Остров пропавших девушек - Алекс Марвуд
— Кто это? Вырядилась как puta.
— В следующем году будет sirena. Только посмотрите на нее!
— О нет, это одна из Этих. Цыгане с яхты.
— Я-то думала, что в семье Делиа лучше присматривают за дочерьми.
— А старшую видали? Шутишь? Эта будет такой же, как и ее сестра.
Мерседес очень хочется повернуться и заорать прямо им в лицо, потому что кто-кто, а она свою сестру знает. «Что вам вообще о ней известно? — кричит она мысленно. — Кто вы вообще такие, поливаете ее грязью только за то, что она красавица? Только за то, что порой слишком громко смеется. Старые завистливые твари, упустили свой шанс, и теперь у вас в жизни одна радость — поносить молодых и красивых».
Но с ее уст не срывается ни слова. Solteronas обладают властью, и в Ла Кастеллане ни одна девушка не желает привлечь их внимание.
Ступая по трапу «Принцессы Татьяны», она испытывает то же ощущение, что и в те несколько раз, когда ей разрешали переступить порог замка. Радость, возбуждение и ужас одновременно. Подходя к охраннику в темно-серой униформе, день и ночь караулящему вход, она затаивает дыхание, но он без лишних слов открывает и придерживает для них дверцу. Мерседес быстро шмыгает мимо него, немного опасаясь, что в последний момент ее не пустят, и впитывает любые детали вокруг, чтобы потом рассказать Донателле. «Я здесь первая из всех детей нашего острова, — думает она. — Я уверена в этом».
— Добро пожаловать на борт! — говорит Татьяна, сходя с трапа.
Затем поворачивается и саркастично приседает в реверансе, будто принцесса. Мерседес смеется. После этого новая подруга подносит к губам указательный и средний пальцы, целует их и прикладывает к огромному сверкающему на солнце якорю, установленному на подставке прямо у входа.
— Что это? — спрашивает Мерседес.
— Это? А, это на удачу. То же самое надо сделать и тебе.
— На удачу?
Она никогда ни о чем подобном не слышала.
— Ну да, — отвечает Татьяна, — мы каждый раз так делаем, когда поднимаемся на борт.
Она бросает на палубу сумку с купальными принадлежностями, а Мерседес тем временем разглядывает необычный амулет — элегантный, внушительного размера, гораздо больше, чем нужно для такого судна. Такие якоря, с двумя массивными зубьями, увенчанными острыми, как стрелы, концами, можно увидеть в книгах по истории. Но самое удивительное, что он, похоже, сделан из золота.
— Это папин амулет на удачу, — говорит Татьяна и, позабыв о вещах, направляется на корму. — Сувенир.
— Сувенир?
— Ну да, — беззаботно отвечает она, — напоминание о первом заработанном им миллионе.
— Oao! — восклицает Мерседес.
Непонятно, о миллионе чего идет речь, но сумма это в любом случае большая. Поэтому она робко целует пальцы, касается ими талисмана (вреда в любом случае не будет) и идет за хозяйкой.
— Это было в семидесятых, — продолжает Татьяна. — В те времена была куча семейных предприятий, которыми руководили настоящие идиоты. Когда Веджи Бенн [14] бросился все национализировать, одна из судостроительных компаний обанкротилась и досталась папе за сущие гроши, почти бесплатно.
Мерседес не очень понимает, о чем речь, но все равно заинтригована.
— И как же он его заработал, этот миллион?
Оглянувшись назад, она видит, как открывается дверца, из которой выходит женщина в белых брюках и черной рубашке поло, подхватывает брошенные Татьяной на палубе вещи и исчезает без следа, будто привидение.
— Ой, — говорит Татьяна, — ну правда. Все были настолько увлечены строительством судов и выплатой долгов, что в упор не видели, что сидят на лучшей недвижимости острова Уайт. Идиоты. На те деньги, что папочка им заплатил, даже дом не купишь. Теперь там пристань для яхт, как тут. А склады времен короля Георга переделали в элитное жилье для участников регат. Ну, в общем. Якорь предназначался для последнего построенного теми придурками корабля. Все пошло на металлолом, конечно, но папа оставил якорь на память.
— У них был золотой якорь?
Татьяна поворачивается и странно смотрит на нее.
— Ну ты даешь, глупышка. Это же позолота. Кто станет оснащать яхту золотым якорем, он же ее потопит.
В этот момент они выходят на нос судна, и у Мерседес на миг захватывает дух. Палуба, скрытая от берега стенами из стекловолокна, больше гостиной у них дома, больше ресторана. Навес над головой на добрых четыре метра отбрасывает тень, а дальше уже идет прогулочная палуба с мягкими шезлонгами, где можно загорать. В самом ее конце виднеется гигантская ванна, в которой, судя по виду, бурлит кипяток.
А в ванне сидит Мэтью Мид. Пузырьки воздуха лопаются вокруг его мясистой густо поросшей кудрявыми волосками груди и огромных разведенных в стороны рук, каждая из которых больше похожа на ствол дерева.
Татьяна плюхается на белый кожаный диван в тени. Вокруг гигантского стола выстроились — Мерседес мысленно их пересчитывает — двенадцать мягких кресел, тоже обтянутых белой кожей. Посередине стола стоит ваза с цветами и огромное блюдо с фруктами.
В голове рождается целый рой вопросов. Как им удается содержать все это в чистоте? Почему цветы такие свежие, если они явно не местные? Почему у фруктов не вьются мухи? И почему они не гниют на такой жаре? А что делать в плохую погоду? Стол привинчен к палубе, но все остальное — нет. А если шторм? Куда все это прячут?
Часть стены за столом бесшумно скользит в сторону, и ее взору на миг предстает гостиная. Толстый узорчатый ковер и несколько мягких кресел, обтянутых красным бархатом. Бар, за медными ограждениями которого стоят сотни различных бутылок. Холодильник до самого потолка с прозрачной дверцей, опять же забитый шеренгами бутылок. И телевизор размером со стену ее спальни.
Мерседес окатывает волна прохладного воздуха. Затем в поле зрения появляется стюард, стеклянная дверь возвращается на место и вновь закрывает обзор. Стекло тонированное, скрывает интерьер от посторонних — таких, как она.
У стюарда темная кожа и низкие скулы. Кажется, что он тоже выходец с островов, только совсем далеких. Татьяна, которая лежит на диване, глядя вверх, на него даже не смотрит.
— Колу, — говорит она, — только нормальную, а не это низкокалорийное дерьмо.
— Сию минуту, — отвечает он. — А вам, мадам?
Мадам... До Мерседес не сразу доходит, что это обращение адресовано ей.
Она запинается, затем просит принести пепси-колы, напуская на себя такой вид, будто пьет ее каждый день.
— Пожалуйста, — смущенно бормочет она.
Во всем этом есть что-то неправильное. Ребенок не должен приказывать взрослому.
— Может, что-нибудь поесть? — спрашивает стюард, и она снова в замешательстве. Понятия не имеет, что попросить.
Видя ее замешательство, он решает прийти ей на помощь:
— После обеда осталось еще немного замечательного чизкейка.
Чувствуя себя кроликом в свете автомобильных фар, она кивает и лепечет:
— Мерси.
Потом поднимает глаза над леером и видит на террасе их ресторана отца, который, уперев руки в бока, беседует с фигуркой во всем черном, с хмурым видом глядя на воду и кивая. «Ему уже на меня донесли, — думает она. — Когда вернусь домой, наверняка устроит мне взбучку».
— Печенье, — произносит за ее спиной Татьяна, — клубнику и прошутто. И виноград. Садись, Мерси, не стой.
«Мерси? Она что, думает, меня так зовут?»
Мерседес не решается поправить ее и нервно присаживается на самый краешек
