Лорен Бьюкес - Зоосити
За последнюю неделю Бенуа заменяет Элайаса уже в четвертый раз. Элайас болеет; он все время кашляет, раздражая шестерых соседей по комнате — тоже зимбабвийцев. Скорее всего, у него туберкулез. Д’Найс еще подкалывает Элайаса: мол, тот может неплохо нажиться, если будет на черном рынке продавать свою мокроту тем, кто хочет получать государственное пособие. Но вполне возможно, у Элайаса просто асбестоз или аллергия на черную плесень. Нормальный диагноз в Зоосити — такая же редкость, как и нормальный врач.
Кроме зоолюдей, в Зоосити живут также колдуны, знахари и целители всех мастей. Ньянги и сангомы бывают разные. Одни на самом деле владеют магией, другие — просто шарлатаны. Все они активно предлагают свои услуги. Все телефонные столбы и стены обклеены рекламными листовками. Самые наглые шарлатаны сулят исцеление «от всего»: от безденежья и безбрачия до СПИДа. Исцеляться предлагается с помощью мути, изготовленных из растертых в порошок яичек ящериц и аспирина. Угадайте, какое вещество в составе их зелий действующее?
Применить нужное мути несложно, особенно если речь идет о простом противопоставлении: закрыть — открыть. Утратить — найти. Даже неодушевленные предметы радуются, когда им указывают цель — в отличие от людей. Например, несложно сделать амулет, который считывает текстовые сообщения с мобильника конкурента. Чуточку сложнее изготовить приворотное зелье, способное вызвать нежные чувства к объекту — будь то первая любовь или муж, который избивает тебя каждый день. Ученые доказали, что некоторые чары изменяют уровень гормонов: например, повышают уровень серотонина, окситоцина или тестостерона. Простые мути — как выключатели. Но по большей части магия недоступна пониманию. Она изменчива. И часто приводит к непредсказуемым побочным последствиям. Ну а обещания посерьезнее — исцелить от СПИДа, увеличить член, убить врага на расстоянии — как правило, вранье, игра воображения. Про эффект плацебо тоже не забываем. Посулы знахарей похожи на статьи в глянцевых журналах. Они тоже обещают читателям улучшить их интимную жизнь, помочь найти интересную работу, стать другими… Я знаю, о чем говорю, раньше я сама сочиняла такие статьи. А посмотрите, кем я стала…
У некоторых знахарей настоящее машави, дар к целительству. Некоторые сангомы умеют изготавливать настоящие мути. Но настоящие сангомы попадаются редко, а услуги их стоят дорого — простым людям, вроде Элайаса, не по карману. Его удел — с пяти утра занимать очередь в бесплатную поликлинику. Если повезет, к полудню он заходит в кабинет, где ведет прием циничная медсестра, которую ничем не удивишь.
В такой день нечего и думать о том, чтобы выйти на работу.
Потянув носом, я удивляюсь, учуяв запах еды из собственной квартиры. Он смешивается с другими запахами. Толкнув дверь, я сразу вижу Бенуа в комбинезоне Элайаса, который ему маловат. Бенуа колдует над электроплиткой: готовит хот-доги, пюре и бобы. В квартире чистота и порядок; он даже постель застелил. Довольно урчит сытый генератор; рядом с ним на полу стоит канистра с бензином.
— Для человека, который страдает тяжким похмельем, ты выглядишь неплохо! Что случилось? — Вскоре я пойму, что у меня есть все основания для подозрений.
— Просто захотелось сделать тебе приятное.
— О-о-о, пожалуй, я знаю, что ты можешь сделать приятное… мне… со мной.
— Вот видишь, дала бы мне ключ от квартиры, и все было бы гораздо проще!
— Ну нет, сегодня исключение — да и то потому, что ты еще спал, когда я уходила. Смотри, не войди во вкус.
— Тебе не нравится? — спрашивает он.
Я сдаюсь, кладу руки ему на плечи и прижимаюсь к его спине:
— Нет, нравится… наверное.
— Не приставай ко мне, женщина, когда я готовлю! — смеется он, высвобождаясь. Правда, потом он поворачивается и целует меня.
— Ты еду готовишь или жжешь? — поддразниваю я.
— Merde![17]
Бенуа предлагает устроить пикник на крыше, а животных оставить в квартире. Оказывается, он все приготовил — купил даже одноразовые тарелки, салфетки и две бутылки пива. Кроме того, он притащил свой фотоаппарат, побитую и безнадежно устаревшую корейскую «мыльницу», заклеенную клейкой лентой. Его старенькая камера много повидала на своем веку. О ней можно снять полнометражный документальный фильм. Правда, до сих пор Бенуа показывал мне только свои портреты.
Он снимает как одержимый. Зафиксировал каждый шаг своего путешествия из Киншасы в Йобург; сфотографировал все достопримечательности, каждый более-менее крупный перекресток или место, где он ночевал, каждого человека, который отнесся к нему по-доброму. Но фотографировать только людей или достопримечательности мало. Бенуа включает в число ценных объектов и себя. Как будто фотографии не только дают возможность вспомнить места, в которых он побывал, но еще и оправдывают сам факт его существования.
До крыши я добираюсь с трудом, еле дыша. Сюда редко кто поднимается, особенно с тех пор, как сломался лифт. Разве что домохозяйки развешивают белье в солнечный день. Иногда на крыше устраивают вечеринки: празднуют свадьбу, день рождения. Или на какого-нибудь местного бандита вдруг находит блажь угостить соседей жареной бараниной или рыбешкой на гриле. Когда гости напиваются, веселье перерастает в полное безобразие, особенно на Новый год. В Зоосити сложилась традиция с грохотом выкидывать на улицу отслужившие свой век бытовые приборы. Копы и машины скорой помощи не случайно не спешат выезжать на вызовы в Зоосити — если вообще выезжают.
Бенуа подныривает под веревку, на которой сушится белье. Простыни, платья и рубашки развеваются на ветру, как воздушные змеи. С высоты пятнадцатого этажа все выглядит совершенно по-другому. Машины текут по улицам сплошным потоком или стоят вдоль обочины, голоса клаксонов похожи на кряканье игрушечных уток. Горизонт четкий, ясный, лучи заходящего солнца окрашивают Йоханнесбург в цвета ржавчины и меди. Над городом плывут рваные кровавые облака. Таким живописным закат в Хайвельде делает пыль, микроскопические частицы полезных ископаемых, которые рассеиваются в воздухе над терриконами, и выхлопные газы машин. Плохое может быть и красивым.
— Надо вылезать сюда почаще, — говорит Бенуа. Сегодня он необычно задумчив.
— Слишком высоко!
Он награждает меня укоризненным взглядом, и я чувствую себя виноватой за то, что испортила ему настроение.
— Вот. Садись! — Он снимает с веревки одеяло, не обращая внимания на крапивный амулет от воров — изделие мастериц, живущих этажом ниже, и расстилает одеяло на цементном полу у кулера. Я послушно сажусь. Одеяло еще влажное и покрыто узорами, в которых, если присмотреться, можно угадать изуродованных до неузнаваемости героев диснеевских мультиков. Уж если Бенуа что задумал, то доведет дело до конца.
— Тебе не стыдно? Оно же испачкается, — укоряю его я.
Он пожимает плечами:
— Грязь не навсегда. Отстирается.
Вдруг я понимаю, что он говорит не про одеяло.
— Иди ко мне! — зову я.
Бенуа обнимает меня, поднимает камеру повыше и направляет объектив на нас.
— Скажи «Йобург», — велит он. И вдруг я понимаю: он уезжает.
Потом он показывает, что получилось. Бенуа широко улыбается, а рядом с ним сидит какое-то размытое пятно.
— Не годится, — объявляет Бенуа, но снимок не удаляет, а снова поднимает руку с камерой. Еще одна попытка! — Не шевелись и смотри в объектив! — Он осторожно приподнимает мне подбородок и поворачивает. Я смотрю в наше крошечное и далекое отражение.
— Подождать не можешь?
— Нет, Зинзи, — тихо отвечает он. — Не могу.
— Две недели, — в отчаянии молю я. — Одну!
— Не могу.
— Но тебе ведь еще нужно собрать вещи. Все устроить. — Есть такие ловкачи, которые провозят людей через границы, протаскивают через колючую проволоку, переправляют через реки, кишащие крокодилами. С пограничниками расплачиваются пивом — или пулями, по обстоятельствам. Правда, чаще едут к нам, чем от нас. Мало кому хочется нелегально убраться из Южной Африки. Конечно, Бенуа может просто купить билет на самолет, но тогда потребуются визы. Да еще будут неприятности с нашим МВД. Там считают, что беженец — это человек, который не может или не хочет вернуться на родину.
Бенуа вздыхает, опускает камеру и смотрит на меня:
— Сейчас я как раз обо всем договариваюсь. Д’Найс уверяет, что знает нужных людей.
— Да уж, он знает, не сомневаюсь! И как ты собираешься расплатиться?
— Как-нибудь.
— А все-таки?
— У тебя всегда столько вопросов, шери! Ты не можешь хотя бы на минуту перестать быть журналисткой? — Он целует меня, как будто поцелуй заменяет ответ, снова поднимает камеру, широко улыбается: — А теперь, пожалуйста, не шевелись!
И я думаю: нет, лучше ты не шевелись.
