Скотт Смит - Сумка с миллионами
Хоронили Дуайта Педерсона.
У храма было припарковано пять машин, а у ворот кладбища стоял серебряный катафалк. Народу было мало. Педерсон был замкнутым человеком, у него было мало друзей.
Я разглядел вдову старика, Рут. Это она подошла к могиле. Священник держал ее за руку, другой рукой он прижимал к груди Библию. Из окна я видел только самый край могилы, все остальное загораживал храм. Постепенно вокруг могилы собрались все, кто приехал попрощаться с Педерсоном.
Зазвонил колокол.
Я доел пончик, встал из-за стола, взял стакан с кофе и подошел к окну. Кладбище было примерно в ста ярдах от магазина. С такого расстояния я не мог рассмотреть, кто стоял у могилы. Некоторых людей не было видно за храмом, а черты тех, что стояли ко мне лицом, рассмотреть было невозможно. Но, должно быть, это были те, кого я мог в любой день встретить на улице, люди, которые будут сплетничать и рассказывать разные истории о смерти Педерсона.
Я наблюдал, как они стояли, то наклоняя, то поднимая головы, повторяя слова молитвы. Я видел Рут. Она стояла спиной ко мне, опустив голову. Наверное, Рут плакала. Священника было не видно за храмом.
Я стоял у окна до тех пор, пока не закончилась служба и люди не стали расходиться. Я посчитал, сколько человек пришло попрощаться со стариком. Оказалось, что всего семнадцать, включая водителя катафалка и священника. Эти люди посвятили свое утро памяти Дуайта Педерсона, приехали на кладбище, чтобы поддержать его вдову и выразить свою скорбь по поводу его смерти. Все эти люди думали, что Педерсон погиб из-за несчастного случая, что он не справился с управлением снегоходом, упал в ледяную реку и сломал ногу, два ребра и проломил череп. Да и туго завязанный шарф тоже сыграл свою роль.
Только Джекоб и я знали правду.
Теперь, я не сомневался, что все будет хорошо. С каждым днем я постепенно буду забывать о том, что произошло, время будет сглаживать все острые углы в моей памяти. Педерсона похоронили, даже не делая вскрытия; самолет теперь лежал под снегом, и наши следы вокруг него были навечно стерты с лица земли.
Пожалуй, самое большое облегчение я испытал тогда, когда понял, что по-прежнему считаю себя честным и добрым человеком. Раньше я думал, что то, что произошло в парке, должно было изменить меня, повлиять на мой характер, что вина и страх будут мучить меня, изменять мое сознание и образ мыслей. Однако ничего этого, как ни странно, не произошло. Я остался тем, кем был всегда. Смерть Педерсона для меня стала чем-то похожим на деньги, в том смысле, что они всплывали в моей памяти, только когда я сознательно думал о них, а когда этих мыслей не было – мне казалось, что этого прошлого вовсе не было. Мою повседневную жизнь эти мысли и воспоминания никак не изменили. Просто надо было пореже вспоминать обо всем этом, тогда прошлое никак не вторгалось в настоящую жизнь, и это был ключ к моему спокойствию.
Я верил в то, что случившееся в Новый год, стало каким-то исключением, аномалией, которую можно объяснить только тем, что я оказался в экстремальной ситуации, изменить которую было не в моих силах. Соответственно, мне ничего не оставалось, как принимать решения, соответствующие этим обстоятельствам, а не реальной, обычной жизни. И теперь, с таким отношением к происшедшему, мне было гораздо проще жить с этим грузом прошлого, более того, мне даже начало казаться, что мои поступки вполне можно простить и оправдать. Только было ли так на самом деле…
Да, несмотря на все мои рассуждения, страх у меня все еще был. Но он не был связан ни с возможностью того, что меня могут поймать, ни с деньгами, ни с воспоминаниями об убийстве… страх мой был связан с Сарой. Поймет ли она меня? Сумеет ли простить то, что я сделал?
Стоя около окна, я продрог. С наружной стороны рама по периметру была проклеена специальной утеплительной лентой, но в некоторых местах она уже порвалась. Так что щелей было довольно много, и из окна сквозило.
Я смотрел на похоронную процессию и на кладбище. Прежде чем уйти, все по очереди подходили к Рут Педерсон и обнимали ее. Мужчины обменивались рукопожатиями. В конце концов все разошлись по машинам. Я знал, что сейчас они поедут в дом Педерсона на поминки, будут сидеть за большим деревянным столом на кухне и есть запеканку из риса, салаты, холодные нарезки и жареную картошку. К столу подадут и разные горячие напитки – чай, кофе, горячий шоколад, а на десерт хозяйка, наверное, приготовит фруктовое желе, морковный пирог и шоколадное печенье. Рут будет сидеть во главе стола, одетая во все черное, и наблюдать, как все едят, следить за тем, чтобы на столе всего было в достатке. За столом будут говорить о покойном, вспоминать его добрые дела, а Рут будет тихонько улыбаться в ответ. Потом гости помогут хозяйке убрать со стола и вымыть посуду… Потом все разъедутся по домам… а Рут останется одна… одна в пустом и темном доме. Совсем одна.
Мое воображение совершенно ясно рисовало себе эту картину. Я представлял, как гости разошлись… и Рут осталась наедине со своей болью и горем… Как ни странно, думая об этом, я не чувствовал никакой вины или угрызений совести, все эти мысли казались мне какими-то абстрактными, не имеющими прямого отношения ни ко мне, ни к моей жизни. Хотя ведь это я отнял у нее мужа… я должен был чувствовать хоть что-то. Однако я понимал, что просто не смогу дальше жить, если меня будут мучить подобные чувства, поэтому предпочитал даже не допускать мысли о них.
Я закрыл жалюзи, допил кофе и выбросил пустой одноразовый стаканчик в мусорную корзину. Потом я сел за стол, включил лампу, достал ручку и принялся за свою работу.
Вечером по дороге домой, я сделал большой крюк и проехал по парку. Я объехал вокруг него пару раз, потом повернул и поехал вдоль его южного края.
На улице уже стемнело. Я ехал с включенными фарами и внимательно смотрел на обочину дороги, пытаясь найти наши следы. Но, к счастью, я ничего не обнаружил. Все следы, которые мы оставили после себя, снег покрыл белоснежным ровным одеялом.
Когда я проезжал мимо фермы Педерсона, я увидел, что в доме горел свет. Колли сидела на крыльце. В этот раз собака не залаяла, она просто приподнялась и настороженно проследила взглядом за моим фургоном, проехавшим мимо дома к мосту.
Прошла неделя. За это время я два раза разговаривал с Джекобом по телефону и ни разу не видел его. Оба эти разговора были краткими, мы говорили о Педерсоне. Мы успокоили и уверили друг друга в том, что наш план сработал и все прошло гладко. С Луи я не общался.
В четверг вечером я работал в своем кабинете. Совершенно неожиданно ко мне зашла Сара. От мороза у нее горели щеки, из-за покрасневшего лица она казалась какой-то раздраженной и злой. Мне показалось, что она будто суетилась или волновалась: глаза бегали, руками она дотрагивалась то до волос, то до лица, то поправляла одежду. Заметив все это, я понял, что что-то случилось. Я быстро встал, вышел из-за стола, подошел к жене и помог ей снять куртку. Под курткой на Саре было одето одно из ее платьев для беременных, оно было бледно-голубого цвета с рисунками маленьких корабликов. В этом платье Сара была похожа на какой-то огромный фрукт. Я снова подумал о том, что внутри нее жил ребенок. Я думал об этом каждый раз, когда смотрел на жену… и как всегда при этой мысли, у меня появилось неприятное ощущение.
Сара с трудом опустилась на кресло, которое стояло рядом со столом. Обычно на этом месте сидели покупатели, когда необходимо было обсудить какие-либо вопросы, связанные с оплатой, ценами и документами.
Волосы Сары были аккуратно собраны, а губы накрашены темно-красной помадой.
– Луи рассказал Нэнси, – сказала она.
Я подошел к двери, закрыл ее, потом вернулся за стол.
– Я встретила ее в бакалейной лавке. Я ходила купить яблочное пюре. Так вот, я стояла в магазине и искала в кошельке талон, когда она подошла ко мне и спросила, почему я вожусь с талонами.
– С талонами?
Сара кивнула и продолжила:
– Она сказала, что с нашим новогодним подарком я вообще могу забыть о талонах.
Я нахмурился.
– Она сказала это прямо у кассы. Как будто говорила просто о погоде.
– А что ты ей ответила?
– Ничего. Я сделала вид, что не поняла, что она имела в виду.
– Хорошо.
– Но она все поняла. Я уверена, что она поняла, что я знаю, о чем речь.
– Этого следовало ожидать. Луи не мог не рассказать ей, ведь так?
– Я хочу сжечь деньги.
– Она все равно рано или поздно узнала бы.
– Мы допустили ошибку, Хэнк. Признай это. Ситуация выходит из-под контроля.
– По-моему, ты преувеличиваешь, – сказал я и наклонился вперед, чтобы взять жену за руку, но Сара отодвинулась.
– Сара, перестань, успокойся, – добавил я.
– Нет, теперь нас могут поймать. Я считаю, что деньги надо сжечь.
– Мы не можем их сжечь.
