Страна потерянных вещей - Джон Коннолли
Церера ухватилась за края трещины в дереве, успевшей уже вдвое уменьшиться в ширину, и как следует поднатужилась. Если позволить входу исчезнуть, то можно застрять тут навеки, и что тогда случится с Фебой? Но ствол был полон решимости исцелить себя: кора, подкорье и сердцевина дерева – все быстро восстанавливалось, отчего ее руки все тесней и тесней прижимались друг к другу, пока Церере не пришлось отказаться от своих усилий, чтобы не пожертвовать кончиками пальцев. Она посмотрела, как исчезает последняя тонкая трещина, а затем все стало так, как будто этого повреждения у дерева и вовсе не было, и оно стало выглядеть точно так же, как и все остальные его сородичи. Церера не была уверена, что если б отошла от него даже на небольшое расстояние, то сумела бы отыскать его снова.
Только теперь она заметила, что из ее разбитого носа капает кровь, и осторожно прикоснулась к нему рукой. Нос был вроде не сломан, но дотрагиваться до него было больно. Церера стряхнула кровь с пальцев – только для того, чтобы секундой позже получить ее обратно. У основания дерева виднелась россыпь желто-белых цветочков, и в сердцевине у каждого виднелось личико, похожее на детское. Цветочки эти смотрели на нее с явным неудовольствием, и не в последнюю очередь тот, что был ближе всего к ней, поскольку его лепестки в данный момент были заляпаны кровью. Желтенький цветочек сильно дернулся, стряхивая с себя еще больше крови, но к этому времени часть ее затекла ему в рот, хоть он и попытался дуть на нее, чтобы удержать на расстоянии.
– Ужасно сожалею, – пролепетала Церера, после чего нашла в кармане салфетку, инстинктивно плюнула на нее, как это делают матери во всем мире, и наклонилась, чтобы вытереть кровь. Но прежде чем успела перейти к делу, как цветы дружно захлопнулись, а их листья образовали твердый и липкий защитный панцирь.
– Ну что ж, как хочешь, – сказала Церера. – Вот и сиди там весь перемазанный! Я просто хотела помочь.
Она попыталась осмотреться по сторонам, но все, что сумела углядеть, это деревья, еще деревья и заросли желто-белых цветов, которые продолжали закрываться один за другим – паника одного быстро передавалась остальным, пока весь лес не стал сплошь зеленым и коричневым.
Церера уже подумывала, не ущипнуть ли себя. Именно так поступали люди в книгах, когда думали, что увиденное им только снится, хотя сама она никогда этого не делала, поскольку щипок редко решал какие-то проблемы. С другой стороны, болезненная пульсация в носу была достаточно реальной, а ушибленная грудь все еще ныла после падения, но ведь порой она испытывала боль и во сне – или же думала, что испытывает. Иногда ей снилась ночь, когда родилась Феба – самый болезненный опыт в ее жизни, – а когда просыпалась, у нее ломило все тело: муки родов преследовали ее во сне до самого пробуждения.
Церера попыталась заставить себя проснуться, крепко зажмурив глаза: в надежде, что через несколько секунд вновь окажется в одном из родительских номеров больницы или на лужайке старого дома, который теперь будет свободен от плюща, потому что тот тоже был частью ее сновидений – пусть и кошмарных, но все же сновидений. Однако это не помогло, поскольку, когда она открыла глаза, лес никуда не девался, а нос и грудь у нее по-прежнему болели.
«Неужели именно так Феба теперь и воспринимает свое существование? – подумалось ей. – Как своего рода сон, от которого она не может пробудиться, как бы сильно ни старалась?»
Из этой мысли вытекала еще одна.
«Если я угодила сюда, то, может, и она тоже здесь? Если это так, то я смогу найти ее. Я снова смогу быть с ней. Даже если все это лишь иллюзия, это все равно будет лучше, чем реальность существования без нее и бессилие от невозможности помочь ей».
Пытаясь разобраться в этой дикой ситуации, Церера подумала, что, пожалуй, у нее все-таки есть какое-то представление о том, где она оказалось. Это наверняка Иноземье – мир «Книги потерянных вещей». Вполне логично, что после прочтения книга застряла у нее в голове: ее структура, описанные в ней события и персонажи. Знание содержания этого произведения каким-то образом преобразило ее сознание, создав местность, в которой она могла обитать в своем лимбическом состоянии. Следовательно, сейчас она без сознания или, что более вероятно, в полубессознательном состоянии и в вызванном им бреду состряпала свою собственную версию Иноземья.
Но логика способна завести человека не так уж далеко, и она начала рушиться, когда Церера почувствовала вкус крови у себя на губах и пульсацию в носу, едва избежавшем перелома; когда ощутила запах травы, услышала жужжание насекомых и увидела крупинки пыльцы у себя на коже; когда смогла дотронуться до коры дерева или листьев на кусте и увидеть свои собственные пальцы, перепачканные коричневым и зеленым.
Где-то поблизости текла вода, и Церера двинулась на этот звук. Ей хотелось смыть кровь с лица, и подумалось, что пригоршня холодной воды наверняка пойдет ее бедному носу только на пользу. На ходу ей приходилось постоянно подтягивать джинсы, поскольку те сползали с бедер, и она заметила, что ее рубашка стала ощутимо свободней, чем раньше. Церера спотыкалась, потому что обшлага ее брюк цеплялись за туфли, которые вроде стали ей немного велики. У нее появилось ужасное предчувствие.
– Нет! – вырвалось у Цереры. – Нет, нет, нет…
Она подбежала к ручью, впадавшему в чистый пруд, и там опустилась на колени, чтобы посмотреть на свое отражение. Лицо, смотрящее на нее в ответ, было испачкано кровью, а нос сильно распух, но все равно это был ее нос, вот разве что…
Вот разве что выглядела она лет на шестнадцать, а не на свои тридцать два. Даже прическа у нее изменилась. Церера с двадцати пяти лет коротко стригла волосы, но сейчас они были намного длиннее и свисали до плеч. И хотя она никогда не была особенно высокой и перестала расти еще до того, как вышла из подросткового возраста, в настоящий момент была на пару дюймов пониже и на несколько фунтов легче, что объясняло, почему одежда сидела на ней не так, как раньше. Грудь у нее заметно уменьшилась, а бедра сузились – естественно, ведь ее тело больше
