Дьявол сказал «бах» (ЛП) - Ричард Кадри
Участники шествия собираются в нескольких кварталах дальше. Это женская церковь, если можно назвать её так. Она двухэтажная. Ненамного больше одного из тех молельных домов, которые можно видеть разбросанными по всем бедным районам Лос-Анджелеса. Крошечные общины истово верующих поклоняются там, что раньше было маникюрными салонами или Элкс лодж[52].
Перед церковью висят четыре плаката. Первые три я узнаю. Евангелия церкви Мерихима и потолок библиотеки Люцифера. Мысль. Действие. И Новый Мир. Но я не узнаю четвёртый плакат. На нём расплывчатая фигура, как лицо, теряющееся в телевизионных помехах. Между плакатами находится плетёная фигура. Не могу сказать, мужчина это, женщина или Андре Гигант[53]. Это плетёное нечто высотой с церковь.
Я не знал, что Обизут была в мятежной церкви Ада, и что она в ней такая большая шишка. Это делает особенно интересным тот факт, что Люцифер рекомендовал её в Совет.
Она и другие высокопоставленные церковницы держат в руках горящие факелы. Женщины двигаются сквозь толпу, раздавая зажжённые свечи. Деймус раскручивает толпу с помощью довольно неплохой пародии на Элмера Гантри[54].
— Старое должно сгореть, чтобы освободить место для нового. Не потому, что оно старое, а потому, что давние раны, которым оно поклонялось, и которые, оно верило, определяли его, стали болезнью, и эта болезнь угрожает распространиться повсеместно и на всех, и уложить всех.
По толпе прокатывается шёпот согласия.
— Вам нужно сжечь убеждения, когда они становятся удобной ложью, исключительно с целью заполучения и удержания власти. Разве не странно, что, когда весь город сотрясло до основания, и он истёк кровью, Скинию едва затронуло?
Снова шёпот:
— Она права.
— Город сгорел, а они хотят повернуть время вспять, чтобы всё было как раньше. Мы этого не допустим.
На этот раз она получает одобрительные возгласы. Деймус поднимает с земли факел. Обизут подносит свой факел, и Деймус зажигает от него свой. Она бросает факел в плетённую фигуру, а следом Обизут. Другие важные церковницы кидают свои. Толпа бросает свечи и подаётся вперёд. Я двигаюсь вместе с ней. С этого расстояния я могу сказать, что они сжигают человека. Бог-Отец облажался, так что устроим ему «велосипед»[55] и будем надеяться, что Мама спустится и всё исправит. Надеюсь, что вы, дамы, захватили ланч, потому что вам предстоит долгое ожидание. Папа разбит на больше кусков, чем Шалтай-Болтай, а Мамы не существует.
Молодая адовка протягивает мне свечу и машинально зажигает её.
— Брат, ты часть движения?
Я оглядываюсь на толпу.
— Я даже не знаю, что это. Я просто хотел посмотреть.
Она кивает.
— Всё в порядке. Мы все начинали с этого. Брось свечу и сделай следующий шаг.
Я ожидаю, что она двинется дальше, но она этого не делает. У неё свечи в одной руке и чаша в другой. На дне небольшая горсть монет.
— Брат, если можешь хоть как-то помочь.
Она адовский монстр. Но я тоже монстр. Её как мусор выбросили за стены Небес тысячи лет назад, но она выглядит и ведёт себя как ребёнок, получивший первую работу на лето. Чёрт подери, на секунду она напоминает мне девушку из «Пончиковой Вселенной», и я роюсь в кармане в поисках чего-нибудь, чтобы дать ей. И нащупываю одну большую монету. «Веритас». Я ещё раз смотрю на неё. Нет. У неё никогда не было зелёных волос, и она не подавала вчерашние яблочные оладьи.
Я бросаю в её чашку «Веритас». Малышка, тебе совет сейчас нужен больше, чем мне. Движущая сила и мощь библейского дерьма благополучно доставят меня домой на побережье. Или нет. В любом случае, может ты сможешь обменять «Веритас» на какую-нибудь приличную еду с чёрного рынка.
Она не видит, что я бросил в её чашку, но благодарно кивает головой.
— Не забудь свою свечу.
Я следую вперёд за вереницей истинно верующих. Это кажется вежливым. Кроме того, я только что заплатил за свечку. Смешно бы выглядело, если бы я бросил её и направился в другую сторону.
Все смеются и поют, как на слёте у костра в средней школе. Мне нужен фотоаппарат. Адовцы, смеющиеся у башни огня. Вот, это тот Ад, который я искал. Огонь. Безумные аплодисменты. И покалывающее ощущение того, что всё вот-вот выйдет из-под контроля.
Огонь поднимается выше пояса плетённого человека. Должен признать, он держится лучше меня. Я швыряю свечу и смотрю, как она, кувыркаясь, падает в огонь. Развернувшись, я ныряю вглубь толпы. И не могу удержаться от смеха. Должно быть, это самый странный день всей моей чертовски странной жизни.
Это я в яме для барбекю. Они сжигают Люцифера.
Я делаю круг по рынку и возвращаюсь туда, где оставил адовский супербайк. Я ещё раз подправляю чары, придавая себе новое лицо. Я не сбрасываю чары, пока не возвращаюсь во дворец и не поднимаюсь по потайной лестнице в библиотеку.
Я не в настроении разбираться с наёмными убийцами, Бримборионом или Жанной д’Арк поджигательницей, так что пользуюсь трюком друга Видока — заваливаю мебелью дверь спальни.
Утром я пинаю окровавленную одежду, которую оставил в ногах кровати, в кучу, которую хочу почистить, вместо того чтобы сжечь. Мне серьёзно не нравится идея, что Бримборион может входить сюда в любое время, когда ему заблагорассудится. То, что я забрал у него отмычку, вовсе не означает, что у него уже не припрятана где-нибудь запасная.
Всей моей жизнью управляют волшебные ключи и мудаки, у которых они есть, или их нет. Я нашёл ключ в комнате Мейсона, но, если не хочу начать вскрывать черепа адовцам, мне не будет от него никакой пользы.
Ад срезал с меня достаточно мяса, чтобы я ни за что не касался Волшебного Шара Номер 8 живой рукой. Я использую руку Кисси, чтобы переместить шар из кармана бушлата в нижний ящик комода, вместе с револьвером. Пока кто-нибудь не сможет сказать мне, что это за штуковина, я не хочу, чтобы она была рядом со мной. Что означает, что сюда никто не войдёт. Не после того, как я видел, что она сделала на рынке.
После вчерашней Царской Водки раскалывается голова. Я позволяю пульсирующей боли за глазами взять верх — старый трюк арены. Погружение в центр боли означает, что мне не нужно думать, а не думать означает, что мне не нужно искать ответы, а отсутствие потребности в ответах означает, что мне, возможно, удастся прожить день без убийств.
Я ни капельки не сожалею, что
