Нацуо Кирино - Гротеск

— Десять тысяч восемьсот иен. Позвонила бы после восьми — вышло бы дешевле. У них с этого часа пониженный тариф.

— Извините, у меня с собой мало денег. Завтра я Кадзуэ передам.

— Да уж будь добра, — по-деловому отрезал папаша.

Я поблагодарила и вышла из комнаты в темный коридор. Передо мной была лестница. Я посмотрела на нее, и вдруг у меня за спиной скрипнула дверь. То был отец Кадзуэ. Через оставленную щель из комнаты в коридор пробивалась узкая длинная полоска света. Оттуда не доносилось ни звука. Его родня затихла — видно, горела желанием послушать, о чем мы с ним будем говорить. Оказалось, что он ниже меня. Папаша сунул мне в руку бумажку — откровенное напоминание, сколько я должна за телефон. 10 800 иен.

— Хочу тебе кое-что сказать.

— Да?

Его глаза засверкали еще ярче; их обладатель словно хотел подчинить меня своей воле. В голове у меня поплыл легкий туман. Для начала он решил ко мне подольститься:

— Ты, видимо, толковая девушка, раз тебе удалось пробиться в школу Q.

— Наверное.

— Много занималась?

— Не помню.

— Вот Кадзуэ, например, вся в учебе. С самого первого класса. К счастью, ума ей не занимать, ей нравится учиться. Она многого добилась, но ведь на учебе свет клином не сошелся. Она же девушка. Мне хочется, чтобы она выглядела как надо. В этой школе следует быть более женственной, что ли. Пусть хотя бы попробует. Она изо всех сил старается оправдать мои ожидания. Молодчина! Скажешь, она мне дочь, вот я ее и расхваливаю? Нет. Я говорю с тобой так откровенно, потому что мои дочери… Есть такое, чего они боятся. А ты по сравнению с ними… В тебе чувствуется какая-то свобода, уверенность. Я работаю в крупной компании и хорошо разбираюсь в людях. Сразу вижу способности в человеке, его сильные стороны.

В окружавшем нас полумраке я рассеянно смотрела на отца Кадзуэ. В голове боролись две противоположные мысли: с одной стороны, я понимала, что этот человек подчиняет меня своей логике, своим представлениям о морали, — но в то же время думала, а не принять ли то, что он мне навязывает? Я терпеть не могла жить по чужой указке и никогда так не жила, но в голове мелькала мысль: вдруг все-таки в этом что-то есть?

— Чем твой отец занимается?

Отец Кадзуэ оценивающе наблюдал за мной краем глаза. Наверняка его не впечатлит, чем занимается мой отец, подумала я и соврала:

— В швейцарском банке работает.

Его глаза вспыхнули:

— В каком? «Суисс Юнион» или, может, «Суисс Кредит»?

— Он просил никому не говорить.

Банковские дела для меня — темный лес, я смутилась, но надо было не попасть впросак. Отец Кадзуэ фыркнул, кивнув, хотя на его лице и промелькнуло что-то похожее на уважение. Не почувствовал ли он себя ничтожеством перед авторитетом швейцарского банка? Наш разговор, как ни странно, доставлял мне удовольствие. Да-да. Вы будете смеяться, но я почти слово в слово повторила то, что всегда говорил об отце мой дед-аферист. То есть подстроилась под нравственные критерии собеседника. Не было человека, который бы лучше его знал, что имеет хотя бы какую-то ценность, а что не заслуживает внимания. Я раскаивалась, что соврала. В конце концов, тогда мне было всего шестнадцать. Я не знала, в какой компании работал отец Кадзуэ, чем он там занимался, и со страхом думала, с какой легкостью он связывал ребенка логикой, по которой жила его компания, извращенными представлениями взрослых.

— Я слышал, это ты подговорила Кадзуэ высказаться насчет ваших клубов и секций?

— Я не подговорила, а просто предложила.

Военная хитрость не удалась — попытка оправдаться на него не подействовала.

— Кадзуэ все воспринимает всерьез и изо всех сил старается добиться своего. Наивная девчонка: что ей скажешь, то и делает. И ты это знала, да? Но контролирую ее только я. Ты можешь быть свободна.

Похоже, он видел меня насквозь. Как-то незаметно между нами развернулась борьба за влияние над Кадзуэ.

— Но вы же не знаете, как у нас в школе все устроено, — и какие у нас с Кадзуэ отношения, тоже не знаете. Зачем же вы так говорите? — решительно парировала я.

— Вы что же, дружите?

— Дружим.

— Пусть так, но ты нам не подходишь. Мы, конечно, сожалеем, что у тебя умерла мать, однако, насколько я слышал, обстоятельства ее смерти не совсем обычны. Я выбрал для Кадзуэ школу Q., потому что знал: тут ошибки быть не может. Думал, Кадзуэ обзаведется здесь хорошими подругами. Она же здоровый ребенок из нормальной семьи.

Он имел в виду, что моя семья не нормальная. И мы с Юрико, значит, не здоровые. Интересно, что бы он сказал, приди к ним Мицуру?

— Я думаю, вы не правы. Понимаете…

— Не надо больше слов. Довольно, — резко перебил меня отец Кадзуэ.

Его миндалевидные глазки гневно засверкали. Его гнев был направлен не на стоявшего перед ним ребенка, а на чужую силу, угрожавшую его дочери.

— Конечно, дружба с такой, как ты, станет для Кадзуэ хорошим уроком. Она больше узнает о жизни. Но ей это слишком рано; с твоей семьей ее ничто не связывает. У меня еще одна дочь есть. Так что ты к нам больше не приходи.

— Понятно.

— И не обижайся на меня. — Он заискивающе улыбнулся. Наверняка строит на работе такие же рожи своим сотрудницам.

— А я и не обижаюсь.

Тогда я впервые получила такой категорический отлуп от взрослого. «Мы в тебе не нуждаемся…» Конечно, это был удар, но я понимала, что отец Кадзуэ привык так выражать свои мысли. За этим стоял его мир, скрывавшийся под маской патриархальности. Меня совершенно не волновало, правильно ли то, что он говорит, или неправильно, задевает меня это или нет. Удивляло другое — есть человек, который реализует ценности этого мира у себя дома.

Мой отец был в Японии в меньшинстве и не мог распространить свой авторитет на окружающий мир. Дедом, мелким жуликом, я вертела, как хотела. Волей-неволей выходило так, что представлять нашу семью в среде обитания приходилось матери. Однако дома она почти не имела влияния, уступая во всем отцу. Поэтому отец Кадзуэ произвел на меня впечатление. Этот человек выдавал за нерушимые ценности твердолобую упертость, ничтожность и абсурдность общества, в котором вращался. Он не особо верил в эти самые общественные ценности и прочую ерунду, но сознательно взял их на вооружение, чтобы выжить. Отец Кадзуэ наверняка не ломал себе голову над тем, что творится в школе Q. Не обращал на это внимания. Взгляды общества были его оружием, и весь он как бы предназначался для внешнего употребления. Его не волновало, насколько это жестоко по отношению к Кадзуэ. Эгоист до мозга костей! Это было абсолютно ясно даже такой девчонке, как я.

Однако Кадзуэ, ее мать и сестра, похоже, совершенно не замечали его мыслей, намерений, не обращали внимания, какими приемами он пользуется. Вот какое ощущение во мне осталось — и я знала, что в этом понимании превосхожу Кадзуэ. Ее отец трансформировал недобрые помыслы, которые мы с Мицуру взращивали в себе, обкатал их, сделав более понятными, и пользовался ими, чтобы защитить свою семью. Защищая семью, он защищал самого себя. В этом смысле нельзя было не позавидовать Кадзуэ, что у нее такой сильный отец. Она зависела от него на сто процентов и жила с полной уверенностью в непогрешимости его ценностей и принципов. Думая сейчас об этом, я понимаю, что власть, которую он имел над ней, была своего рода формой контроля над сознанием.

— Вот такие дела. Можешь идти, и будь осторожна.

Я поднималась по лестнице, и мне казалось, будто отец Кадзуэ подталкивает меня в спину. Проводив меня взглядом, он вернулся в комнату и громко хлопнул дверью. Мрак в коридоре сделался еще гуще.

— Долго же ты звонила!

Кадзуэ явно меня заждалась. Она боролась со скукой, рисуя что-то за столом. Заглянув в тетрадь, я увидела отплясывавшую девчонку в мини-юбке с помпонами в руках. Кадзуэ тут же закрыла рисунок рукой. Прямо как ребенок.

— Он разрешил позвонить по международной. — Я показала Кадзуэ «счет», который выписал мне ее отец. — Деньги завтра отдам.

Она мельком взглянула на бумажку:

— Ого! Дороговато. Послушай, а от чего умерла твоя мать?

— Руки на себя наложила. В Швейцарии.

Кадзуэ опустила голову. Какое-то время она, казалось, искала подходящие слова, но затем решительно подняла на меня взгляд.

— Это ужасно, я знаю, но я даже как-то тебе завидую.

— Почему? Хочешь, чтобы твоя мать тоже умерла?

Кадзуэ отвечала тихо, почти шепотом:

— Я ее терпеть не могу. Я недавно заметила, что в последнее время она ведет себя не как мать, а как его дочка. Неслабо, да?! А у отца только на дочерей надежда, ты же знаешь. Куда она лезет?

Кадзуэ прямо-таки распирало от радости: еще бы, только она способна оправдать отцовские надежды! Кадзуэ — паинька, послушная девочка. Послушная, будет делать все, чтобы папа был доволен. Верная его сторонница.