Джон Гришэм - Адвокат

— Отказавшись от ее услуг, ты могла бы сэкономить кучу денег, — несколько сварливо заметил я. — Как-никак мы разводимся.

— Зато теперь у меня есть чувство уверенности.

Она показала распечатку под названием «Приложение А» — детальный реестр наших совместных активов. «Приложение Б» предлагало план их раздела. Разумеется, Клер урвала кусок пожирнее. Половину нашей наличности, то есть шесть тысяч долларов, она собиралась отдать в банк за свою заложенную машину. Из другой половины мне причиталось две с половиной тысячи. Шестнадцать тысяч долга за мой «лексус» в распечатке не фигурировали. Кроме того, Клер мечтала заполучить сорок тысяч из пятидесяти одной, лежащих на совместных счетах. Мой текущий счет она великодушно дарила мне.

— Доли получаются не совсем равными, — заметил я.

— И не должны, — безапелляционно заявила Клер.

— Почему?

— Потому что не я угодила в кризис переоценки личности.

— Значит, вина целиком на мне?

— Мы не устанавливаем чьей-либо вины. Мы делим имущество. По лишь тебе понятным причинам ты решил урезать свой годовой доход. С какой же стати от последствий твоего сумасбродства должна страдать я? Мой адвокат живо докажет судье, что твои действия подвели нас к финансовому краху. Маешься дурью? Пожалуйста. Но не надейся заставить меня голодать.

— А есть опасность?

— На хамство не отвечаю.

— Получи я что-нибудь, и мне расхотелось бы хамить.

Необходимо было спровоцировать всплеск эмоций. Орать или швырять друг в друга предметы мы не могли. Впасть в истерику, черт побери, тоже. Бросаться грязными обвинениями в супружеской неверности или пристрастии к наркотикам — тем более. Да какой же это развод!

Напрасный. Не обращая на меня внимания, периодически сверяясь с записями, сделанными под диктовку специалистки, Клер продолжила:

— Договор на аренду квартиры истекает тридцатого июня. До этого числа я остаюсь здесь. Плата за данный период составляет десять тысяч долларов.

— Мне собирать вещи?

— Как угодно.

— Отлично.

Если Клер гонит меня вон, вымаливать позволение остаться я не буду. Состязание в высокомерии. Кому из нас удастся выказать большее презрение?

С языка чуть не сорвалась глупость типа: «Кого поселишь вместо меня?» Требовалось расшевелить Клер, пусть на долю секунды.

Но я сдержался.

— С твоего позволения уйду завтра.

Ее лицо ничуть не омрачилось.

— Кстати, почему ты считаешь, что имеешь право на восемьдесят процентов наших сбережений?

— Ни о каких восьмидесяти процентах речь не идет. Я плачу десять тысяч за квартиру, три тысячи за мебель, две за общую кредитную карточку, и около шести тысяч мы должны отдать в виде налогов. Всего набегает двадцать одна тысяча.

«Приложение В» скрупулезно перечисляло домашний скарб. Ни один из нас не посмел опуститься до споров по поводу сковород и кастрюль, все разрешилось полюбовно.

— Бери что хочешь, — без устали повторял я, особенно когда вставал вопрос о полотенце или наволочке.

Без изящной торговли, конечно, не обошлось, однако причина гнездилась скорее в моем упрямстве, нежели в законной гордости владельца.

Мне был нужен телевизор и несколько тарелок. Холостяцкая жизнь нагрянула слишком неожиданно, я пока плохо представлял, как обустрою новое жилье. А Клер, похоже, давно раздумывала о вольном будущем.

И все же она старалась быть справедливой. Покончив с прозаическим «Приложением В», мы признали, что дележ произведен на абсолютно паритетной основе. Осталось подписать соглашение о раздельном проживании, подождать шесть месяцев, явиться в суд и законным порядком расторгнуть наш союз.

Желания поболтать после матча, сыгранного в хорошем темпе, ни у меня, ни у нее не возникло. Набросив пальто, я отправился в долгую прогулку по Джорджтауну, размышляя о необратимости наступивших перемен.

Глава 14

Расцвести идее академического отпуска было не суждено. Исполнительный комитет фирмы зарезал ее на корню. И хотя никому не положено было знать тайн, обсуждаемых на сборище, Рудольф с удрученным видом поставил меня в известность, что ареопаг решил не создавать дурной прецедент. В такой солидной фирме, как наша, дать годичный отпуск рядовому сотруднику означало вызвать цепную реакцию с непредсказуемыми последствиями.

Страховочную сетку из-под проволоки убрали. Теперь, надумай я вернуться, передо мной просто захлопнут дверь.

— Ты по-прежнему соображаешь, что делаешь? — спросил Рудольф, стоя у моего стола. Рядом с ним на полу высились две огромные картонные коробки — Полли уже начала упаковывать накопленный мной мусор.

— Соображаю. — Я улыбнулся. — Не переживай.

— Пробую.

— Спасибо тебе, Рудольф.

Удрученно покачав головой, он вышел.

После вчерашней выходки Клер ни о каком академическом отпуске я и думать не мог. Покой отнимали куда более важные дела. Передо мной вырисовывалась перспектива не только развода и одиночества, но и бездомности.

Я отыскал в газете раздел частных объявлений и принялся изучать предложения о сдаче жилья внаем.

Нужно будет уплатить последний месячный взнос в четыреста восемьдесят долларов за «лексус» и продать красавца. Взамен купить какую-нибудь колымагу, застраховать на максимальную сумму и дождаться, пока кто-то из будущих соседей не угонит ее. Если мне приспичит снять приличное жилье, то на аренду уйдет большая часть зарплаты.

Устроив обеденный перерыв раньше обычного, я два часа разъезжал по центральным районам в поисках приемлемого чердака. Самой дешевой оказалась голубятня за тысячу сто в месяц. Для адвоката с Четырнадцатой улицы цена неподъемная.

По возвращении я обнаружил новую папку. В самом центре стола. Стандартный размер, плотный белый картон и никаких помет. Внутри на скотче у левой створки два ключа, у правой — отпечатанная на компьютере записка:

«Верхний ключ — от двери Ченса, нижний — от стеллажа у окна. Снимешь копии и вернешь на место. Осторожнее, Ченс крайне подозрителен».

По привычке без стука вошла Полли — тихо, словно призрак. На меня ноль внимания. Мы проработали вместе четыре года, день назад она сказала, что мой уход для нее катастрофа. Ага, катастрофа. Не позже следующей недели получит нового начальника и будет любить его, как меня.

Очень милое создание, чья судьба меня нисколько не беспокоит.

Я захлопнул папку. Полли склонилась над коробками, похоже, не заметила ее. На посту моя бывшая секретарша и мышь мимо не пропустит. Как это в кабинет проник Гектор? Или кто-то другой?

Полли вышла.

Пожаловал Барри Нуццо — для серьезного, по его словам, разговора. Закрыв за собой дверь, он принялся расхаживать вокруг коробок. Обсуждать причины своего увольнения мне не хотелось, я поведал ему о Клер. Супруга Барри тоже была родом из Провиденса, в Вашингтоне подобным совпадениям почему-то придавали большое значение. Поначалу мы ходили друг к другу в гости, потом жены наши к дружбе семьями остыли.

Вид у Барри был недоуменно-печальный, но вскоре ему удалось взбодриться.

— Тяжелый месяц у тебя выдался, Майк. Мне очень жаль.

Мы вспомнили старые добрые времена, тех, кто работал с нами и кого уже нет. О Мистере не было сказано ни слова, даже за кружкой пива. Это удивляло: два друга вместе смотрели в лицо смерти и вдруг так углубились в дела, что не смогли выкроить часа для обмена впечатлениями.

Похоже, момент наступил: Барри то и дело спотыкался о коробки. Я понял, ради какого разговора он пришел.

— Прости, я подвел тебя.

— Оставь это, Барри.

— Нет, правда. Я должен был быть рядом.

— Почему?

— Но ведь ты сошел с ума. — Он рассмеялся.

Я прикинулся, что оценил шутку:

— Да, слегка тронулся, но пройдет.

— Честное слово, до меня доходили слухи о твоих проблемах. Я пытался отыскать тебя на прошлой неделе, но ты пропал. А потом навалились дела, пришлось торчать в суде, сам знаешь.

— Знаю.

— Ей-богу, Майк, мне очень жаль, что я был далеко. Прости.

— Забудь.

— Каждый из нас тогда ничего не соображал от страха, но ты-то запросто мог получить пулю в лоб.

— Погибнуть могли мы все, Барри. Рывок проводка, неточный выстрел — бум! Не стоит к этому возвращаться.

— Последний, кого я видел, когда полз к двери, это был ты — на полу, в крови. Я думал, ты умер. Мы вывалились в холл, к нам с криками бросились люди, а я ждал взрыва. Нас потащили к лифтам, кто-то срезал веревки, я обернулся. Полисмены как раз поднимали тебя. Я запомнил кровь.

Я слушал. Пусть Барри выскажется, пусть успокоит совесть. Потом сможет доложить Рудольфу и остальным, что пытался образумить меня.

— И пока мы спускались, я все время думал: жив ли Майк, не ранен ли? Никто не знал. Прошло, наверное, не меньше часа, прежде чем стало известно: ты в порядке. Я собирался позвонить тебе из дому — дети помешали. Да, я должен был позвонить.