Олег Андреев - Вокзал
"Я вот сейчас подумала – это я продолжаю свои рассуждения о вокзале, – а почему бы нам не обратиться к классикам. Цитирую Даля: «Воксалъ (вокзалъ), английское слово (Vauxhall), сборная палата, зала для гульбищ, на сходбище, где обычно бывает музыка. Железнодорожный путевой двор, дебаркадер – красивое слово, дебаркадер, вслушайтесь, – строение, где собираются пассажиры для отъезда. Ну разве не поэтично? Гульбище!»
– Точно, гульбище, – удивленно улыбнулся Фаломеев.
Это слово удивительно совпадало с его ощущениями.
Итак, он похлопал себя по карману. Деньги еще были. Не так много, как три дня назад, но солидно. Лотом он вспомнил еще о пачке, зашитой в обивку чемодана, и на него снизошло спокойствие.
Глава 26
ТИМОШЕВСКИЙ
– Вас понял. А с кем согласовывать? Чем больше людей мы поставим в известность, тем меньше у нас шансов на успех. Хотя, может, вы и правы, товарищ Саперов, я постараюсь. Подтяну лучшие силы. Только вы писульку перешлите.
Знаете, я сам давно хотел, но инициатива у нас частенько наказуема. А так бумажка все-таки. Добро? Ну и ладушки…
Тимошевский положил трубку и крепко задумался. Было о чем. Ага, вон какая каша, стало быть, заваривается. Саперов катит на Ларина. Это не иначе из-за сынка. Что-то они там не поделили. Ларинская дочка-то с сынком вась-вась. Или уже нет? Ладно, разберемся.
Эти тоже… Совсем распоясались.
Тимошевский не любил принимать решения посуху. Открыл сейф. Достал дорогой коньячок – это была слабость Николая Павловича – хороший коньяк. Там же, в подарочном ящичке, обшитом сафьяном, две рюмочки коньячные в специальных углублениях. Над ними крышечка, а на крышечке миниатюрный пастушок с собачкой.
Когда одну рюмочку вытаскиваешь, взводится пружинка. Вторая запускает механизм барабана внутри ящичка, и тоненьким ручейком льется мелодия под коньячок:
«Выпьем на пару мы, выпьем на пару мы, выпьем на пару мы, на посошок». Таким образом, когда Николай Павлович пил с кем-то, всякий раз в кабинете тренькало.
Тимошевский вдруг подумал, что давненько не тренькало. Один стал попивать. А это – симптом.
Но симптомы симптомами, а две рюмочки пропустил и взялся за телефон. Кое с кем обговорил ситуацию. Успокоил. Ничего. Этих возьмем, через неделю другие придут. Свято место пусто не бывает. Да и надо было уже как-то проявить себя, а то вагонных кидал брали аж полтора года назад.
Таким образом была решена судьба трех десятков человек, которые жили перепродажей билетов на поезда дальнего следования, – жучки.
Николаю Павловичу снова пришлось взяться за телефон. В течение двадцати минут он обзванивал самых верных и крепких сотрудников и, спутав их собственные планы, вызывал на работу. Потом он встал, поднял жалюзи и долго со второго этажа бессмысленно наблюдал за жизнью центрального зала. Жизнь как жизнь. Люди, обремененные своими заботами и не совсем своими, сумки, чемоданы, встречи и расставания – все это видано и перевидано неоднократно. Здесь не должно было бы быть ничего личного, но Тимошевский ненавидел всех, кто был там, внизу. А это уже сугубо личное. Он ненавидел свою работу. Прирожденный сыщик с задатками аналитика, он в свое время мечтал о громких делах. Наемные убийцы, фальшивомонетчики, международные аферисты, мафия – все должны были трепетать при одном упоминании его имени. И начинал вроде неплохо. Участие в деле «Океан» с хищением в торговле морепродуктов, в «узбекском деле», с хлопком, где были замешаны такие личности, одно упоминание которых приводило в трепет обывателя.
Казалось, настало время – нет неприкасаемых. Ан нет, неприкасаемыми вышли те, кто отдавал ему приказы. Он понял, что в этой борьбе нет плохих и хороших, нет волков и овец. Просто одна стая, улучив удобный политический момент, сожрала другую.
Чтобы буря не зацепила его самого, Тимошевский при первой же возможности решил уйти в тень. Благо на совещании раскритиковали Управление транспортной милиции, и он подал рапорт о переводе. Со стороны выглядело даже благородно.
Молодой коммунист вызвался помочь в работе коллегам. Когда же попал сюда и разобрался, что к чему, всеми силами постарался удержаться. И никакие посулы, никакие министерские и управленческие кресла, почести и награды не смогли уже его соблазнить. Где его бывшие сотоварищи? Где они? Кто больше, кто меньше продержался, кто ринулся в политику, кто в бизнес. И что? Нет, Тимошевский с волками бороться не собирается, пускай другие егерями побудут.
Тимошевский вернулся к столу. Еще раз взглянул на сейф и подавил в себе желание достать заветный сафьяновый ящичек. С небольшим интервалом в кабинет стали собираться вызванные сотрудники. Все они были в штатском, кроме одного.
– А ты чего в форме приперся? – недовольно спросил Николай Павлович.
– А он жене вчера сказал, что на дежурство идет ночное, – хмыкнул кто-то.
– Сколько раз за ночь отдежурил?
Собравшиеся заулыбались.
– Это дело житейское. Но ты где хочешь, а гражданский прикид достань.
Так… У кого сотовый есть?
Желая услужить начальнику, протянули сразу несколько. Никому и в голову не пришло, зачем в кабинете потребовался сотовый.
– Ну вот, а говорят – милиция мало получает, – сказал, усмехаясь, Тимошевский и, отобрав все аппараты, положил в сейф.
– Товарищ майор, – заныли пришедшие, – так нельзя.
– Можно, – жестко сказал Тимошевский, – не то разнесете по всем знакомым.
Переговорники возьмете у дежурного. Кому не хватит, обращайтесь лично ко мне.
– У меня жена рожает, мне связь нужна… – заныл один.
– Ты ей по телефону консультацию дашь? – спросил Тимошевский. – Бабы в этом лучше разбираются. А сейчас всем в общую комнату, буду инструктировать вместе с рядовым составом. Ишь гаврики. Сотовые через одного.
Все. Бодяга закрутилась. Теперь не остановить. Когда все вышли, начальник открыл сейф и достал чей-то сотовый. Набрал.
– Витя, ты сегодня на вокзал не приходи… Что слышал. Не приходи. Но это только тебе. Уразумел? Только тебе.
Он проворно спустился на первый в общую. Перешагнул порог и споткнулся.
Милиционеры бестактно заржали.
– Отставить! – побагровел Тимошевский. – Я вас, б…дь, научу старших уважать. В субботу все без дач останетесь, огородники х…вы. Значит, так.
Будем брать жучков билетных. Если узнаю, что кто-то откупился, это у взявшего на лапу последний день на вокзале. Отрабатывайте легенды. Кто работает на перроне, прошу соблюдать особую осторожность. С бригадирами поездов ничего не согласовывать. Попадут проводники, снимайте к черту с поезда. Ответственность беру на себя. Так… Почему не вижу женской половины состава? Мы же приглашали барышень от соседей…
– Очередь за «Тампаксами», задерживаются…
– Очень умно…
Через толпу рядового, сержантского и офицерского состава отделения протиснулись три девицы с чемоданами и сумками.
– Мы тут за спинами стояли. Я подумала, какие же мы пассажиры без вещей.
Пришлось домой еще раз мотаться, – объяснила старшая по званию, жгучая брюнетка.
– Эх вы, пинкертоны… Кто из вас догадался реквизит с собой взять?
– У меня портфель есть, – раздался робкий голос.
– Портфель, а не портфель, грамотей. Всем даю тридцать минут на реквизит.
Доставайте узлы, баулы, коробки из-под оргтехники. Набивайте чем хотите, хоть сами в них садитесь и… Если кто не удержит за тридцать минут язык за зубами, я лично эти зубы вырву без наркоза. Понятно?
Комната на удивление дружно гаркнула: «Так точно».
– Черти, – улыбнулся Тимошевский, но явно был польщен.
Подчиненных как ветром сдуло. Комната опустела. Остались только три предусмотрительные сотрудницы.
– А нам что делать? – спросила старшая.
– Шашки вон. домино… – растерялся Николай Павлович.
– А я думаю, рекогносцировочку провести. Походим, понюхаем…
– Чего там нюхать. Мы их как облупленных, и они нас… может, знают.
– А ты для чего парик надела и гримировалась? Заодно проверим.
– Я думаю, это правильное решение. Подруги у вас есть? – осенило Тимошевского.
Милиционерши кивнули.
– Вызывайте сюда.
Милиционерши переглянулись.
«Ну вот, это уже похоже на операцию. А то позвонил. Давай-давай. Так дела не делаются, господин Саперов», – подумал Тимошевский и про себя отметил курносенькую, что усомнилась в маскировке. Толковая девка.
Тимошевский поднялся к себе и теперь уже с легким сердцем прильнул к сейфу.
«А на второй путь прибывает поезд из Смоленска. Номера вагонов начинаются с хвоста. Поезд не длинный. Первый вагон, он же последний, остановится как раз в конце платформы. Рамилъ, твои носильщики опять не работают. Может, кто-нибудь везет из Смоленска молоко, творожок, маслице. В Москве коровы не пасутся».
Уже в который раз за сегодняшний день бригадир носильщиков злобно скрипнул белыми крепкими зубами. Со всей силой восточной ненависти он ненавидел одного человека, нет, не Ларина, а эту дикторшу. Впрочем, он распорядился, и трое его подчиненных нехотя покатили тележки к смоленскому поезду.
