Инна Булгакова - Только никому не говори. Сборник

— Это он орал-то?

— Он. В общем, ничего не удалось.

— Где ты его прижал?

— В роще возле кладбища. Я туда увел на допрос математика. Причем эти двое, Дмитрий Алексеевич с Никой, остались у Анюты ночевать. То есть вся компания в сборе. Я думал, кто-нибудь соблазнится блокнотом, обстановка уж больно располагает. Допросил Бориса, отпустил, вслед ему закричал, засвистел, словом, навел в лесу шороху. И действительно, кто-то идет следом. Но ведь тьма, не видно ничего, и нет времени разбираться. Тут я и сработал правой. Смотрю — Петя. Привел его в образ. Оказывается, он шел за мной, чтобы узнать, как ему жить дальше, ну, он же свидетель… а главное — вы не поверите! — он решил меня защитить от убийцы. Даже трогательно. Петя-то поверил в мой блокнот, наверное, он один и поверил. Что ж, проводил его на станцию, кое-как успокоил, в электричку посадил…

Ну и тип! — возмутился Игорек. — Что ж это он всюду лезет, как банный лист! В погреб влез, теперь в рощу…

— И слава Богу! — проворчал Василий Васильевич. — Тут он вовремя влез. Против ножа в спину никакое каратэ не устоит.

— Как бы не так! — запротестовал Игорек. — Иван Арсеньевич абсолютно прав (как он меня вдруг зауважал), каратист запросто пятерых свалит…

— Помолчите-ка оба! Свалит, свалит — соображать надо. Пусть убивать он его пока не собирается — подчеркиваю: пока! — но блокнот в темени такой да при руке в гипсе вырвал бы очень просто и узнал бы про твоего липового свидетеля убийства.

— Василий Васильевич, я, конечно, дурак, но не до такой же степени. Вообще в моем почерке разобраться… но не в этом дело. Я ловил его на запасной блокнот, чистый. А тот, с записями, спрятан. Пусть ищет.

Вчера утром еще до завтрака в палате появилась Анюта. Я обомлел: в голубых джинсах и голубой майке, высокая, тонкая и загорелая, с распущенными русыми волосами ниже пояса — до меня дошло, что ей всего двадцать пять. Она занялась отцом, потом обратилась ко мне небрежно:

— Вы, оказывается, живы?

— Пока жив.

— И Борис?

— Надеюсь.

— А кто из вас вопил ночью в роще?

— Что, слышно было?

Анюта села на табуретку рядом с моей койкой, я продолжал расспрашивать, она отвечала рассеянно. В ней чувствовалось что-то необычное: чем холоднее и равнодушнее держалась она, тем сильнее на меня действовал какой-то внутренний жар ее — тревога, раздражение или надежда? Как будто что-то сдвинулось с мертвой точки, она уже не глядела в пустоту, но почти не глядела и на меня.

Я знал от Вертера, что после моего ухода с Борисом, он отправился якобы осмотреть проход в заборе, за ним увязался Отелло. Чтобы отвязаться, юноша заявил, что хочет погулять в роще — однако то же самое желание овладело и актером. Они дошли до тропинки, ведущей к кладбищу, и Вертер безмолвно сгинул в темноту. Его дальнейшие похождения более или менее известны, что же касается Ники, то он, как выяснилось, дышал свежим воздухом еще часа два. Появившись на веранде, где беседовали бывшие любовники, Ника принес последние новости: я закричал на всю округу, что жду Бориса в субботу в двенадцать часов в беседке, а минут десять спустя завопил уже нечленораздельно, не своим голосом где-то в отдалении. Благородный Отелло поспешил мне на помощь, но. никого не найдя, продолжил безмятежную прогулку. Услышав про вопли, Дмитрий Алексеевич поднял панику, и они уже все трое прочесали местность, но ничего подозрительного не обнаружили.

— А что у вас произошло с Борисом?

— Просто побеседовали.

Анюта вдруг коротко рассмеялась, я в первый раз услышал ее смех, я смотрел на нее и дивился: что делает с женщиной любовь!

— Да, просто побеседовали. Кстати, Анюта, а почему Борис так и не купил машину? Ведь еще три года назад он деньги на нее скопил, да?

— Не знаю. Страстная была мечта. Его страсти только на эту мечту и хватало.

— И на что он мог их растратить, как вы думаете?

— Это невозможно. В минуты нежности я называла своего мужа «скупым рыцарем».

— И тем не менее…

— Неужели растратил?

— Похоже, что так. Сумма была большая?

— Наверное. Он скрывал. Но все свободное время сидел над техническими переводами. Вообще наша жизнь была посвящена будущей машине.

— Ну а сколько все же: пять тыщ, десять…

— Считать чужие деньги, по-моему, вульгарно.

— А я человек вульгарный. Давайте посчитаем. Какая у него была зарплата?

— Вместе с кандидатскими двести семьдесят. Мне он давал сто.

— Таким образом, за два года семейной жизни, не считая холостяцких сбережений, он мог скопить четыре тысячи плюс гонорары за переводы. Если, конечно, за ним не водились тайные пороки: пьянство, распутство, наркотики.

— Пьянство и наркотики исключаются. А вот когда он предложил мне подать заявление на развод, то сказал, что влюблен. Но представить, будто Боря способен истратить тысячи на женщину, я не могу, не хватает воображения.

— Он ведь интересовался золотом, драгоценностями?

— Чисто теоретически, никогда не покупал.

— А разговор о разводе явился для вас неожиданным?

— Я смутно помню то время. Мерзкий сон. Я жила на квартире у своих. Он приехал, сказал, мне было все равно.

— Вы совсем не помните тот момент на поминках, когда Павел Матвеевич вернулся в комнату после разговора с Борисом?

Помню только, как Митя ходил взад-вперед по комнате, пока не рассвело… больше ничего.

— Вы не задумывались, почему ваш отец вдруг уехал в Отраду?

— Да вы же знаете! — сказала она яростным шепотом. — Он с ума сошел.

— А Борис? Он уехал домой спать?

Не знаю, где он спал, но домой вернулся только утром.

— Он вам сам сказал об этом?

— Соседка по площадке. Я на той же неделе ездила туда вещи кой-какие взять и поднималась с ней в лифте. Она выразила мне сочувствие по поводу маминой смерти. «Ах, Борис Николаевич так переживает!» Она в понедельник рано утром собачку свою выводила, а он дверь к себе отпирал и так странно ей говорит: «Все умерли, все кончено». Она даже испугалась: вид у него был невменяемый. Ну, он объяснил, что возвращается с поминок тещи. Я это вспомнила потом, когда мы разводились.

— Где же он был в ту ночь?

— Очевидно, у той самой женщины. Где ж еще?

— Та мифическая женщина, Анюта, придумана для вас. Не из-за нее он развелся.

— А, меня это не интересует! — отмахнулась она. — А вы не хотите последовать совету Дмитрия Алексеевича и связаться с милицией?

— Не хочу.

Я думал, она будет настаивать (художник всех настроил на мою неминуемую гибель), однако это ее мало трогало. Анюта вдруг склонилась ко мне — глаза засияли жгучим блеском — и очень тихо спросила:

— А может быть, вы мне откроете имя убийцы?

Я б наверняка не устоял, кабы знал. Но отозвался холодно:

— Не открою.

— Ну, так я вам помогу: поинтересуйтесь у Ники, зачем он ездил на сеансы нашего портрета. И не верьте ему.

Она поднялась, взяла свою матерчатую сумку и направилась к двери.

— До завтра? — спросил я.

— Завтра я еду на весь день в Москву.

— А она ничего, — снисходительно заметил Игорек после ее ухода. — На человека стала похожа.

— Вот, Ваня, воскресил женщину.

— Это не я. Вы же слышали: вчера весь вечер они провели с Дмитрием Алексеевичем («А может, и ночь!» — добавил я про себя). Во всяком случае, он переезжает к ней на дачу в понедельник. Ну да все это неважно! Важно то, что я до сих пор в полном мраке, — сказал я с каким-то даже отчаянием.

— Держись, Ваня! Остается еще Борис.

А что Борис? Допустим, он истратил свои тысячи на браслет. И сам же мне о нем рассказал? Зачем?

— Это хитрая игра. По твоему вопросу он сообразил, что ты знаешь о существовании браслета, и сочинил сказочку для отвода глаз. И Матвеича приплел.

Можно объяснять так, можно этак. А вдруг мы строим версию за версией на песке, бросаем вызов за вызовом в пустоту и сеем панику среди людей невиновных? А убийца спит спокойно, даже и не подозревая о нашей суете. Ну просто необходимы доказательства — хоть одно! — что он кто-то из наших подопечных.

Это долгожданное доказательство было получено на другой день в субботу. Блокнот лежал на перильцах беседки. Надо было готовиться к поединку, упорному, коварному (математик — отнюдь не юный Вертер), а я устал, меня разбирала тоска. Водяные пауки метались как угорелые по крошечному затончику. Июль дрожал в расплавленном зное, звенел в шелесте, плеске и щебете. А я должен думать о тех двоих в полутемной прихожей. Итак, двое в прихожей. Один уходит, другой возвращается к поминальному столу. Бледное лицо, отсутствующий взгляд. Вдруг встает: пойду пройдусь. Старый друг готов сопровождать — но: «Если ты пойдешь со мной, между нами все кончено. Вы оба должны меня дождаться».