Чарльз Камминг - Чужая страна
Глава 29
Только один пассажирский паром направлялся завтра в Марсель. Том вернулся в «Валенсию», забронировал каюту через сайт SNCM[19], отменил бронь на обратный билет до Ниццы и даже несколько часов поспал. Утром он заказал завтрак в номер. В восемь часов позвонил Сэми, сказать, что он едет в «Рамаду», где заберет и Амелию, и Франсуа.
– Они хотят, чтобы сначала я отвез миссис Фаррелл в аэропорт. Потом я подброшу Франсуа до парома. Такая близость.
Том рассудил, что Сэми имеет в виду расстояние от аэропорта до Хальк-эль-Уэд, а не отношения Амелии с сыном. Однако он не слишком доверял чувству юмора таксиста и не решился пошутить на эту тему.
– А почему Франсуа не летит вместе с ней?
– Он сказал, что предпочитает путешествовать морем, если есть выбор. Эми едет в Ниццу.
Обратно на курсы живописи, подумал Том. Интересно, а Найты все еще послушно посещают занятия? Ходят на уроки день за днем в надежде, что объект все же появится? Скорее всего, Амелия освободит номер в «Гиллеспи» и вернется в Лондон к вечеру воскресенья.
– Позвоните мне, когда высадите Франсуа у терминала, – сказал он. – Я оставлю ваш последний гонорар в конверте на ресепшн. Полторы тысячи динаров. Договорились?
– Вы очень щедры, Стивен.
– Да прекратите.
* * *Порт представлял собой тысячу акров бетонных площадок, забитых подъемными кранами и грузовиками. Свистел ветер, в небе носились чайки, пандусы к паромам были заставлены машинами. Том попросил такси подвезти его к терминалу SNCM и встал в очередь, прямо под немилосердно палящее солнце. Перед ним переминалась с ноги на ногу семья туниссцев; у них был такой вид, будто они пришли в порт прямиком из пустыни. Сгорбленный пожилой мужчина обвел Тома долгим презрительным взглядом и велел мальчишке – возможно, своему внуку – покрепче пристегнуть к дребезжащей металлической тележке голубую пластиковую сумку, набитую одеждой и обувью; она угрожающе накренилась и уже готова была свалиться на землю. У старика были длинные смуглые руки, большие и грубые от долгих лет тяжелого физического труда. Том подумал о семье и о том, что могло привести их сюда. Может, они эмигрируют во Францию? Казалось, что на тележке было сложено все их имущество, втиснутое в три старых, видавших виды чемодана и картонные коробки, нависавшие над бортами тележки, как толстый живот над ремнем брюк.
Очередь двигалась быстро. Не заметив как, Том оказался в зале ожидания, помещении с высокими потолками, по трем сторонам которого располагались кассы, киоски с сувенирами и кафе, где подавали пиццу и блины. Он забрал свой билет у кассира, примерно такого же возраста, как Сэми, но вполне городского и продвинутого, по виду не хуже любого лондонского шпиона. Как раз такой работы Том боялся больше всего на свете. Одна и та же комната, словно тюремная камера, одни и те же действия, повторяемые день за днем. Он взял чашку кофе и уселся за столик у окна с видом на гавань. Все вокруг казалось странно-влажным на ощупь, как будто утром через зал пронеслась огромная волна.
Через пять минут, в толпе пассажиров, собравшихся в зале, показался Франсуа. Он стоял в пятидесяти метрах от Тома, возле контроля безопасности, и как раз показывал свой билет охраннику. Вокруг его шеи болтались наушники, а в руке он держал маленькую сумочку, из тех, что так любят южноевропейские мужчины. Охранник показал на дорогие дизайнерские очки, и Франсуа поднял их на лоб с высокомерным, почти презрительным видом. Вероятно, после недели, проведенной в обществе главы Секретной разведывательной службы, он стал более пренебрежительно относиться к офицерам низшего звена. Потом Франсуа повернул налево и скрылся из вида. Том не спеша допил кофе. У него впереди было двадцать четыре часа; масса времени, чтобы познакомиться с месье Франсуа Мало.
Паром был точно такой же, как и тот, на котором Том в детстве пересекал Ла-Манш; они с семьей часто проводили отпуск в Нормандии. Обычное пассажирское судно, курсирующее туда-сюда, лестницы для спуска на сушу по правому и по левому бортам, за трубой солнечная палуба. Он нашел свою каюту, крошечную комнатку, втиснутую между сотнями других таких же. Для этого ему пришлось миновать целый лабиринт узких, пересекающихся коридоров; очень скоро Том понял, что понятия не имеет, в каком направлении движется. Войдя в каюту, он занял примерно пятьдесят процентов свободной площади и словно наяву услышал голос отца: «Да тут даже чертовой кошке негде развернуться!» Он сунул багаж под кровать. Рядом с подушкой была маленькая пластмассовая полочка, над ней висело поцарапанное зеркало. Справа от двери располагалась ванная, размером чуть больше телефонной будки. Том сел на кровать, поставил на полку оставшиеся полбутылки Macallan и извлек из камеры карту памяти. Потом достал «Драку за Африку», положил ее на кровать и поторопился наверх, осматриваться.
Никаких следов Франсуа. Том прошелся по палубам и салонам, запоминая расположение и мысленно составляя план корабля. Две женщины в чадрах уже расположились в лобби на шестой палубе; они разложили на полу коврики-пенки и теперь безмятежно спали. Лобби соединялось с большим, освещенным ярким солнцем лаунжем; там, в кожаных креслах, расселись человек пятьдесят североафриканцев. Было время ланча, и они перекусывали прихваченными из дома яйцами, хлебом и салатом. Один пассажир разрезал перочинным ножом помидор, затем взял багет и намазал его домашней хариссой. Яйца были уже очищены, и Том заметил, что он аккуратно ссыпал скорлупу в маленький пластиковый контейнер. Ему вдруг страшно захотелось есть. Двумя этажами выше был ресторан, но он был закрыт; улыбчивый официант сообщил, что ресторан начнет работать, как только паром отойдет от пристани. Том вышел на палубу, ухватился за покрытые облупившейся краской поручни и стал наблюдать, как на паром заезжают последние машины. Был чудесный летний день, солнце слепило глаза, соленый морской воздух казался особенно чистым и прозрачным. Том сделал глубокий вдох, стараясь набрать как можно больше этой морской свежести, выгнать из легких остатки комнатной духоты. Усатый алжирец за его спиной фотографировал порт; еще один алжирец махал рукой небольшой группе людей, кажется семье. На глазах у него блестели слезы.
Глава 30
Судьба, как говорится, довольно часто улыбалась Жан-Марку Домалю. После Туниса, в начале нового десятилетия, его перевели в Буэнос-Айрес, где ему посчастливилось собственными глазами наблюдать за ходом Фолклендской войны. Там же Жан-Марк закрутил более-менее бурную интрижку с одной из секретарш в офисе на Авенида Сан-Хуан. Постепенно роман с Амелией Уэлдон был не то чтобы забыт, но переместился скорее в область неприятных и постыдных воспоминаний. Жан-Марк мучительно переживал, что столь молоденькая девушка вызвала в нем такую всепоглощающую страсть. Это было настоящее наваждение, и он не находил ему никакого внятного объяснения. Может быть, она просто встретилась ему в тот момент, когда он был особенно уязвим? Ни одна из других женщин за следующие двадцать лет карьеры не значила для него столько, сколько Амелия. Это были не более чем короткие, сравнительно приятные амуры.
В конце концов Жан-Марк раскрыл тайну исчезновения Амелии. Это случилось через шестнадцать лет после того, как он покинул Тунис. На свадьбе одного из своих богатых клиентов в Атланте, штат Джорджия, Жан-Марк неожиданно наткнулся на Дэвида и Джоан Гуттман. «Белая кость» и еврей, приютившие у себя его любовницу в ту ночь, когда она покинула Ла-Марсу, как ни в чем не бывало сидели под белым тентом. Тогда, в те ужасающие дни 1978-го, Жан-Марк быстро понял, что Гуттман не крал Амелию у него из-под носа – по той простой причине, что шесть недель до этого события и шесть после Дэвид провел в Израиле. Все более или менее разъяснила Джоан. Через три дня после того, как Амелия пропала, она встретилась за обедом с Селин и по секрету рассказала ей, что Амелия забеременела от одного из мальчишек-англичан, с которыми проводила свободное время. По словам Джоан, она приняла очень трудное решение вернуться домой и сделать аборт. Амелия надеялась, что сумеет забыть об этой истории и что супруги Домаль смогут ее простить за внезапный отъезд и за безответственное аморальное поведение.
Жан-Марк знал, что ребенок, конечно, от него, но, несмотря на невероятную любовь к Амелии, он испытал огромное облегчение оттого, что она решила избавиться от беременности. Узнав о незаконном ребенке, Селин непременно подала бы на развод. Скандал обязательно разрушил бы его карьеру, лишил шанса на продвижение по службе и Аргентину и оказал неблагоприятный эффект на жизнь Тибо и Лоры. Да… подумав немного на эту тему, Жан-Марк искренне обрадовался, что Амелия проявила такой здравый смысл и зрелость.
Однако история на этом не закончилась. В тот ясный солнечный день в Атланте Дэвид Гуттман порядком напился. Он умудрился забыть так тщательно продуманную ложь 1978 года и почему-то решил, что Жан-Марк знает о том, как Амелия во время беременности жила в маленькой квартирке неподалеку от их дома. Потрясенный до глубины души Жан-Марк все же постарался скрыть свою реакцию. Оказывается, Амелия не сделала аборт, а родила сына! Осознав, какую грубую ошибку он только что совершил, Дэвид Гуттман сделал неуклюжую попытку все исправить:
