Стивен Кинг - Кто нашел, берет себе /Что упало, то пропало/
Моррис, которому уже приходилось быть изнасилованным, не шевелился, только впился зубами в руку, чтобы не закричать. Он думал о Джимми Голде, о том, каким он был до того, как погнался за Золотым Баксом. Когда он все еще был настоящим героем. Он думал о Гарольде Финна-Мане, школьном друге Джимми (у самого Морриса в школе не было друзей) и о его словах: «Все хорошее рано или поздно заканчивается», которые предполагали наличие обратного: все плохое тоже рано или поздно заканчивается.
Именно это плохое продолжалось довольно долго, и пока оно продолжалось, Моррис, не останавливаясь, повторял про себя мантру Джимми из «Беглеца»: Дерьмо? Ну и насрать! Ссора? Ну и насрать! Дерьмо? Ну и насрать! Помогло.
Немного.
Следующие несколько недель Оллгуд насиловал его анально одними ночам и орально другими. Сам он, в общем, отдавал преимущество заднему проходу, который лишен вкусовых рецепторов. По крайней мере, он думал, что Кора Энн Хупер, женщина, на которую он имел глупость напасть, когда был в отключке, назвала бы это высокой степенью справедливости. Хотя, с другой стороны, ей пришлось пережить нежелательное вторжение лишь однажды.
К Вейнсвилльськой тюрьме примыкала фабрика, на которой заключенные шили джинсы и спецовки для рабочих. На пятый день в красильне один из дружков Оллгуда взял Морриса за запястье, завел его за бак с синей краской номер три и приказал снимать штаны. «Ты просто не рыпайся, а я сделаю все остальное», — сказал он. Закончив, добавил: «Я не педик, ничего такого, но мне нужно как-то жить, как и всем остальным. Сболтнешь кому-то, что я педик, и я убью тебя нахер».
«Не скажу, — ответил Моррис и мысленно вспомнил: Дерьмо? Ну и насрать! Дерьмо? Ну и насрать!»
Однажды в середине марта 1979 года на спортивной площадке в Морриса подошел заключенный, похожий на «ангела из ада», с татуированными кучами мышц.
— Ты умеешь писать? — Спросил он на ярком южном наречии: ты умеешь писать? — Я слышал, ты умеешь писать.
— Да, я умею писать, — ответил Моррис. Он заметил, как Оллгуд, не дойдя до него, увидел, кто идет рядом с Моррисом и поспешно переместился на баскетбольную площадку в дальнем конце двора.
— Я Уоррен Дакворт. Все называют меня Даком.
— Я Моррис Бел …
— Я знаю, кто ты. Ты хорошо пишешь, да?
— Да, — сказал Моррис, не задумываясь, и без лишней застенчивости. То, как Рой Оллгуд неожиданно нашел для себя новое место, не оставило его равнодушным.
— Ты можешь написать письмо для моей жены, если я, типа, скажу, что писать? Только словам красивее?
— Могу и напишу, только у меня есть одна проблемка.
— Знаю я, какая у тебя проблемка, — выдал его новый знакомый. — Если твое письмо моей жене понравится, если после него она перестанет меня своими разговорами о разводе доставать, у тебя больше не будет проблем с этим худым сученком в твоей камере.
«В моей камере худой сученок — это я», — подумал Моррис, но где-то в душе у него появился тонюсенький проблеск надежды.
— Сэр, я напишу для вашей жены такое письмо, какого она не получала за свою жизнь.
Несмотря на мощные руки Дакворта, он вспомнил одну передачу о природе. В ней рассказывали о птичке, которая селится в пастях крокодилов, где выбирает из зубов рептилий остатки пищи, благодаря чему и выживает.
На взгляд Морриса, это была бы неплохая сделка.
— Мне понадобится бумага, — сказал он, подумав о колонии, где можно было рассчитывать не более чем на пять паршивых листов бумаги с жирными разводами, похожими на предраковые пятна.
— Я достану тебе бумагу. Достану все, что нужно. Ты просто напиши письмо и в конце добавь, что я все это говорил, а ты только записывал за мной.
— Хорошо. Скажи, что она больше была бы рада услышать.
Дак задумался, потом просиял.
— Что она офигенно трахается?
— Она об этом и так знает. — Теперь задумался Моррис. — Она когда-то говорила, что, если бы могла, изменила бы в себе какую-то часть тела? Какую? Брови Дака сдвинулись плотнее.
— Не знаю, она всегда жалуется, что у нее задница слишком велика. Но зачем об этом говорить? Только хуже будет.
— Нет. Я напишу, как ты любишь щупать ее руками и тискать.
Дак заулыбался.
— Только смотри, осторожнее там, а то я тебя сам натяну по самые глаза.
— Какое платье она любит больше всего? У нее есть платье?
— Да. Зеленое. Шелковое. Ей мать подарила в прошлом году, перед тем, как меня приняли. Она надевает его, когда мы ходим танцевать. — Он опустил глаза. — Сейчас ей лучше на танцы не ходить. Но, наверное, она ходит. Я знаю. Может, я не умею и имени своего написать, но я не дурак.
— Я могу написать, как сильно тебе хочется потрогать ее зад, когда она будет в этом зеленом платье, скажешь? Могу добавить, что от мысли об этом у тебя внутри все горит.
Дак посмотрел на Морриса таким взглядом, которого Моррис в Вейнсвилли еще не замечал ни разу. В нем было уважение.
— Слушай, а неплохо!
Но Моррис еще не закончил. Думая о мужчинах, женщины представляют только секс. Секс это не романтично.
— Какого цвета у нее волосы?
— Какого сейчас — не знаю. Когда красит — каштановые.
Каштановые звучало не слишком поэтично, по крайней мере, так казалось Моррису, но такие вещи всегда можно обойти. Ему пришло в голову, что это очень похоже на работу рекламного агентства, когда надо продать товар. Он отогнал эту мысль. Выживание является выживание.
— Я напишу, что тебе хочется увидеть, как солнце блестит на ее волосах, особенно утром, — сказал он.
Дак не ответил. Он смотрел на Морриса, сдвинув лохматые брови.
— Что? Не нравится?
Дак взял Морриса за руку, и на какой ужасный миг Моррису показалось, что она сейчас сломается, как сухая ветка. «НЕ-НА-ВИД-ЖУ» было вытатуированными на косточках пальцев здоровяка. Дак вздохнул.
— Как стихи. Завтра получу тебе бумагу. В библиотеке ее полно.
Вечером, когда Моррис вернулся в блок, его камера была пуста. Рольф Венциане из соседней камеры сказал, что Роя Оллгуда забрали в лазарет. На следующий день Оллгуд вернулся. Под обоими его глазами темнели синяки, на носу стояла шина. Посмотрев на Морриса с постели, он повернулся на другой бок, лицом к стене.
Уоррен Дакворт стал первым клиентом Морриса. В течение следующих тридцати шести лет их у него было много.
Иногда, когда Моррис лежал на спине у себя в камере (в начале девяностых у него уже была одиночка с полочкой зачитанных книг) и не мог заснуть, он успокаивал себя воспоминаниями о том, как открыл для себя Джимми Голда. Это был мощный столб яркого света среди беспорядочной и злой темноты его юности.
Его родители постоянно ссорились, и хотя он презирал их обоих всей душой, у матери броня против внешнего мира была крепче, поэтому он принял от нее саркастический изгиб улыбки и как приложение надменный, пренебрежительный взгляд. Кроме английского языка и литературы, за которые он получал высшие оценки (когда хотел), в школе он считался неуспевающим, и это не раз доводило Аниту Беллами до бешенства с упреками и размахиванием табелем. Друзей у него не было, зато врагов пруд пруди. Трижды его били. Дважды это делали мальчики, которых просто раздражала его внешность, но однажды — парень, у которого на то были более веские причины. Это был очень высокий старшеклассник, футболист по имени Пит Вомак, которому не понравилось, как Моррис смотрел на его подружку в столовой во время обеденного перерыва.
— На что уставился, крысенок? — Поинтересовался Вомак, и за столиками вокруг воцарилась тишина.
— На нее, — ответил Моррис. Он был напуган, а когда ум его был омрачен, страх обычно хоть немного сдерживал его, но он никогда не мог устоять перед аудиторией.
— Лучше прекрати, — лениво сказал Вомак, давая ему шанс. Вероятнее, Вомак осознавал, что в сравнении с его шестью футами двумя дюймами и двумястами двадцатью фунтами напротив него сидит красногубая сопля на палочке пяти футов семи дюймов роста и весом где-то жалких фунтов ста сорока, и то если в одежде. Возможно, он осознавал и то, что все вокруг — включая его смущенную подружку — видят подобное неравенство.
— Если она не хочет, чтобы на нее смотрели, почему так одевается?
Моррис считал это комплимент (хотя и слишком неуклюжий, это уж точно), но Вомак услышал в нем что-то другое. Он обежал вокруг стола, сжав кулаки. Моррис успел ударить только раз, но удар получился точный, Вомак потом долго с подбитым глазом ходил. Разумеется, после этого он получил свое, и за дело, но тот удар стал для него полным открытием. Если надо, он будет драться! Осознавать это было приятно.
Обоих мальчиков исключили, и в тот же вечер Моррис выслушал от матери двадцатиминутную лекцию о пассивном сопротивлении вместе с едким замечанием о том, что драки в столовой это не тот вид внеклассной деятельности, обычно оставляет благоприятное впечатление у приемной комиссии колледжей.
