И пожнут бурю - Дмитрий Кольцов
Однако все восемь писем, что пришли Жёву в ответ на его объявление, оказались просто благодарственными грамотами, в которых писалось примерно одно и то же: «Сердечно благодарим Вас за оказанную честь и доверие в данном деликатном торговом вопросе и желаем поскорее найти честного и уважаемого покупателя для предлагаемого вами товара. Мы же по горькому стечению всяких пренеприятнейших обстоятельств, мало от нас зависящих, в данный момент времени никак не имеем возможности приобрести у Вас сей замечательный товар и так же сердечно просим у Вас прощения за трату средств на производство присланной нам недавно брошюры». В общем, отнекивались, как могли. И так во всех восьми письмах. Сложно судить о том, каковы были причины всеобщих отказов. Это могли быть и финансовые проблемы откликнувшихся господ (хотя цену Жёв запросил и без того небольшую), и политические факторы, основанные на возможном более ужесточенном отношении европейских властей к подпольной работорговле. В сущей действительности сложно узнать. Однауо, как и подобает благородным и воспитанным господам, клиенты в своих длинных грамотах, скрепленных сургучными печатями, рассыпались в угодливых комплиментах, призванных вроде бы утешить и взбодрить незадачливого торговца. Разумеется, для сохранения анонимности клиентов, все сургучные печати бвли пустыми, т.е. не имели изображений родовых гербов, обычно отображаемых на оттисках для идентификации личности владельца. Дочитав последнее письмо, пришедшее из Генуи, Жёв позвал к себе своего адъютанта, лейтенанта Лассе, и побеседовал с ним:
– И почему всё так… – негодовал Жёв, развалившись в кресле за столом и раскуривая трубку. – Жизнь то и дело пытается наказать нас за наши грехи, однако почему она почти никогда не дает нам возможности исправиться, посылая один удар за другим? Я отправил объявления в десять крупнейших портов Средиземноморья, и из восьми из них уже пришли отказы. Если так пойдет и дальше, то мне останется выбирать одно из двух зол: отдать Омара на невольничий рынок где-нибудь в Мавритании или казнить его. И оба этих варианта режут мне сердце и пытают душу.
– Ваше превосходительство, – лейтенант Лассе с позволения майора присел в кресло для посетителей и робко замолвил, – не нужно забывать, что ещё не пришли ответы из Марселя и Константинополя. Надежда должна жить во что бы то ни стало!
Жёв медленно поднялся с кресла и подошёл к окну напротив своего рабочего стола. Из окна открывался чудесный вид на Оран. Здание комендатуры гарнизона находилось на возвышенности, а кабинет Жёва был на втором этаже, что позволяло обозревать весь город в ясные дни. К тому же, из окна майора можно было наблюдать Оранский порт. В него заходили как торговые, так и военные корабли, поэтому необходимо было постоянно следить за ним. В те годы имперские зодчие уже обосновались в Алжире и активно работали над перепланировкой прибрежных городов на французский манер, рассчитывая при этом сохранить историческую архитектуру в центральных кварталах. Оран не являлся исключением в этом плане. К моменту назначения Жёва комендантом крепости, городские набережные уже были облагорожены мощеными мостовыми, газовыми фонарями и деревянными скамейками. Мостовые ровными линиями вели в разные стороны и переходили в маленькие аллеи и бульварчики с высаженными вдоль них еще молодыми и невысокими кипарисами, которым предстоит еще взмыть ввысь и заслонить собою знойное средиземноморское Солнце. До массового переселения французской буржуазии в Алжир оставалось еще примерно пятнадцать лет, так что арабское большинство тогда, в эпоху Второй империи, не понимало и крайне неохотно принимало любые нововведения колонизаторов. Поэтому в Оране в годы службы Жёва еще не строили красочные дома и не разбивали во двориках и на пустых балконах чудесные сады. Даже фонари имелись лишь на набережных, в крепости и местами в остальных частях города – преимущественно в кварталах расселения французских переселенцев, уже прибывших из метрополии. Большая же часть города, с ее маленькими глиняными домиками и чрезвычайно узкими улочками, оставалась нетронутой. Из-за этого по ночам город погружался во мрак и жизнь в нем прекращалась и возрождалась лишь с появлением солнечных лучей. Вечерами Жёв выходил на балкон своего кабинета и любовался спящим городом. Оскар Жёв, погружаясь в раздумья о мировом бытии, отвлекался от насущных проблем, имел возможность хоть немного отдохнуть и расслабиться. Но в последнее время Оран был атакован грозами, и шторм мог нагрянуть в любой момент, поэтому старый офицер не выходил на балкон, а лишь наблюдал за городом сквозь стёкла оконной рамы.
– Мне уже почти шестьдесят лет, Рене, – обернувшись к своему адъютанту, простонал Жёв. – Ждать осталось мало, меня могут отправить на пенсию в любой момент, а Омара повесить на следующий день. Вернее, уже нельзя ждать. Просто невозможно. Я слишком сильно привязался к этому наглому арабу, чтобы терзать себя муками ожидания прощания. Я хочу поскорее отдать его кому-нибудь, а от того, что осталось лишь два города – Марсель и Константинополь – у меня почти нет надежды. Из Константинополя вряд ли придет письмо вовсе, потому что турки с нами крайне неохотно сношаются: после войны с Россией наш император решил забыть о дружбе с османским султаном и уже который год яростно защищает Рим и Папу от Гарибальди.
– Значит, остался один Марсель, ваше превосходительство. Я слышал, что там часто останавливаются состоятельные господа в поисках прислуги.
– Я был в Марселе года три назад. И знаешь, что я там увидел? – Жёв снова сел в свое громадное кресло и стальным взглядом посмотрел на своего адъютанта.
– Нет, ваше
