его идти до конца.
— Я тогда только что пришел в отделение психиатрии. Люк хотел ускорить события, вытащить одним махом все загнанные вглубь воспоминания, ну, я не знаю, хотел блеснуть, доказать свое мастерство. А кончилось тем, что больная покончила с собой у себя дома, в разгар психотерапии, которую проводил с ней Люк. Ее нашли в ванне — она наглоталась снотворного и утонула.
Жюли проводит руками по измученному лицу:
— Самая страшная неудача для психиатра.
— Люк пошел работать в клинику, потому что хотел заново выстроить свою карьеру. Но… вы знаете, здешние больные совершенно не похожи на частных пациентов, большинство из них попадают к нам под давлением третьих лиц. По сути дела, Люк не особо разбирался в клиническом подходе к лечению психиатрической патологии. Можно быть великолепным психоаналитиком и при этом очень скверным клиницистом. Чемпион на стометровке не обязательно выиграет марафон.
Жюли встряхивает головой, ей не нравится, что она опять все узнает последней.
— И вы считаете, что из него вышел плохой психиатр-клиницист?
Каплан понимает, что играет с огнем, и предпочитает уйти от ответа:
