Светлана Чехонадская - Амнезия
Но что же он делает в клинике?
Этот человек верит в торжество добра. Что он вкладывает в это понятие? Его жизнь была разрушена Михаилом Королевым, как и множество других жизней. Он считает Михаила Королева исчадием ада. Ведь он уверен, что Королев крал у бедных, приказывал убивать тех, кто стоял на пути, угрожал смертью его собственным детям, и эти угрозы не были пустыми – он осуществил бы их, если бы потребовалось. Но Королев сделал гораздо большее: он превратил правосудие в дешевую комедию, ушел безнаказанным, перевернул мир с ног на голову, утвердил грех как главный принцип мироустройства!..
Следователь потерял любимую профессию. Он хотел играть трагическую роль… А через год на Марину было совершено покушение.
Мог ли этот следователь общаться с ней в двухтысячном году? Как прежняя Марина должна была его воспринимать? И зачем он появился сейчас?! Каков его план?
Она почувствовала страшную усталость. Запах дыма усилился, где-то вдалеке рассмеялись мужчины.
Какая она одинокая! Как ее отец в последний год жизни.
«Может, встать на подоконник, да и упасть головой вниз? Может, его план именно таков?»
… Турчанинов оказался в клинике.
– Сейчас хотите подъехать? – Удивления в его голосе не было. – Да, приезжайте. Конечно, задержусь. Я в общем-то ждал вашего звонка, Марина.
18
Было уже десять часов, но небо оставалось светлым.
Когда въехали в парк, пошел дождь – вначале потихоньку, потом сильнее, сильнее; налетел резкий ветер, над парком встала черная грозовая туча. Сразу наступил глубокий вечер.
Марина узнала то место, в котором ей явилась влюбленная парочка, но сейчас она ничего не увидела. Даже стволов не было – наверное, все-таки упали.
Шины уютно шелестели по мокрому асфальту, шофер вел машину молча. Он чувствовал себя очень уставшим.
Этот человек впервые увидел Марину пятнадцатилетней девушкой. Она выбежала из дверей особняка, был теплый летний день, возможно, те же числа июля, что и сейчас; он подъехал за Михаилом Королевым и стоял у машины, курил.
Ворота в сад были приоткрыты, за ними виднелись газоны, пересекаемые искусственной извилистой речушкой с двумя полукруглыми мостиками и одним небольшим водопадом.
Он и раньше работал у богатых людей, поэтому не удивлялся ни садам, ни дворцам, ни горничным в белых фартучках.
Его собственная дача была в ста двадцати километрах от Москвы. Участок дали жене за беспорочную службу в бухгалтерии завода АЗЛК. Машины у них не было, ездили на электричках, за три года сумели выстроить лишь сарайчик для инструмента и летний душ. Дача была для работы. Они сажали там картошку, огурцы, клубнику, капусту. Сын возмущался, говорил, что с рынка все будет обходиться дешевле, но дело было не только в этих овощах.
Денег на другой летний отдых все равно не было. Старшая дочь еще застала советские времена – он раньше работал в милиции, и ему иногда выдавали путевки в санаторий на Черном море, сын же родился позднее и моря никогда не видел.
Дача позволяла убить лето. Кроме того, она была в красивом месте, там легко дышалось после Москвы. За их сарайчиком открывались бескрайние поля, а на краю горизонта стоял настоящий бор – густой и непроходимый, как в сказках. Там начиналась Калужская область.
Можно было часами идти в даль и не встретить ни одного человека. На пути попадались речки, овраги, поля, рощицы, боры, заколоченные, почерневшие от времени и ушедшие в землю по окна деревянные дома; в лугах стрекотала разная живность, низко носились стрижи, однажды даже промелькнул рыжий хвост лисы – но людей не было. Иногда он выходил на берег озера, садился среди душистых трав и думал: умирает все – его милиция, АЗЛК жены, земля, страна…
Когда он устроился шофером и охранником, стало намного легче. На строительство дома, правда, все равно не хватало, но зато они накопили на доплату и переехали в трехкомнатную квартиру.
Потом стали копить на ремонт.
Через два года начали копить на хороший телевизор и новую мягкую мебель.
Он так жил всегда, постоянно копил на что-то – и так жили его родители. Они тоже не унывали. «В войну было намного хуже», – говорили они. А уж их родители жили в такие страшные времена, что последующим поколениям было грех жаловаться, что бы с ними ни случилось.
В тот год, когда он увидел Марину, его главной головной болью было поступление сына в институт. Эту проблему надо было решить во что бы то ни стало – впереди маячила армия. Для института нужны были деньги, для взятки военкому нужны были деньги – как ни крути, без пяти тысяч долларов ни та, ни другая проблема не решалась. Запасным вариантом был какой-то левый экологический институт – туда никто не шел, и можно было обойтись почти без денег (только нанять репетитора по сорок долларов в час), но сын кричал, что не может себя заставить заниматься нелюбимым делом. Мечтал быть врачом, дурачок…
«В медицинский не пробиться, – грустно думал он, давя ногой окурок. – А ведь пацан бредит медициной, с десяти лет мечтает… Где взять деньги? Вроде платят нормально, а никогда не хватает…»
В роскошном особняке распахнулась дверь, и на порог вышла не очень симпатичная, высокая зеленоглазая девчонка с длинными рыжеватыми волосами.
Мужчина не был ни злопамятным, ни сентиментальным. Воспоминание о первой встрече промелькнуло в его голове просто так – ничего не означая, никак не тревожа. Он просто вспомнил, что она когда-то была пятнадцатилетней и выбегала на крыльцо красивого дома, но время прошло, дом продан, а она повзрослела, и ее лицо покрыто оспинами.
Так уж устроен мир – время никого не щадит. Его сын тоже пострадал: бросил этот экологический, загремел в армию. Хорошо хоть не попал в Чечню, могли убить. Вот только пьет теперь сильно. Слабый парень, как все они – молодые. Стержень, державший его самого, эта терпеливость, унаследованная от родителей и родителей родителей, сломалась, и ничто их теперь не держит. Им все надо сразу, а сразу ничего не бывает. «Бывает! – недавно орал ему сын. – Только у мудаков типа тебя не бывает, а у остальных – очень даже!» Он ему, разумеется, врезал, кулак у него был тяжелый, все еще милицейский…
Он изредка поглядывал на Марину, поражаясь ее работоспособности и даже уже не сердясь за тяжелый день, проведенный в салоне автомобиля. В темноте Маринино лицо разгладилось и казалось ему красивым. Она сидела с закрытыми глазами – наверное, задремала.
Наконец въехали на территорию клиники. Машина остановилась у главного входа.
Дождь лупил по закрывшимся бутонам портулака, вбивал их в землю, они разметались по клумбе, разбросанные кем-то разноцветные пуговицы. Сильно пахло землей и сыростью. К лестнице прибилось несколько мокрых шариков тополиного пуха. У клиники тополя не росли – наверное, пух залетел из парка.
Елена Павловна в темном холле всплеснула руками: «Мариночка! Ничего не случилось? Приехали к Ивану Григорьевичу? А я испугалась – думала, вам плохо. Вы какая-то усталая, не тошнит? А у нас здесь одна пациентка есть! – похвасталась она и сразу же перешла на шепот: – Сделала пластическую операцию, и что-то не так пошло! Теперь приводим ее в порядок. Она будет судиться с той клиникой – вы бы видели, что они с ней сделали! Все лицо словно в оспинах…» – врачиха осеклась и сразу же заторопилась в палату.
Турчанинов сидел за своим столом и что-то писал. Когда Марина вошла в кабинет, он закрыл тетрадь и снял очки.
Она села напротив, достала из кармана вырванные из журнала страницы, разгладила их. Марина боялась, что рука станет дрожать, – но нет, почти ничего не было заметно.
– Я вас видел на Петровке, – мельком посмотрев на страницы и сразу переведя взгляд на нее, сказал Иван Григорьевич. – Вы спрятались за кустами, но я вас успел заметить. Я уже имею представление о вашем характере и вашем уме… Короче, я вас ждал.
Она с трудом откашлялась: звуки из горла нужно было вытягивать силой.
– Вы, оказывается, знали моего отца…
– Знал.
– И не любили, надо полагать.
– Это сложный вопрос.
– Теперь правосудие совершилось? – хрипло спросила она.
– Правосудие? – Он удивленно помолчал и ответил не сразу – Правосудие не совершилось.
– Еще нет?
– Еще нет? – снова переспросил он. – Почему «еще»? Вообще нет. Ваш отец должен был понести наказание за совершенные преступления. Но его не наказали. И теперь уже не накажут.
– А это не наказание? – Она возвысила голос, и его взгляд стал еще более удивленным. – То, что произошло со мной, потом его самоубийство…
– Ни к тому преступлению, ни тем более к правосудию это не имеет никакого отношения.
– Это вы мне звонили домой с угрозами?
– Вам звонили с угрозами?
– Знаете… – Она прикрыла глаза и стала разговаривать так, в темноте. – Я устала. Если это делаете вы, то делайте скорее. Я не покончу с собой, это совершенно точно. Поэтому вам придется принимать решение самому.
