Илья Бушмин - Ничейная земля

— Второе «я»?

— Скорее, сумеречная зона, куда его сознание проваливается, когда он начинает выбирать, искать жертву и реализовать свой план. Тогда он преображается даже физически, что для него очень важно. Ведь, скорее всего, на фоне застарелых травм — учитывая, что они связаны с противоположным полом — у нашего убийцы может быть половая дисфункция. А это вызывает в нем еще большее чувство собственной неполноценности и заставляет закрыться в себе.

— Но… Он ведь насиловал…?

— Совершенно верно. Когда он возбужден по-настоящему, он способен на все. Но для него половое бессилие может исчезать на время лишь в моменты триумфа. В моменты насилия, победы над своей жертвой, игры по его правилам. Тогда он получает удовольствие. Ему нравится чувствовать агонию умирающего тела. Нравится быть своего рода богом, хозяином человеческих судеб.

Катя не могла это слушать. Каждая фраза психиатра жалила ее сердце стилетом. К счастью, на фоне усилившихся провалов она сейчас пила успокоительное. Каждый день. А потому — слушала дальше.

Поздним уже вечером, когда Поляков заскочил к себе в кабинет, чтобы глотнуть кофе и отправиться в последнюю вылазку в Яму, на которую стремительно опускалась ночь, позвонила женщина с улицы Ворошилова.

— Здрасте, вы просили позвонить? — в ее голосе слышалась тревога. — Вы из полиции? Что случилось?

— Ничего, просто обычная проверка, — заверил Поляков. Он вспомнил слова девочки про позднее возвращение матери и покосился на часы. Начало десятого вечера. — Я просто хотел бы поговорить с хозяином квартиры, которую вы снимаете, Иваном Моховым. У вас есть его телефон?

— Нет.

— То есть как?

— Ну, он давал номер, когда мы переехали, но я как-то звонила, а тот отключен.

— У вас номерок, конечно же, сохранился?

— Нет, удалила. Зачем мне хранить номер телефона, на который нельзя позвонить?

Железная логика, не поспоришь.

— А когда он обычно приезжает к вам, не подскажете?

— Ну, раз в месяц. За деньгами.

— В начале месяца или в конце?

— В начале. Да вот, три дня назад приезжал. Взял деньги за месяц, спросил, как дела, и уехал. Простите, а что случилось-то, все-таки? Он что-то натворил?

— Наоборот, он может помочь, — как обычно в таких случаях, соврал Поляков. — А как он себя вел, не помните? Может, нервный был, взволнованный, возбужденный…?

— Да все как обычно. Я бы заметила, если бы он дергался или вел себя как-нибудь странно. Ничего особенного. Вы… — женщина хотела снова спросить, что натворил хозяин, но передумала. — Когда он в следующий раз приедет, мне передать ему что-нибудь?

Поляков взвесил все «за» и «против».

— Нет, не стоит, спасибо. Надо будет, я сам подъеду.

Он уже хотел распрощаться, но вспомнил девочку Таню и ее большие синие глаза.

— И еще… Я хотел у вас спросить. Это не мое дело, конечно… Но ваша дочь до с раннего утра до позднего вечера одна дома. А ей ведь всего лет восемь, наверное, да?

Женщина вдруг рассвирепела. Как бочка пороха, готовая взорваться от малейшего прикосновения горящей спички.

— Да что вы об этом знаете? — закричала она. — Я одна ее воспитываю и из кожи вон…! Не лезьте в чужую жизнь, в своей лучше копайтесь, понятно?!

И швырнула трубку.

Катя услышала все, что хотела услышать и все, что психиатр хотел ей сообщить. Она забрала несколько листов бумаги с распечатанным на них заключением консультантов. Катя уже уходила, когда профессор задумчиво произнес:

— Знаете… Ведь у большинства серийных убийц основная черта, объединяющая их — это детская травма, нанесенная близкими людьми. Очень часто это самые близкие люди. Мать или отец. А потом ребенок — маленькое человеческое существо, судьба которого до этой травмы могла развернуться как угодно — несет на себе отпечаток перенесенного им ужаса всю оставшуюся жизнь. Иногда я задумываюсь… Почему родитель мог сделать то, что исковеркает его ребенку всю жизнь? Неужели сознательно?

— И… как вы сами считаете? — не понимая, к чему клонит психиатр, спросила Катя.

— Если копаться в этом клубке, то вывод можно сделать только один. И это ужасный вывод. Причиной, которая подтолкнула родителя нанести ребенку глубокую травму, лежит также в его детстве. Ему была нанесена подобная травма, заставившая его через много лет воспроизвести этот сценарий.

Катя поежилась.

— Матрешка?

— Что-то вроде того. Одна и та же травма, кочующая их сознания в сознание, из поколения в поколение. Но что будет, если раскручивать этот клубок до конца? До первой травмы, положившей начало всему этому? Иногда мне кажется, что мы докопаемся до первородной травмы, нанесенной нашим предкам давным-давно. Где-то на заре человечества. Вы верите в бога, Екатерина?

— Сложный вопрос, — вздохнула она. — Давайте что-нибудь полегче.

— Я почему спросил? Помните библейскую историю про жертвоприношение Авраама, который понес на заклание собственного сына? История, известная всем. А с точки зрения психиатра — чудовищная травма, которую своему сыну нанес его отец. Но кто положил начало этой цепочке? — консультант покачал головой и взглянул на Катю напоследок печальными глазами усталого человека. — Простите старого дурака. Об этом лучше не задумываться.

А на другом конце города в это время Поляков убрал сотовый телефон в карман и присел за стол. Выудил из сейфа распечатанную на компьютере копию досье Санчеса-Мохова, а из кармана — его фотографию.

Ложный след. Что и требовалось доказать. Но Поляков должен был проверить, чтобы убедиться наверняка. Он бросил досье и фотографию в нижний ящик письменного стола — и в ту же секунду забыл о его существовании.

И напрасно.

9

В этот день солнце жарило с самого утра так сильно, словно старалось испепелить мироздание. На небе не было ни облачка. Катя, выбравшись в девятом часу на огород, где стоял сколоченный отцом деревянный туалет, решила, что это — хороший знак. Отличная погода для отличного дня.

Катя хотела в это верить.

За невысоким плетеным заборчиком, уходя вниз, тянулся огород соседей. Шагая к туалету, Катя опасливо покосилась на соседний участок. Вчера там пили. Не привыкшая не только к виду и звукам пьянок, но даже к самому факту их существования, Катя настороженно смотрела на разбросанные по участку бутылки и деревянный стол, все еще заставленный рюмками и тарелками с остатками закуски и снующими над ними здоровенными мухами.

— Готова? Завтракать будешь? Каша остывает.

Катя вздрогнула. Это была мама. Она с вечера колдовала с бигуди и легла с ними спать, чтобы утром уложить красивую прическу. Мама подкрасила губы и глаза и облачилась в фиолетовое платье, которое берегла для особых случаев.

— Да, мам, сейчас. Шикарно выглядишь!

Та даже смутилась, потому что чувствовала себя неловко. Она не притрагивалась к косметике уже давно. Но сегодняшний день стоил того.

Катя сполоснула лицо в умывальнике, закрепленном на дверце сарая, и отправилась в летнюю кухню. Отгоняя от остывающего чая и от тарелки с гречневой кашей назойливых мух, мама резала хлеб.

— Ешь быстрее и одевайся, — велела она. — Мы с отцом отпросились только до обеда, а нам нужно и в центр добраться, и назад успеть.

— Так а зачем оба отпрашивались? Мы бы и с тобой съездили.

— Потому что, — отрезал голос папы, вошедшего в летнюю кухню. — Ты слепая или просто глуповатая выросла? Не видишь, что на улицах творится?

Мать цыкнула на папу, а Катя обиженно уткнулась в тарелку. Папа покачал головой и закурил папиросу, устроившись у окна. Больше он не сказал ни слова.

Проглотив постный завтрак, Катя побежала одеваться. Натянула сарафан, одолженный у Вали, и отправилась причесываться к зеркалу. Оно висело в метре от двери, ведущей на летнюю веранду, и до Кати донеслись голоса родителей. Она поневоле прислушалась.

— …Что за отребье у нас поселилось? — бубнил папа. — Я ведь в два ночи выходил, а они все бухают. Там уже и мордобой какой-то был. И ни одного знакомого лица.

— Там же Потаповы жили. А они как-то говорили, что съехать хотят. Все-таки съехали, наверное. И квартирантов пустили.

— Квартирантов… Алкашей каких-то. Я у одного на плече зоновскую наколку видел. Зоновскую, Тань. У нас через забор зеки теперь обитают.

— Мда… Потаповы тоже молодцы. Съехали и даже не сказали ничего. А ведь общались вроде. Помнишь, на прошлый новый год в гости даже заскакивали…

— «Не сказали ничего», — проворчал папа. — Ты что, не соображаешь, что происходит? Сбежали твои Потаповы. Не захотели рисковать — и смылись подальше отсюда. У них ведь внучка часто гостит, а ей ведь лет 15. И я понимаю, о чем они подумали. «А вдруг наша внучка станет следующей?».