Стивен Кинг - Тело
Где-то в половине десятого Крис с Тедди, шедшие впереди, заметили воду, о чем и прокричали нам с Верном. Мы тут же подбежали к ним. Крис, радостно смеясь, показывал куда-то пальцем:
— Смотрите! Это бобры соорудили!
Чуть впереди под насыпью пролегала широкая дренажная труба. Бобры заткнули ее правый конец, соорудив нечто вроде небольшой плотины из палок и сучьев, скрепленных листьями, ветками и глиной. В результате образовалось маленькое водохранилище, наполненное чистой, сверкающей на солнце водой, над поверхностью которой в нескольких местах возвышались домики зверьков с острыми крышами, напоминающими эскимосские чумы. В пруд впадал ручеек, деревья вокруг которого были лишены коры почти до трехфутовой высоты.
— Ремонтная служба быстренько все это ликвидирует, — заявил Крис.
— Это почему же?
— А для чего, как вы думаете, здесь проложена труба? Чтобы вода не подмывала драгоценную насыпь. Так что пруд здесь не потерпят ни в коем случае. Бобров частично перестреляют, остальные уйдут сами, а плотину их разрушат, после чего на этом месте останется трясина, которая тут, скорее всего, была и раньше.
— А бобры как же? — спросил Тедди.
— Это их проблемы, — пожал плечами Крис. — По крайней мере, управлению железных дорог на такие мелочи плевать.
— Интересно, можно ли здесь искупаться? — Верн жадно смотрел на воду. — Глубины хватит?
— Чтобы узнать, надо попробовать, — резонно ответил Тедди.
— Кто будет первым?
— Я! — вызвался Крис.
Он бросился вниз, на бегу скидывая кроссовки. Одним движением он стянул с себя джинсы вместе с трусами, затем поочередно снял носки и ласточкой прыгнул в воду. Через несколько мгновений голова его со слипшимися волосами показалась на поверхности, и он закричал:
— Отлично, мужики! Здесь просто здорово!
— Глубоко? — осведомился Тедди: плавать он так и не научился.
Крис встал на дно, плечи его поднялись над поверхностью. На одном из них я заметил что-то серовато-черное. «Наверное, грязь», подумал я. Немного погодя я пожалел, что не вгляделся повнимателънее…
— Давайте сюда, вы, трусишки! — кричал нам Крис.
Повернувшись, он поплыл саженками к противоположному берегу, затем обратно, но к тому времени мы уже скидывали с себя одежду. Верн прыгнул первым, за ним я.
Вода была просто потрясающей — прохладной, чистой и какой-то ласково-шелковистой. Подплыв к Крису, я встал на дно, и мы, счастливо улыбаясь, посмотрели друг на друга. Крик ужаса вырвался у нас одновременно: серовато-черное пятно у Криса на плече оказалось громадной, жирной пиявкой. Такая же, очевидно, присосалась и ко мне, поскольку челюсть у Криса отвисла, а оказавшийся рядом Тедди заверещал на манер подсвинка под ножом мясника. Мы все втроем очертя голову бросились на берег.
Теперь я знаю о пресноводных пиявках гораздо больше, нежели тогда, и тем не менее эти, в общем-то, совершенно безобидные существа продолжают вселять в меня чуть ли не мистический ужас. Как известно, их слюна содержит анестезирующие и противосвертывающие вещества, присасываясь, они не причиняют никакой боли, поэтому если их не видеть, то ничего и не заметишь, пока они сами не отвалятся, насытившись, или же не лопнут.
Оказалось, что в пруду этих тварей полным-полно. Когда мы выскочили на берег и Тедди посмотрел на собственное тело, его чуть кондрашка не хватила.
Один лишь Верн пока ни о чем не подозревал, с удивлением наблюдая за нами из воды:
— Да что там такое? Что за вопли-сопли?
— Пиявки! — взвизгнул Тедди, дрожащими пальцами отдирая тварей от ляжек и отшвыривая их как можно дальше от себя. — Кровопийцы гребаные!
— А-а-а! — заорал Верн, выскакивая из воды, словно ошпаренный.
Меня всего трясло, будто от холода, хотя жара стояла невыносимая. Сдирая пиявок с груди и рук, я всеми силами старался удержаться и не зареветь белугой.
— Посмотри-ка, Горди, — Крис повернулся ко мне спиной, — много их там еще? Ради всего святого, Горди, сними с меня эту гадость!
Я отодрал от спины Криса штук пять или шесть, после чего он мне помог таким же образом.
Ужас уже немного отпустил меня, когда я, опустив глаза, увидел, вероятно, прабабушку всех этих тварей, к тому же вспухшую от моей крови, наверное, вчетверо и превратившуюся из серовато-черной в багрово-красную блямбу колоссальных размеров. Устроилась она — где бы вы думали? — прямо у меня в паху. Это уже было чересчур. Я все еще старался не показать вида, но в голове у меня помутилось.
Тыльной стороной ладони я попытался смахнуть отвратительного слизняка. Не тут-то было. Заставить себя дотронуться до мерзкого создания еще раз было выше моих сил. Я повернулся к Крису, но выговорить ничего не смог, а лишь показал пальцем на то место. Физиономия Криса из побледневшей сделалась пепельно-серой.
— Сам я не могу, — пробормотал я, сдерживая подступившую внезапно тошноту. — Ты мне… не поможешь?..
Он отшатнулся от меня с перекошенным лицом, не в силах отвести глаз от кошмарной картинки.
— Н-нет, Горди… Извини, но я не могу… Н-нет… А, черт!
Он наконец оторвал взгляд от пиявки, сложился пополам, и его вырвало на песок.
«Ты должен сделать это сам, — принялся убеждать себя я, стараясь не смотреть на омерзительное существо, которое, тем временем, продолжало раздуваться. — Ну же, давай, покажи, что ты мужчина. Это же последняя. Последняя…»
Я все-таки заставил себя дотронуться до пиявки, и в тот же миг она лопнула, словно переполненный воздухом шарик, вот только вместо воздуха из лопнувшей гадины брызнула моя собственная кровь, липкая и теплая.
Я тихонько заплакал. В слезах я отвернулся от ребят и принялся одеваться. Сделав над собой невероятное усилие, я с ужасом понял, что больше не в состоянии контролировать себя. Плечи мои тряслись от рыданий, сдержать которые я уже не мог.
Ко мне подбежал все еще голый Верн:
— Посмотри, Горди, их больше нет на мне? — Он принялся тормошить меня за локоть, весь трясясь, как в пляске святого Витта. — Ну, Горди, посмотри же! Я стряхнул их всех, да? Больше ни одной нет?
Смотрел он при этом куда-то мимо меня, глаза его расширились и закатились так, что виднелись одни белки.
Я молча кивнул, продолжая рыдать. Похоже, я становлюсь плаксой… Надев рубашку, я застегнул ее на все пуговицы, после чего натянул носки и кроссовки. Рыдания понемногу стихали, наконец, прекратились и всхлипывания.
Подошел Крис, вытирая рот пучком листьев вяза. Вид у него был испуганно-виноватый.
Одевшись, мы несколько мгновений молча смотрели друг на друга, а затем принялись взбираться на насыпь. Лишь один раз я оглянулся, и взгляд мой как назло упал на ту самую здоровенную пиявку, что лопнула от моего прикосновения. Выглядела она довольно жалко, но все еще омерзительно.
Четырнадцать лет спустя, когда вышел мой первый роман, я решил на полученный гонорар впервые посмотреть на Нью-Йорк. В программу поездки входил полный джентльменский набор туриста: шоу в мюзик-холле Радио-сити, смотровая площадка Эмпайр стейт билдинг (к чертям собачьим Всемирный торговый центр — здание, потрясшее мое воображение в фильме о Кинг-Конге, снятом еще в 1933 году, навсегда останется для меня самым высоким в мире), ночная жизнь Таймс-сквер и все такое прочее. Издатель мой, мистер Кейт, был до смерти рад возможности похвастаться передо мной своим городом. Последним пунктом программы была прогулка на морском пароме до Стейтен-айленда. Свесившись через перила и посмотрев за борт, я вдруг содрогнулся от внезапно нахлынувшего воспоминания: в воде плавали сотни использованных презервативов, которые удивительно живо мне напомнили ту самую раздавленную пиявку. Мистер Кейт заметил, очевидно, как по лицу у меня пробежала тень и покачал головой:
— Да, зрелище не очень привлекательное… Свинство какое!
Не мог же я, в самом деле, объяснить ему, что вовсе не резинки вызвали у меня чувство омерзения и что ему не стоит извиняться за своих не слишком-то чистоплотных сограждан?
В тот вечер, как вы уже, наверное, догадались, я изрядно нализался…
22
Не знаю, как далеко мы отошли от гнусного пруда, когда это со мной произошло. Я уже начал было успокаиваться, убеждая себя в том, что ничего страшного, черт побери, не случилось, что это всего лишь пиявки, подумаешь, невидаль какая, когда перед глазами у меня все помутилось, и я свалился прямо на рельсы, при этом, судя по всему, сильно ударившись головой о шпалу. Сознание покинуло меня, и я как будто утонул в громадной пуховой перине.
Чьи-то руки перевернули меня лицом вверх. Наверно, те же ощущения испытывает боксер после нокаута, когда рефери, склонившись к нему, начинает считать до десяти. Сквозь ватную пелену доносились до меня слова:
— Как думаешь, с ним…
— …Перегрелся на солнце…
— Горди, ты нас слы…
Я им, наверное, ответил что-то совсем уж неудобоваримое, поскольку лица их приняли крайне озабоченное выражение.
