Стивен Кинг - Долорес Клэйборн
Вот так-то лучше. Эй, куда ты столько льешь! Один глоток может прочистить трубу, а два забьют ее снова. Хватит.
Теперь можно и продолжать.
Вечером 19-го я легла спать вся больная, потому что по радио передали, что возможен дождь. Я столько думала обо всем этом, а про дождь даже не вспоминала. Потом я сказала себе: Долорес, ты зашла слишком далеко. Ты сделаешь это, даже если будет лить как из ведра. И я закрыла глаза и спокойно уснула.
Суббота, 20 июля 63-го года, была жаркой и облачной. Радио сказало, что дождя, по всей вероятности, не будет, но возможна сильная облачность, и шансы жителей побережья увидеть затмение примерно пятьдесят на пятьдесят.
Я чувствовала, что груз свалился с моих плеч, и, оставив свои тревоги, отправилась к Вере готовить прием, который она планировала. Неважно, что будет облачно, все равно все будут торчать на крыше или на пароме, пытаясь разглядеть между облаков то, чего они не увидят больше никогда в жизни. Надежда — великая сила, никто не знает это лучше меня.
Я помнила, что Вера пригласила к себе восемнадцать гостей, но банкет был рассчитан на гораздо большее число — человек на тридцать. Те, кто должен был ехать с ней (а это были в основном местные), собирались на пристани к часу, а старая «Принцесса» должна была подойти туда к двум.
Я думала застать Веру в волнении, готовой выскочить из кожи, но она, похоже, всю жизнь только и делала, что удивляла меня. На ней было что-то красно-белое, больше похожее на плащ, чем на платье; по-моему, это называется «кафтан», а волосы она связала в простой пучок, совсем не похоже на пятидесятидолларовую прическу, которую она обычно делала по торжественным дням.
Она ходила вокруг длинного банкетного стола, установленного на лужайке перед домом, смеялась и разговаривала с гостями, большинство которых приехало из Балтимора. В этот день она выглядела не так, как всю предыдущую неделю. Помните, я говорила, что она все время напевала под нос? Так вот, в день затмения она скорее жужжала, как сердитая муха, и смех ее был каким-то особенно звонким.
Она увидела меня и поспешила навстречу с какими-то указаниями, но она и ходила не так, как в предыдущую неделю, а словно все время хотела побежать. И она по-прежнему улыбалась. Я решила — она смирилась с тем, что ее дети не приедут, и подумала, что может быть счастлива и без них. И знаешь, Энди, — я ее знала еще тридцать лет, но никогда больше не видела такой счастливой. Довольной — да, но не счастливой, как бабочка на цветке в теплый летний день. Тогда она казалась именно такой.
«Долорес! — воскликнула она. — Долорес Клэйборн!» — в первый раз она назвала меня девичьей фамилией, хотя Джо был еще жив и здоров. Когда я поняла это, я вздрогнула — так, наверное, вздрагиваешь, когда проходишь мимо места, где тебя похоронят.
«Доброе утро, Вера, — сказала я. — Жаль, что день такой пасмурный».
Она поглядела на серое небо и улыбнулась:
«К трем часам появится солнце».
«Вы говорите так, будто дали ему команду», — заметила я.
Я пошутила, конечно, но она вполне серьезно кивнула и сказала:
«Именно так. А теперь сходи на кухню и вели побыстрее подавать кофе».
Я пошла, но она тут же окликнула меня, как за два дня до этого, когда сказала, что женщине приходится иногда быть стервой. Я повернулась, думая, что она мне скажет на этот раз, но она просто стояла там в своем красно-белом наряде, улыбаясь и выглядя не старше двадцати пяти в этом белом утреннем свете.
«Солнце выглянет в три, Долорес, — сказала она наконец. — Вот увидишь!»
Банкет кончился в одиннадцать. Гости двинулись к пристани, а мы с девушками вымыли посуду и тоже стали расходиться. Сама Вера ушла только в полпервого — уехала с тремя или четырьмя гостями на старом «форде», который у нее был на острове. Я возилась с посудой до часу, потом сказала Гейл Лавескью, что у меня разболелась голова, и оставила ее за старшую. Когда я уходила, Карин Джоландер обняла меня и поцеловала. Она опять плакала — эта девчонка вообще ревела по любому поводу.
«Не знаю, что тебе наболтали, Карин, — сказала я ей, — но меня тебе не за что благодарить. Я ничего не сделала».
«Никто мне не наболтал, — всхлипнула она, — но я знаю, что это вы, миссис Сент-Джордж. Никто другой не посмел бы перечить этому старому дракону».
Я чмокнула ее в щеку и пожелала в душе, чтобы она не перебила слишком много тарелок. Потом я ушла.
Я помню все, что случилось дальше, Энди, — все, но лучше всего помню, как я шла от дома Веры до центра и думала: «Я иду убивать своего мужа. Я иду убивать своего мужа», как будто вбивала эту мысль в свою голову, как гвоздь в стенку. Но, оглядываясь сейчас назад, я думаю, что вбивала это не в голову, а в сердце.
Хотя было еще час пятнадцать и до затмения оставалось три часа, улицы совсем опустели. При виде этого я вспомнила этот городок на юге штата, где исчезли все жители. Потом я посмотрела на крышу гостиницы — там уже сидели около сотни человек и глазели на небо, как фермеры в сезон уборки. Внизу у пристани я увидела «Принцессу», тоже забитую людьми, которые ходили по палубе с бокалами, как на пикнике. На пристани толпился народ, и вокруг сновали лодки, штук пятьсот, больше, чем я когда-либо видела. И у всех были темные очки или рефлекторы. Такого дня на острове не было ни до того, ни после, и он показался мне похожим на сон, даже если бы я не задумала то, что задумала.
Магазин был открыт — думаю, хозяин не закрыл бы его и на Страшный Суд, — и я зашла и купила бутылку «Джонни Уокера».
Придя домой, я сунула бутылку Джо, ничего не говоря — просто плюхнула на колени, — и пошла относить пакет с биноклями, который мне дала Вера. Когда я снова вышла на крыльцо, Джо рассматривал бутылку на свет.
«Будешь пить или только смотреть?» — спросила я.
Он подозрительно посмотрел на меня и осведомился:
«Что это значит, Долорес?»
«Отпразднуй затмение, — сказала я. — Если не хочешь, могу вылить в раковину».
Я потянулась к бутылке, и он живо ее отдернул.
«Что-то ты расщедрилась, — буркнул он. — Мы не можем тратиться на такие вещи», — однако достал нож и срезал пробку.
«Что ж, по правде сказать, это не только из-за затмения, — сказала я. — Я просто так счастлива, что хочу с кем-то поделиться. А раз тебе доставляет радость только выпивка…»
Он скрутил пробку и отхлебнул. Руки его дрожали, и я смотрела на это с удовлетворением — мои шансы увеличивались. «А с чего это ты счастлива? — спросил он. — Встретила кого-нибудь уродливей себя?»
«Мог бы не говорить это хотя бы в день, когда я купила тебе бутылку лучшего виски, — сказала я. — Еще не поздно у тебя ее забрать», — и снова протянула руку.
«Попробуй», — сказал он.
«Ну, ладно. Посмотрим, чему ты выучился у своих «Анонимных алкоголиков».
Он непонимающе посмотрел на меня:
«Да с чего ты так развеселилась? Оттого, что отослала парней из дому?»
«Нет, я уже скучаю по ним», — это была правда.
«Да уж, — он снова отхлебнул. — Тогда отчего?»
«Потом скажу», — и я встала.
Он схватил меня за руку.
«Говори сейчас, Долорес. Ты знаешь, я не люблю, когда надо мной смеются».
Я посмотрела на него сверху вниз и сказала:
«Убери руку, или эта дорогая бутылка разобьется о твою башку. Я не хочу с тобой драться, Джо, особенно сегодня. Я купила салями, швейцарский сыр и пирожные».
«Пирожные! — воскликнул он. — Ну, ты даешь!»
«Не волнуйся, эти деликатесы не хуже, чем лопают гости Веры на пароме».
«К черту деликатесы! — сказал он, оживившись немного. — Лучше просто сделай мне сэндвич».
«Ладно, сделаю», — сказала я.
Он посмотрел на берег и заметил наконец паром и все, что там творилось, и его нижняя губа опять по-уродски оттопырилась. Лодок прибавилось, и людей тоже, и мне показалось, что небо чуть посветлело.
«Ты глянь! — протянул он, как в последнее время повторял за ним Маленький Пит. — Из-за такой ерунды все эти мудаки готовы выпрыгнуть из штанов. Хотя бы пошел дождь! Хотя бы поднялся ветер и потопил эту суку, у которой ты работаешь, и всех остальных!»
«Узнаю моего Джо, — сказала я. — Сама доброта и любезность».
Он посмотрел на меня, прижимая к груди бутылку, как медведь колоду с медом:
«Что ты там несешь, женщина?»
«Ничего, — сказала я. — Я пойду приготовлю сэндвич тебе и что-нибудь для себя. Мы посидим, выпьем и посмотрим затмение — Вера дала нам бинокли. А потом я скажу, почему я так рада. Это сюрприз».
«Не люблю я твоих сюрпризов», — сказал он.
«Я знаю, что не любишь. Но этот тебе понравится. Ты ничего подобного еще не слышал», — и я пошла на кухню, чтобы он как следует занялся бутылкой. В конце концов, это был его последний виски в жизни. Больше ему не понадобятся «Анонимные алкоголики», чтобы отвыкнуть от пьянства.
