Джесси Келлерман - Беда

— У нас только мужчины проживают.

— Она работает у вас раз в неделю, — пояснил Джона.

— С такой фамилией тут никто не работает.

— Вы уверены?

— Ага.

Джона закусил губу.

— Могу я спросить, кто вы?

— Я — начальник ночной смены сиделок.

— И вы не слышали об Ив Жжонс?

— Ничего не знаю.

— Не знаете или не слышали?

— Могу я спросить, кто вы? Из прессы?

— Я ее друг, — ответил Джона. — Пытаюсь ее разыскать.

— Ну, я вам помочь не могу. И хватит болтать. Мне пора идти.

Человек повесил трубку. Джона в ярости набрал тот же номер. Восемнадцать гудков — никто так и не ответил.

13

В последнее время Джона привык к нескончаемому потоку брани, лившейся на него весь рабочий день, а после разговора с сестрой и тем человеком из «Бикона» ему было так не по себе, что с утра он не сразу заметил отсутствие и брани, и ее источника. Только за ланчем он спросил у интерна, куда подевался Бендеркинг, но интерн лишь плечами пожал.

Джона принял исчезновение Бендеркинга как подарок судьбы и не задавал вопросов до дневного обхода, когда Бендеркинг наконец явился — злой как пес, без галстука, в рубашке не по размеру и с повязкой на глазу, — тогда Джона обратился за разъяснениями к болтливой медсестре.

— Ему кофе в глаз плеснули.

— Как это случилось?

— Она ворвалась и давай орать: такой, мол, сякой, разэтакий! — и ффффф! — Медсестра широко повела рукой. — Прямо в глаз.

— Она?

— Знаешь, думаю, он ее обманул.

Джона, испугавшись не на штуку, спросил, что сталось с нападавшей.

— Удрала. Ты что, спецагент? Зачем тебе это знать?

— Просто так, — сказал он.

В тот вечер он был уверен, что Ив придет, — и точно, вот она, под вязом, сронившим уже листву: осень близка.

— Здравствуй, любовь моя, — сказала она.

Они поднялись в квартиру. Джона бросил сумку на пол, скрестил руки на груди и смотрел, как Ив заваривает чай.

— Вынуждена извиниться, — сказала она, доставая ромашковый. — Я на время ушла из зоны доступа.

Он промолчал.

— Ох, мы, кажется, злимся?

— Зачем ты это сделала?

— Что сделала?

— Так нельзя, — сказал он. — Нельзя, нельзя! Это же не… просто не могу поверить, чтобы ты сделала такое. И не пытайся меня уверить, что это была не ты, потому что…

— Джона Стэм. — Она поставила чашку на стол. — Будь добр, позволь и мне сказать словечко. — Она похрустела пальцами, откашлялась. — Во-первых, я должна рассказать, где я была. Мне многое следовало сделать, у меня есть определенные обязательства. Прежде всего, тебе следует осознать, что успех от провала, как правило, отделяет наличие продуманного плана. Поскольку у меня имелся всего один шанс пообщаться с негодяем, который позволяет себе срывать на тебе свой дурной нрав, я взяла на себя…

— Значит, все-таки это сделала ты.

— Не перебивай, пожалуйста.

— И ты не попытаешься даже… не знаю — прикинуться?

— С какой стати притворяться? Я все тебе расскажу. Это задумывалось как мой подарок тебе.

— О, еще какой!

— Вот и хорошо. Ты успокойся. Я как раз пыталась тебе объяснить, что правильное осуществление этого плана требовало от меня тщательной подготовки, я уж не говорю о том, сколько сил надо в это вложить, но главное, определить, где и когда будет нанесен удар, выбрать наиболее уместное орудие возмездия. Полагаю, кофе — это в самый раз.

— Боже милостивый!

— Символически.

— Господи, Ив! — Он забегал по комнате, стуча кулаком о кулак.

— Ты не согласен?

— С чем?

— С символическим смыслом…

— О чем ты говоришь!

— О кофе, — терпеливо уточнила она.

— Что — кофе?

— Учитывая, как он обошелся с тобой. Заставил тебя склеивать его чашку. Я могла бы и чашкой ему заехать, но это вышло куда более… кинематографично. Жаль, ты не видел этого своими глазами… — Она махнула рукой, изображая полет жидкости из кружки. — Прямо в глаз.

Он молча уставился на Ив. Та нахмурилась:

— От тебя исходит негатив, Джона Стэм.

— Еще как!

— Что случилось?

— Что случилось?! Ты напала на моего шефа.

Она покачала головой, как бы вопрошая: ну и что с того?

— Зачем ты это сделала?

— Он это заслужил. — Вопрос словно удивил ее. — Или, по-твоему, не заслужил?

— По-моему…

— Ты месяц кряду только о том и твердил, что рад был бы кишки ему выпустить.

— Но это…

— Право, — сказала она, — я рассчитывала на твою благодарность.

— Благодарность?

— Ну конечно! — У нее даже зрачки расширились. — Ведь я сделала это для тебя, ты же понимаешь.

— Чтоб я этого больше не слышал!

— Но так оно и есть.

— Не смей больше этого говорить!

— Но я сделала это, говори не говори. Даже если результат вышел не тот, которого я ждала, — буду откровенна, мне кажется, что ты слегка переигрываешь, Джона Стэм, — все же сам поступок был правильным. Ты говорил…

— Я говорил, что не люблю его, я же не говорил…

— Ты говорил…

— Я не говорил, что хочу его изувечить.

— Ты сам мне велел, — заявила она.

— Неправда! Такого я не говорил!

— Со всей определенностью говорил.

— Когда?

— Ты сказал: «Сделай это».

— Когда я такое сказал?

— Мы с тобой это обсуждали. Ты сказал, стоило бы научить его хорошим манерам, и…

Теперь он вспомнил.

— Это не я сказал. Ты сказала.

— А ты всей душой согласился.

— Я…

— И я предложила научить его, и ты сказал: «Сделай это».

— В шутку.

— Мне показалось — всерьез.

— С какой стати? — Он привалился к стене. — Господи, а если бы я сказал: «Прикончи», ты бы его убила?

Она промолчала.

Он обернулся и взглянул ей в лицо.

Она сказала:

— Ты для меня это сделал.

Пауза.

Он сказал:

— Мне надо… извини.

Он заперся в санузле, присел на край ванны. У Бендеркинга ожог сетчатки. Он поправится, но ему больно, и это — на три-четыре недели.

Джона мысленно проиграл тот диалог, пытаясь понять, что в его интонациях, оборотах речи, выражении лица… Было хоть что-нибудь? «Сделай это». Разве это команда? Разве так можно было его понять? Неужели он несет ответственность? И как это будет выглядеть, если женщина, которой он вроде как спас жизнь, даст показания, что он подтолкнул ее к насилию.

Все живы, утешал он себя. На этот раз никто не погиб, и это главное.

А могло закончиться хуже.

Но ведь все живы.

Из гостиной послышался грохот.

Он вернулся в кухню-гостиную и застал Ив возле раковины, руку она подставила под воду, лицо бледное.

— Ив?

— Я — я уронила.

Осколки чашки на дне раковины. Из ладони Ив течет кровь, пятнает нержавеющую сталь раковины, смешивается с водой и завивается спиралью в слив.

— Покажи, — велел он.

— Пустяки… чашку жалко.

Порез неглубокий, но длинный. Вряд ли понадобится что-то помимо антисептика и тугой повязки. Джона оторвал длинный кусок бумажного полотенца, скатал и велел ей крепко прижать комок к ране.

— Джона…

Он сходил в ванную, подыскал все, что требовалось для обработки раны. Вернулся с пластырем и неоспорином. Ив выгребала осколки из раковины и выкладывала их на кухонный шкафчик.

— Я склею, — пообещала она. — Мне так жаль.

— Дай мне… открой… раскрой ладонь.

— Не сердись, умоляю!

— Я не сержусь.

— Мне жаль. Мне так жаль!

— Постой спокойно, Ив.

— Я люблю тебя.

— Раскрой ладонь.

— Правда. Я тебя люблю.

— Ив… — Он поглядел на нее, и ему стало страшно: глубочайшее отчаяние рассекло ее от макушки от пят. Книга, из которой выдраны все страницы.

— Я люблю тебя, — твердила она. — Прости, я допустила ошибку. Не сердись, умоляю.

Он переложил неоспорина, ее кожа лоснилась, пластырь отказывался прилипать.

— Стой спокойно.

— Ты сердишься?

— Нет, не сержусь. Не дергайся!

— Сердишься, по голосу слышу.

Он сделал глубокий вдох.

— Дай мне обработать рану.

— Мне так жаль.

Он насухо вытер кожу вокруг пореза.

— Извини, — завела она все сначала. — Я допустила ошибку. Мне жаль. Мне так жаль. Мне плохо, когда ты сердишься. Пожалуйста, не сердись. Джона, мне так жаль, Джона, пожалуйста! Я люблю тебя. Я никогда больше ничего подобного не сделаю. Я допустила ошибку. Я сделала это, потому что хотела тебя порадовать, но я ошиблась. Скажи, что не сердишься.

— Я не сержусь.