Джералд Керш - Ночь и город
— Понятно.
— Так что, как видишь, я более чем щедр с девушками. Здесь ты получишь больше комиссионных, чем в любом другом лондонском клубе. Держи ухо востро и не теряй голову. Если ты знаешь, как надо работать, то всегда сможешь что-нибудь вытянуть из клиента. В любом случае, здесь ты будешь зарабатывать больше, чем в конторе. И запомни: любой, кто платит пять или семь шиллингов за вход, а потом выкладывает два фунта за бутылку скотча и сифон с содовой, — безнадежный дурак. А коли так, обдери его как липку — но сделай это нежно. Попроси у него разрешения угостить швейцара, а затем наполни стакан. Как он сможет тебе отказать? Сделай так, чтобы он предложил выпить музыкантам, официантам, мне — словом, всем. Заболтай его, закружи, привлеки его внимание к освещению, интерьеру… Кстати, что ты о нем думаешь?
— Сказать по правде, у меня от него голова кружится.
— Для этого он и предназначен. Как видишь, мы все предусмотрели, поднесли на блюдечке с голубой каемочкой. У тебя не должно быть никаких трудностей. Клиенты будут по тебе с ума сходить. Заговаривай им зубы, постарайся убедить их в собственной значимости. Понимаешь, если клиент раз в это поверит, он последнюю рубашку заложит, чтобы потом не ударить в грязь лицом. И не вздумай мошенничать, особенно с провинциалами. Они немножко хитрее лондонцев, но в конечном итоге и они остаются в дураках — достаточно просто им польстить. И ни в коем случае не дави на них. Смотри им в рот и восхищайся — и они твои. Ясно?
— Вполне.
— Хорошо. А теперь скажу тебе откровенно, только это между нами — я вижу, ты девушка толковая, и я могу с тобой нормально разговаривать. Все девчонки здесь — пиявки, и мозги у них как у пиявок… Даже еще меньше! У пиявки, по крайней мере, хватает ума сосать кровь: она знает, в каком месте присосаться к твоему животу. Они и этого не знают. Только и умеют что ныть: «Дай! Дай! Дай!» Я говорю тебе это потому, что я вижу, что ты не такая.
Хелен была польщена.
— Мне кажется, я понимаю, о чем вы, — сказала она.
— Конечно понимаешь. Уверен, у тебя все получится. И помни: большинство хозяек в ночных клубах — дуры набитые. Девчонка, если она не дура, нипочем не останется в ночном клубе: она из кожи вон вылезет, чтобы начать собственное дело. Но дура — она и есть дура. Все, что ей по силам, — это раскрутить клиента на одну-единственную коробку шоколада. На каждую унцию здравого смысла у нее тонна глупости. Если даже у нее имеются зачатки ума, в большинстве случаев она просчитывается. И если уж она может заработать себе на кусок хлеба с маслом, что тогда говорить о тебе?
— Мистер Носсеросс…
— Называй меня Фил.
— Фил… Разумеется, я постараюсь сделать все, что в моих силах, но я не могу обещать, что сделаю на этом карьеру.
Уаааааа! — взвыл саксофон за стеной; музыканты потихоньку начинали готовиться к вечеру.
— Ну ладно. А теперь беги. Привыкай к здешней атмосфере. — Носсеросс пожал Хелен руку, задержав ее на мгновение в своей сухой жесткой ладони. Когда она вышла, он широко улыбнулся Мэри. Ее блекло-голубые глаза, в обычное время столь же выразительные, сколь безоблачные небеса на неудачном акварельном рисунке, превратились в узенькие щелочки.
— Ну, что ты о ней думаешь? — спросил Носсеросс.
— Кошмар! Ужас! Строит из себя невесть что, да к тому же этот гнусавый акцент.
— А по-моему, она не так уж плоха. Она не уродка, и к тому же, кажется, благоразумна и язык у нее подвешен…
— Ах, оставь! Я прямо не знаю, чего ты так унижаешься, заискиваешь перед такими, как эта… «Ах, ты девушка с мозгами!», «Ах, ты всем сто очков вперед дашь!», «Ах! Ах!» Просто дама из высшего общества! Фу-ты ну-ты! «Разю-юмеется, я не могу обещать, что сделаю на этом кари-эру!» — с издевкой шипела Мэри. — Так ты сказал, что все хозяйки — дуры набитые?
— Да, дорогая, по большей части так оно и есть.
— И я что, тоже?
— Нет, моя куколка, ты совсем другая. Но тебя не должно волновать то, что она говорит. Они все утверждают, что не собираются задерживаться здесь надолго. А на самом деле как происходит? Это все болтовня, пустые разговоры. Факт остается фактом: уж коли они попали сюда, им не выбраться.
— Но почему? Их никто здесь силком не держит. Они могут приходить и уходить, когда им вздумается, так ведь?
— Нет, моя пусечка, не могут. Эта работа поглощает тебя, захватывает с головой. Если ты работаешь в ночном клубе достаточно давно, чтобы сносить пару танцевальных туфелек, это на всю жизнь. Тут и ночные часы, и все вместе… Что касается дневной работы, на ней можно ставить крест. Ложиться спать в семь-восемь утра, вставать в девять-десять вечера каждый божий день… Можно спокойно сказать: прощай, солнышко! А как, по-твоему, надо ходить на обычную работу? Вставать в семь утра и ложиться за полночь — и никакого шума, никакой выпивки, никаких танцулек; тебе бы это понравилось?
— Мне? — с достоинством переспросила Мэри. — Я бы этого не вынесла. Может, это нормально для каких-нибудь конторских служащих…
— Так вот, об этом я и толкую. Если уж ты начала ночную жизнь… Все, ты в ней завязла.
В кабинет заглянул швейцар.
— Эй, Фил…
— Что?
— Тут один парень хочет вас видеть.
— Его имя?
— Адам.
— Что ему нужно?
— Поговорить с вами.
— Как он одет?
— Обычно… Такой здоровый парень.
— Ну тогда пусть зайдет.
Носсеросс сузил глаза так, что они стали похожи на бойницы в неприступной стене старой башни — узкие темные щели, через которые тускло поблескивали железные клинки, — тогда как губы его изогнулись в широченной улыбке старого шимпанзе.
Адам вошел в кабинет. Походка у него была какая-то расхлябанная, старенький фланелевый костюм синего цвета сидел кое-как.
— Мистер Носсеросс?
— Да, это я. Мистер Адам?
— Да.
— Чем могу быть вам полезен?
— Я слышал, вы только что открылись.
— Верно.
— Я думал, может, у вас найдется для меня работа.
Носсеросс покачал головой:
— Какую работу вы ищете?
— Швейцар?
— Уже есть, — отвечал Носсеросс.
— Вышибала?
— Не нужен нам вышибала. Скорее, наоборот, зазывала.
— Пианист? Аккордеонист?
Мэри захихикала. Носсеросс тоже засмеялся и сказал:
— Ты что, шутишь?
— Нет, я абсолютно серьезно.
— Так ты музыкант?
— Я неплохо играю на пианино: всякие модные штучки.
— А прежде ты играл в каких-нибудь оркестрах?
— Да. Последний был «Ник и Девять Простофиль».
— Никогда о нем не слышал. В любом случае, мне не нужны работники. — И словно в подтверждение его слов пианист за стеной заиграл «Таксист с далекой Кубы», а саксофонист выдул несколько пробных нот. — Оставьте свое имя и адрес, и может быть…
— А гардеробщик? — спросил Адам.
— Уже взяли. Мне очень жаль.
— Повар?
— Не смеши меня.
— Официант?
— Ты что, мастер на все руки? — спросил Носсеросс.
— А что? — отозвался Адам. — Вы-то сами с любой работой здесь справитесь, так ведь?
— Но ты раньше уже работал официантом?
— Да, однажды. В ресторане «Оливье».
— Почему же ты ушел оттуда?
— Ну, я, в общем, не против принять заказ у клиента: клиент, как известно, всегда прав. Он платит, а кто платит, тот и прав. Но старший официант вообразил, что он Муссолини. Он на меня замахнулся, когда я стоял в углу; таким образом, у меня было полное право съездить ему по физиономии.
— Так ты и сделал, верно?
— Да, но я не сильно его приложил.
— В тюрьме уже доводилось сидеть?
— Нет, пока Бог миловал.
— Испытай его, Фил, — умоляюще проговорила Мэри.
Носсеросс пожал плечами.
— Не знаю… Лишний официант нам не помешает, но…
— О да, Фил! — воскликнула Мэри.
Носсеросс в нерешительности помедлил.
— Ладно, — сказал он наконец, — вот что я тебе скажу. Если тебе подойдет форменный пиджак, сможешь попробовать прямо сегодня. Если нет, что ж… Значит, не повезло.
— Идет, — сказал Адам.
— Какой у тебя размер?
— А какой у вас есть?
Носсеросс достал из шкафа несколько белых пиджаков, на нагрудных карманах которых были вышиты золотые буквы: СЕРЕБРИСТАЯ ЛИСА.
— Самый большой — сороковой! — сказал он.
— Это мне подойдет! — быстро ответил Адам.
— Сейчас поглядим.
Адам натянул белый пиджак. Ткань у петлиц наморщилась, словно уголки старческих глаз, а из обшлагов высунулись мощные запястья.
— Видите? — торжествующе спросил Адам.
— Вижу, что ты мне соврал, паршивец ты этакий. У тебя сорок четвертый, не меньше. Нет, мне очень жаль — он на тебе плохо сидит…
— Но Фил! — запротестовала Мэри.
— Ну ладно, ладно… Ладно! — сказал Носсеросс. — Сегодня сойдет и так, но к завтрашнему вечеру ты должен раздобыть пару белых пиджаков сорок четвертого размера.
