Алексей Антонов - Ёж
– Ого-о, это уже интересно, – Женька поближе придвинулась к Сандалю и взяла его под локоть, – рассказывай, чего это наш Боря скрывает от нас.
– Произошла сия история накануне миллениума, то есть наступления нового тысячелетия, было, конечно, много споров, какой год считать открытием этой эры, то ли две тысячи первый, то ли двухтысячный, но это не важно. Важно то, что история произошла прямехонько в новый год с девяносто девятого на двухтысячный год.
– Прямо как в сказках, – Женька полуприкрыла глаза, представляя себе новогоднюю пору, легкий снежок, кружась, опускается на землю, люди спешат в гости, и всего через час или два наступит новый год, – волшебная пора.
– Волшебная пора – это когда не вставая с дивана, можно есть салат ложкой из кастрюли и запивать его шампанским, которое не успели оприходовать в новогоднюю ночь, – оборвал ее рассуждения Сандаль. – Не перебивай меня больше, сбиваешь с ритма мысли.
– Хорошо, хорошо, не буду.
– Боря занимался халтурой в тот год в одном из северных городов, а именно в Сургуте, на контору он славно потрудился, но местная геодезическая конторка подбросила ему межевание земель. И все бы ничего, но стукнули морозы, и теодолит, собака, замерзал, работа тянулась долго, вот Боря наш и застрял в славном городе на новый год. Мы ему, конечно, звонили, поздравляли, он же мешал шампанское с камеральными работами, вычерчивал все, что наделал за день. Хотя, думаю, там было что-то покрепче. В тот день один из наших сотрудников и прозвал его Миллениумом.
– И все? – Женя отпустила локоть Миши и демонстративно уставилась на него. – И это вся забойная история, которую мы ждали два дня?
– Не совсем, это был тот момент, когда Боря получил это прозвище, но соль истории, а именно то, из-за чего он не любит это прозвище, я расскажу вам завтра… – Сандаль усмехнулся и посмотрел на Женьку в ответ.
– Блин, Миша, рассказывай, не томи, – она потрясла его за локоть, – я ведь ночью спать не буду.
– Ладно, уговорила. Было у Бори на тот момент четыре жены…
– Ско-олько? – Женя опять перебила рассказчика, а это уже грозило уходом Миши спать.
– Хватит перебивать, дай послушать, – вмешалась Юлька.
– Действительно! – Миша нахмурился, вспоминая то, что уже было нарисовано в его голове и с успехом выбито из нее Женькиным возгласом. – Короче, у него было четыре жены, две из них с детьми. Удивляться тут не стоит, геодезисты, они как дальнобойщики, в одном городе надолго не задерживаются, а ведь каждому хочется, чтобы его ждали. Вот Боря и наклепал семей, правда, все они были гражданскими, ну и я подозреваю, что не везде были именно его дети. Итак, у Бори четыре семьи и один новый год, переполненный работой. И все бы ничего, но, как и в каждой подобной истории, возникло маленькое «но», и это маленькое «но» в один миг переросло в очень большое «но». Все его жены знали то, что знать по идее не должны были, а именно то, что Боря работает в РосГео. Имея желание и время, узнать номер телефона нашей конторы не составило труда для всех четырех женщин. Но даже это было бы не так страшно, если бы им пришла мысль позвонить нам числа тридцатого или еще лучше – тридцать первого. Однако судьба распорядилась иначе, все звонки раздались в один день – двадцать восьмого декабря, а это то число, когда наша контора из года в год отмечает новый год, попросту говоря, проводит корпоратив. Звонит, значит, первая и попадает на кого-то из наших, уверен, если бы Боря выяснил, кто это был, он бы его убил. Не знаю точно, что он там ей наговорил, но женщина поняла, что она не единственная в жизни Бориса, и даже вовсе не вторая. В общей сложности было четыре звонка от четырех разных женщин, почти в одно и то же время, с разницей минут в пять-десять. И что самое интересное, тот чувак, что заседал у телефона, от чистого сердца рассказывал каждой из них о нелегкой судьбе Бориса с его гаремом из четырех жен. И как он, бедный, сейчас сидит в Сургуте и ваяет какие-то там планы, как его теодолит замерзает в сорокаградусные морозы. И у бедного Бориса семеро по лавкам с четырьмя женами, на которых он вынужден батрачить в новогодние праздники… Сидит наш Боря в Сургуте, подбивает все дела, домой-то хочется, к кому он ехать решил – я не знаю, думаю, к самой старшей жене, она, как говорится, была его первой невестой, а посему самой любимой. Но старшая жена нашего Борю развернула, Боря, конечно, ко второй жене, но и та дала от ворот поворот, впрочем, как и оставшиеся две. Боря в полном недоумении, я бы тоже растерялся от такого положения дел. Короче говоря, сама судьба сложила карты так, что пришлось Боре куковать в миллениум одному. И с тех пор эта кличка как-то приклеилась к нему, но, видимо, ранит нашего Бориса воспоминаниями о четырех его женах. Он, конечно, пытался наладить контакт с каждой из них, но был послан в очередной раз, причем четырехкратно. Вот такая вот грустно-веселая история с этим самым прозвищем. До этого знаменательного тысячелетия его величали «Семьянином», Боре это нравилось больше, видно, тешило его честолюбие.
– Ну, Боря, вот это дает. – Юлька посмотрела в сторону мерно посапывающего начальника. – Четыре семьи…
– Да соль не в этом, соль истории в том, что все его оставили в новогодние праздники, я бы сказал, это было волшебство, Дед Мороз подшутить решил. – Миша извлек из пачки сигарету и прикурил ее от горящей веточки, которую достал из костра.
– М-да, – Женька встала и вытянулась во весь рост, мышцы затекли за время сидения у костра, хотелось немного размяться. – Не ожидала я от Бори.
– Да ладно вам, ничего сверхъестественного, у нас у каждого второго так. В каждом городе по девушке, жене, семье. – Сандаль посмотрел куда-то вдаль, погружаясь в свои мысли.
– У тебя-то их сколько? – спросила Юлька.
– У меня-то их нет. – Миша на миг отвлекся от своих мыслей. – У меня была одна, в Екатеринбурге, но мы разошлись с полгодика назад. Кто выдержит такую жизнь, когда мужа дома месяцами днем с огнем не сыщешь? Мы с Борей только из годовой командировки вернулись. Ну скажи мне, кто будет ждать тебя целый год ради того, чтобы побыть вместе две недели? Приехали домой, прошлись по городу, посмотрели на то, как город изменился, и дальше двинули, работа такая, вернее, даже не работа, а склад ума и уклад жизни.
– И что ты будешь делать в старости, когда останешься один на один со своей пенсией? – Юля только сейчас начинала понимать, что за профессию выбрала.
– Сложно сказать. Когда мы только начинали работать, все, что сейчас нас окружает, казалось нам романтикой, и мы, два отъявленных молодых искателя приключений, забирались в тайгу, степь, пустыню из года в год. Сейчас уже тридцатник, и пора бы задуматься о будущем, о семьях, а все как-то некогда, все работа да работа. – Сандаль выбросил окурок в пламя костра и осмотрел свою благодарную аудиторию. – А теперь, девочки, по люлькам, нечего ностальгировать, завтра нас ждет Еж, пиво и баня. – Он быстро встал и направился к своему спальнику, намереваясь улечься спать.
– Как всегда, на самом интересном месте. – Женька встала и направилась в палатку.
– Принцесса, спальник не забудь. – Юля последовала ее примеру, предварительно захватив с собой свой спальник, на котором сидела.
Завтрашний день обещал быть не из легких, с другой стороны, завтра же их ожидала награда за труды, теплая постель и, возможно, даже баня, где можно будет смыть с себя всю грязь, которая, казалось, уже слоем облепила все тело.
– Эх, я б не прочь, чтоб наступил сразу завтрашний вечер, – Женька нехотя вернулась назад и подняла свой спальник с земли, – чем ближе момент расслабона, тем недоступнее он кажется.
– Это точно. – Юля заползла в палатку уже из последних сил, чертовски хотелось спать после трудного дня.
Глава 9
В эту ночь я спал чертовски плохо, то и дело просыпался, прислушиваясь к шорохам за хлипкой баррикадой, что соорудил у входной двери. Мне казалось, что все призраки моих детских страхов собрались вокруг моего маленького убежища, затевая мерзкие мерзости. Карабин я держал при себе, предохранитель был переведен в боевое положение, и я готов был в любой момент пустить эту машину смерти в ход. Около пяти часов утра я проснулся окончательно, мое тело было покрыто потом, лицо горело, насколько я помнил, это были первые признаки избавления от температуры, все-таки я шел на поправку, и это уже радовало.
Я выбрался из спальника и направился к окну, за которым все еще царила тьма. Моя рука как-то незаметно для меня самого подняла с пола карабин, все-таки эта игрушка успокаивала и придавала уверенности, в ближайшие дни я не собирался с ней расставаться ни на секунду.
Черная тайга окружала город со всех сторон, я с трудом мог разглядеть, где кончаются верхушки лесных гигантов и начинается черное безоблачное небо, усыпанное миллиардами звезд. Я смотрел на эти мигающие, раскаленные добела точки, вокруг которых вращались десятки, а может быть, и сотни планет, и, может быть, на одном из таких камешков есть подобная нашей жизнь. И где-то там, в триллионах километров от меня, кто-то так же стоит у окна и смотрит на небо. Его голову посещают те же мысли, что и мою, и он размышляет о жизни где-то в глубинах вселенной, а может, этот самый «кто-то» сидит у иллюминатора своего космического корабля, смотрит на далекие звезды и думает о том, что найдет на этих самых каменных шариках, вращающихся вокруг этих звезд. Хотя может статься и так, что там, в глубинах космоса, нет жизни, там все мертво, нет ни единого разумного существа, и все это там, наверху, существует как заставка на мониторе в виде многомиллиардного скопления звезд. Вообще, я часто размышлял о внеземных цивилизациях, глядя на небо, фантазировал, представлял себе образы тех живых существ, что могли бы жить на той же Альфа Центавре, и каждый раз меня одолевала тоска. Я понимал, что никогда не сяду в космический корабль, никогда не буду разрезать космические пространства и никогда не узнаю, есть ли жизнь там, в далеких уголках вселенной. Возможно, сказывалась моя детская привязанность к фантастическим романам, возможно, я был просто мечтателем и моя тяга к посещению таких мест, как Еж, было следствием моего желания найти что-то этакое, то, что никто и никогда не находил, и поведать об этом миру.
