Патрик Бовен - Цирк монстров
— Надеюсь, теперь ты убедился, что убежать отсюда невозможно. Ради этого я и оставил твою дверь открытой. Я хотел, чтобы ты своими глазами увидел тех существ, которые поджидают тебя снаружи. Теперь, когда ты их увидел, ты уже не наделаешь глупостей. Например, больше не попытаешься убежать.
— Но что вы от меня хотите? — только и смог произнести Шон.
— О, совсем немного, — ответил Кош, вталкивая его в прежнюю камеру.
Потом он вышел, закрыл за собой дверь и на этот раз запер ее на засов.
— Я просто хочу тебя продать, вот и все.
Глава 24
Прошло минут десять с тех пор, как мы с Конни тронулись в путь, но ощущение было такое, что мы покинули освещенную сторону Земли и оказались на темной: в какой-то момент солнце вдруг исчезло, как будто его резко выключили, — можно было подумать, что мы пересекли какую-то невидимую границу.
— Вы только посмотрите! — изумленно произнесла Конни, указывая на непроницаемую завесу темных туч.
— Да. Солнечно в этих краях только на побережье.
— Ах, так вот почему мы платим такие высокие налоги…
Я пересек бульвар Колье, и трехполосная дорога превратилась в однополосную. Последние городские дома сменились пальмами, болотными пиниями и виноградниками. Еще три километра — и никаких признаков человеческой жизни вообще не осталось. Всего через четверть часа после начала движения из центра города мы оказались в краю болот, которые, возможно, ничуть не изменились с доисторической эпохи.
— Куда мы едем? — спросила Конни.
— В Эверглейд-сити. Знаете такое место?
— Нет.
— До него примерно еще час езды. Похоже на путешествие в прошлое на машине времени — сами увидите. Ю-эс-сорок один — это старая федеральная трасса. Когда она была единственной автомагистралью, связывающей один берег с другим, она называлась Тамайами трэйл. В тридцатые годы местные силы охраны правопорядка состояли всего из двух шерифов, которые разъезжали на своих «харлеях» среди комариных болот. Но с тех пор, как завершилось строительство автострады номер семьдесят пять, это шоссе почти забросили. Теперь ею пользуются разве что семинолы[10] или полоумные туристы, решившие наведаться сюда в мертвый сезон.
Говоря все это, я одновременно наблюдал за грифами, кружившими в небе. Старые деревянные электрические столбы, высившиеся вдоль дороги, были увенчаны гнездами аистов. На мгновение из-за туч выглянуло солнце и осветило дорогу, которая стала похожа на серебристое лезвие, рассекающее необъятный зеленый массив.
— Красивые места, — заметила Конни.
— Да, особенно для любителей аллигаторов…
В салоне машины было тепло, но не жарко, и я почти расслабился. Мне нравится выезжать за город — это всегда представляется мне началом большого захватывающего путешествия. Я включил радио — «Техас» только что начали петь «Я не хочу любви, мне нужен только друг» — и немного прибавил скорость.
Конни разулась и, поставив ноги на приборную доску, занялась педикюром.
— На что вы так внимательно смотрите? — спросила она.
— Так, ни на что.
— Вас не смущает, что я делаю педикюр?
— Нет. Моя жена всегда делала педикюр именно так. Мы обожали ездить за город вместе с Билли. Набирали с собой полный переносной холодильник сэндвичей и устраивали пикник. Развлекались, считая машины какого-то одного цвета, и…
Внезапно я осознал, что веду рассказ в прошедшем времени, и осекся.
Конни осторожно коснулась ладонью моего запястья:
— Вы вернете их, Пол. Может быть, они будут ждать вас у вашего отца.
Я сильнее вжался в спинку сиденья:
— Ну, это вряд ли. Они с ним никогда в жизни не виделись. Мы о нем даже никогда не говорили. Погодите немного — вы сами скоро его увидите, и тогда поймете, почему я не хотел знакомить с ним мою семью.
Несколько километров мы проехали в молчании. Потом Конни убрала педикюрный набор, достала из косметички помаду и подкрасила губы.
— Зачем вы это делаете? — спросил я.
— Что это?
Я указал на ее косметичку.
Конни пожала плечами:
— Вы ведь собираетесь познакомить меня со своим отцом. Я не хочу показаться неотесанной деревенщиной.
— Да он сам как раз такой. Вот увидите, он еще будет к вам приставать. Насколько я его знаю, он вполне способен вас закадрить.
— В отличие от своего сына, я так понимаю.
Конни убрала помаду в косметичку. Я продолжал краем глаза наблюдать за своей медсестрой.
— Не принимайте близко к сердцу, — прибавила она. — Я только хотела сказать, что от вас даже комплимента не дождешься.
— Какие еще комплименты? Мы же сотрудники!
— И что? Так трудно хоть изредка сказать доброе слово женщине, которая, между прочим, согласилась поехать с вами, не зная куда?
Поколебавшись, я все-таки пробормотал:
— Ну, спасибо…
Конни заправила за ухо прядь волос и улыбнулась:
— Хорошо. Ну, теперь расскажите мне о нем поподробнее.
Следующие полчаса я набрасывал ей более-менее достоверный портрет Джорджа Дента. Я ни о чем не умолчал. Ни о его вечном статусе «отца в командировке», ни о том, что он бросил профессию ветеринара ради выступлений в бродячем цирке, ни о его постоянном вранье, ни об алкоголе, ни о наркотиках, ни о тюрьме, находясь в которой он отказывался меня видеть, ни о наших постоянных ссорах после того, как он вернулся к нормальной жизни, ни, в конце концов, о том, как мать ушла от него, забрав меня с собой, после чего наша связь с ним окончательно прервалась.
— Должно быть, он сильно страдал, — неожиданно сказала Конни, когда я договорил.
— Вы что, шутите?! Он страдал! А я?
— Вы были ребенком.
— И что?
— А теперь вы взрослый. Вас никто не заставляет его простить, но вы могли бы попытаться его понять.
— Ну, посмотрим… — сказал я с вымученной улыбкой. И, делая вид, что меняю тему разговора, продолжал: — Вообще-то я хотел рассказать вам одну жуткую историю. Раньше я не рассказывал ее никому… — Потом сунул руку в карман куртки и вынул старую газетную вырезку: — Вот, смотрите.
— Что это?
— Заметка из «Тампа трибьюн». Дата — октябрь тысяча девятьсот семьдесят первого года.
— «Ребенка раздавил грузовик», — вслух прочитала Конни заголовок.
— Об этом случае рассказывали по-разному. Будто бы водитель сдавал задом, не заметил ребенка, который играл на его пути, и раздавил его в лепешку. Но если вы внимательно прочитаете последний абзац, то увидите: кое-какие детали расследования говорят о том, что водитель сделал это умышленно.
— Умышленно раздавил ребенка?
— В кабине грузовика пахло марихуаной. Тот тип был обкуренным. Кто знает, что могло взбрести ему в голову? Может быть, ему стало интересно… как это будет выглядеть.
— О господи… И что, его признали виновным?
— Он сбежал. Его так и не нашли.
Конни машинально кивнула.
— Да, действительно ужасно, — пробормотала она. — Но почему вы никому не рассказывали?.. Ведь об этом было написано в газете…
Я взял у нее вырезку, сложил и снова убрал в карман:
— Эта заметка появилась в газете за двадцать шестое октября тысяча девятьсот семьдесят первого года. Мой отец был арестован за распространение наркотиков на следующий день, в Майами.
Некоторое время Конни молчала, обдумывая мои слова.
— Между Майами и Тампой немалое расстояние, — наконец осторожно произнесла она. — Почему вы думаете, что эти два события как-то связаны?
— Официально, разумеется, их никто не связывал. Мой отец загремел из-за того, что у него нашли марихуану. Как ветеринар, он мог иметь в своем распоряжении наркотические вещества — например, болеутоляющие для животных, — но в данном случае было установлено, что он продавал марихуану. Ну и заодно — что употреблял ее сам.
— В каких количествах?
— При нем нашли двести граммов.
— Не так уж это и много.
— Этого хватило, чтобы провести шесть лет в Рэйфордской тюрьме.
— Немалый срок. Я не очень хорошо разбираюсь в законах, но двести граммов марихуаны для шестидесятых — семидесятых годов — это довольно скромно.
Я невесело улыбнулся:
— История на этом не заканчивается…
Конни выжидательно взглянула на меня.
— Моя мать умерла от рака в прошлом году, — продолжал я. — В маленькой клинике в Лонг-Бич, в Калифорнии. Когда она поняла, что ей остается совсем немного, она позвала меня, чтобы проститься. Когда я подошел к ее кровати, она молча сжала мою руку и пристально посмотрела в глаза. Это произвело на меня сильное впечатление… Я не знал, хочет ли она что-то мне сообщить или дело просто в том, что ее сознание помутилось от морфина, который ей кололи как обезболивающее, и она не сознает, что делает. Я знал, что она всю жизнь скрывала от меня очень многое о моем отце, чтобы меня не травмировать, и теперь ждал, что она мне хоть что-то расскажет. Однако этого не произошло. Но когда она выпустила мою руку, я почувствовал, что в моей ладони остался крохотный кусочек бумаги…
