Подвал. 24 года в сексуальном рабстве - Аллан Холл
В своей камере Элизабет слышала голоса, что роднит ее с долгосрочными жертвами суровых тюремных режимов. Она страдала видениями и галлюцинациями, голоса нашептывали ей страшные вещи, например предсказывали насильственную смерть. Ее мучительно преследовали образы отныне недоступной еды: огромные подносы с оладьями и говяжьим рулетом; шницели по-венски в тонкой бумажной обертке, украшенные сверху жареными яйцами; красная капуста, тушенная в крепком говяжьем бульоне и вине. Ей нравилось, как готовит мать, и память обо всех этих вкусностях мучила ее. Вид этих блюд напоминал оазисы, которые мерещатся пленникам пустыни, когда солнце печет, а вода на исходе.
Фритцль завалил ее холодильник дешевыми, напичканными химией обедами, которые рекламируют по телевизору, недорогим мясом, замороженными овощами, мороженым и чипсами собственного изготовления. Ничего удивительного, что через какое-то время зубы у нее стали выпадать и она перенесла разновидность цинги вроде той, которая постигала раньше моряков из-за отсутствия свежих фруктов.
Находившиеся в камере предметы — койка, плита, холодильник — то увеличивались, то уменьшались, когда она подолгу пристально смотрела на них. Иногда они, казалось, таяли под ее взглядом. Смятение и замешательство сами по себе вызывали психические завихрения. Случалось, что она начинала «перетряхивать» камеру, срывая обертки с продуктов, швыряя на пол постельное белье, в клочья разрывая полотенца, даже заливая пол водой. Но каждый мятеж дорого обходился ей. Ее избивали и оскорбляли.
Иногда ее посещали пугающие сны о возмездии. Ей снилось, что она сжигает отца заживо, выкалывает ему глаза, наносит такие увечья, о которых она раньше не имела и понятия.
«Люди по природе своей любопытны, — говорит эксперт-психолог Карли Фритнер. — Насильственное сведение к минимуму нормального общественного взаимодействия, обоснованных умственных стимулов, общения с миром природы — всего, что делает человеческую жизнь человеческой и сносной, — оказывается эмоционально, физически и психологически деструктивным, поскольку лишает нас возможности задавать вопросы, доискиваться обоснований и источников информации, формулировать объяснения, которые позволяют нам понять самих себя, равно как и мир и наше место и назначение в нем. Логично, что мы чувствуем себя гораздо менее стабильно и уверенно, когда всё, на что привык полагаться наш мозг и наше тело, у нас отнимают».
Как ни ужасно было заточение Элизабет, но воля к жизни оказалась сильнее желания смерти. Ей исполнилось восемнадцать, и голова ее была полна мечтательных планов и желаний.
Мало-помалу они пропадали, по мере того как ее дух и человеческое достоинство подвергались жестокой деградации, надламывались человеком, который, казалось бы, должен был любить ее больше всего на свете, — ее собственным отцом. И все же она нашла источники, скрытые средства, позволившие ей выжить.
Жизнь была мучительна, однако через несколько месяцев в ней появилась рутина, с которой Элизабет связывала хоть какую-то надежду. Она вставала в восемь и чуть притрагивалась к завтраку: хлопья и немного тостов. Она съедала их, завернувшись в одеяло; первые несколько лет камера была примитивной, прежде чем Фритцль решил расширить ее и привнести кое-какие удобства. После завтрака она либо отправлялась на «прогулку» по темнице, либо пыталась мысленно сосредоточиться на более радостных предметах. Она составила в уме список всех мест в мире, куда хотела бы поехать, включая Нью-Йорк, Париж и Лондон. После чего принимала душ и готовила себе пиццу из полуфабрикатов, которые ее тюремщик приносил каждые три-пять дней. Затем она спала, просыпалась, и весь процесс повторялся сначала.
Скоро она заметила, что стала слегка задыхаться во время своих «прогулок», и приписала это нехватке необходимых физических упражнений. На самом деле Элизабет страдала от нехватки кислорода — проблема, которая еще более обострится с появлением детей. Фритцль пошел на немалые издержки, чтобы сделать свое логово пригодным для обитания, тайным и хорошо вентилируемым. Оно уж точно было тайным, но вряд ли пригодным для обитания и уж совсем плохо вентилируемым. Слабенький электровентилятор гнал в камеру воздух по изогнутой трубе. Прежде чем просочиться внутрь, воздух уже становился затхлым и едким. Отсутствовала также и всякая система для вывода СO2, производимого телом Элизабет. По прошествии времени узница заметила, что на плитках, в узком коридоре между помещениями, вокруг кранов и разбрызгивателя душа стала образовываться плесень. Стены были влажными наощупь, а плитка глянцевито поблескивала. Капельки воды скапливались на дереве, на панелях рядом с душевой. Медленно, но верно дыхание Элизабет стало затрудненным, и у здоровой молодой женщины появились проблемы с бронхами. Но это было только начало мук, уготованных родным отцом для Элизабет Фритцль.
Впоследствии монстр заявил, что первое время — целый год — он не приставал к дочери. Учитывая, что перед нами находится склонная к манипуляции людьми, развращенная личность, подлинность подобного заявления установить невозможно. В своем заявлении полиции Элизабет утверждает, что отец насиловал ее с одиннадцати лет, но сам он это отрицает. С другой стороны, как можно верить человеку, который дошел до того, что стал угрожать, что станет использовать дочь как наложницу?
Так или иначе однажды он явился к ней и изнасиловал ее. Человек, чьи интересы простирались до проституции и порнографии, теперь окончательно завладел тем, что ему «принадлежало». Что подумала Элизабет, когда он впервые явился не с припасами, а с приказом о сексе, мы, видимо, никогда не узнаем. Да, насилие стало новой, еще более ужасной частью ее заключения. Противозачаточных средств у нее не было, но и несведущей молодой женщиной она тоже не была; она понимала, что риск беременности и рождения ребенка с генетическими дефектами очень велик. Она считалась среди первых учениц на уроках биологии в школе и не могла не понимать риска, которому подвергает ее отец, — и все же Элизабет была бессильна. Она могла только молча смириться или вытерпеть страшные побои, когда отец, рыча, громоздил оскорбления, перемежая их ударами кулаков.
День и ночь перестали что-либо значить для Элизабет; каждый новый день ничем не отличался от остальных. Распорядок сложился сам собой — отец приходил каждые три дня, чтобы излить на нее свою похоть. В своем упорядоченном, но глубоко извращенном мозгу Йозеф Фритцль вознаграждал врожденный страх дочери перед ним «сюрпризами», предназначенными исправить качество ее жизни в подземной темнице. Он принес циновки. Радио. Установил телевизор и видеомагнитофон, дал обогреватель. Все это, как и продукты и санитарные предметы, необходимые Элизабет, покупалось в магазинах, расположенных как можно дальше от дома Фритцля, где никто не смог
