Грегг Гервиц - Обвинение в убийстве
– Мы с Митчем провели тут много времени, – подхватил Роберт. – Вам известна вся эта рутина. Информаторы в нужных местах, телефонные линии, адреса фирм, где можно взять напрокат машину, пути отхода…
– У вас должны быть информаторы и хорошие связи в Детройте, – предположил Тим.
– Там нас знают. А в Лос-Дьяволесе человек – никто, пока не станет кем-то.
– Если мы туда сунемся, то попадем в зону действия других судебных исполнителей, и нас тут же раскроют, – сказал Дюмон. – Не говоря уже о том, что мы наследили. Авиабилеты, отели….. – Его глаза блеснули. – Мы не любим оставлять следы.
– Есть и другая причина, – сказал Тим. – Дело Джинни – это пряник, которым вы можете помахать у меня перед носом, вот почему это «седьмое и последнее дело».
Рейнер, казалось, был доволен: Тим говорил с ним на одном языке.
– Вы правы. Нет нужды притворяться. Нам нужна своего рода гарантия. Мы хотим убедиться, что вы не уйдете, что вы преданы делу. Мы здесь не только для того, чтобы помочь вам, но и ради общественного блага.
– А что, если я решу, что другие казни не оправданы?
– Тогда голосуйте против всех шести, и перейдем к Кинделлу.
– Почему вы уверены, что я не сделаю именно так?
Дюмон откинул голову назад:
– Мы знаем, что вы будете вести себя честно.
– А если вы не будете так же честны, справедливы и компетентны, когда мы будем рассматривать дело Кинделла, – сказала Аненберг, – я лично проголосую против его казни. Вы не сможете навязать нам решение о его виновности.
Дюмон продолжил:
– Это выгодно и вам – до последнего откладывать рассмотрение дела Кинделла.
– С чего вы взяли?
– Если бы первым было дело Кинделла, вы оказались бы первым подозреваемым.
– Но если мы вынесем решение о его казни после двух-трех других громких дел, от вас будет отведено подозрение.
Тим секунду помолчал, размышляя.
– Нам известна ваша версия насчет сообщника, – произнес Рейнер. – Будьте уверены, я смогу получить информацию, к которой у вас нет доступа. Записи государственного защитника, сделанные во время его разговоров с Кинделлом, материалы журналистского расследования, может быть, даже полицейские файлы. Мы докопаемся до самой сути.
Тим пристально смотрел на Рейнера. Несмотря на антипатию к этому человеку, он чувствовал, что между ними существует связь, – может быть, потому, что Рейнер тоже был отцом, потерявшим ребенка, и всерьез воспринял версию Тима о сообщнике.
Наконец Тим прошел к одному из кресел и сел.
– Мне просто нужно знать, кто убил мою дочь. И почему ее убили.
Он услышал, как беззащитно и жалостливо прозвучали эти слова, словно вознесенная к небу молитва о несовершенстве мира. К его глазам подступили слезы. Сразу же вслед за этим последовал взрыв презрения к самому себе за то, что он выставил свои чувства напоказ. Еще в детстве отец вдолбил ему в голову: «Никогда не выдавай ничего личного – это обернется против тебя».
– Мы понимаем, – сказал Дюмон.
Роберт добавил:
– Вы сможете не только добиться своей личной цели найти убийцу – или убийц – вашей дочери, но и решить более глобальные правовые вопросы…
– Почему вы выбрали Лос-Анджелес? – спросил Тим.
– Потому, что в этом городе напрочь отсутствует всякое представление об ответственности, – сказал Рейнер. – Известно, что решения лос-анджелесских судов определяются теми, кто предложит большую цену. Правосудие здесь вершится не судом, а сборами театральных касс и хорошо подмазанной прессой.
– Джей Симпсон, убивший свою жену, только что купил дом во Флориде за полмиллиона долларов, – усмехнулся Митчелл. – Убийцы полицейских и наркодилеры заключают рекордные сделки. Проститутки выходят замуж за важных персон. У Лос-Анджелеса нет совести. Нет разума. Нет правосудия.
– Здешним полицейским, – воскликнул Роберт с неожиданной горячностью, – на все плевать. Здесь так много убийств и столько равнодушия! Этот город просто сжирает людей!
– Мы хотим, чтобы казни послужили предотвращению преступлений, – добавил Рейнер, – поэтому все должно быть выполнено на высшем уровне.
– Так вот что это такое? – Тим обвел глазами комнату. – Грандиозный эксперимент. Социология в действии. Вы собираетесь привнести правосудие в большой город?
– Ничего грандиозного, – покачала головой Аненберг. – Не доказано, что смертная казнь может предотвратить преступления.
– Просто ее никто никогда не рассматривал с этой точки зрения! – Митчелл вскочил. – Суды безопасны, а благодаря возможности подать апелляцию в их постановлениях недостает пугающей неотвратимости. Преступники не боятся суда, но они должны знать о том, что ночью кто-то может неожиданно прийти за ними. Я знаю, что в нашем плане есть определенные сложности, но убийцы и насильники должны осознавать, что есть другие силы, перед которыми им придется ответить. Они могут выскользнуть через лазейку в законодательстве, но там их будем ждать мы.
Аненберг положила руку на колено.
– Я думаю, что нам не следует ждать глобального влияния на социум. Мы действуем как известковый раствор в щелях закона, не больше и не меньше. Мы не спасаем мир, но в некоторых случаях помогаем торжеству правосудия.
Роберт со стуком поставил стакан:
– Мы с Митчем хотели сказать, что мы здесь, чтобы восстановить справедливость! И пусть до подонков дойдут слухи, что в городе появился новый шериф!
– К тому же это лучше, чем хныкать и строить памятники, – добавил Митчелл.
Дюмон повернулся к Тиму; в его глазах не было и следа прежней иронии:
– Близнецы и Аист будут вашей оперативной группой. Они обеспечат вам поддержку. Используйте их, как считаете нужным, или не используйте вообще.
Теперь Тим понял, откуда появилась враждебность, которую он заметил в близнецах с самого начала.
– Почему я должен ими руководить?
– Нам недостает оперативных навыков, которые есть у человека с вашим уникальным сочетанием профессионализма и боевого опыта. Мы не настолько искусны в… э-э… приведении казней в исполнение.
Рейнер сказал:
– Нам нужен главный исполнитель, чрезвычайно уравновешенный и хладнокровный. Нужно все умело организовать, чтобы не возникало перестрелок с правоохранительными органами.
Дюмон налил себе еще один стакан.
– Я уверен, вы понимаете, что есть куча причин, по которым все может пойти наперекосяк. И, если это случится, нам нужен человек, который в случае неприятностей не потеряет голову и не будет сразу хвататься за пистолет. Аист отнюдь не тактик…
Аист улыбнулся улыбкой плоской и широкой, как кусок арбуза.
– …А Роб и Митч хорошие полицейские – такие же, каким был я, когда энергия била из меня ключом. – В улыбке Дюмона ощущалась какая-то грусть, за ней явно что-то скрывалось – возможно, носовой платок со следами крови. Он уважительно кивнул Тиму:
– Но нас не учили убивать, и мы не ОМОН, сохраняющий спокойствие под огнем.
– А что вы будете делать, если кто-то нарушит все правила? Ведь у вас нет никакого контролирующего органа.
Рейнер поднял руку в успокаивающем жесте:
– Это одна из наших основных забот. Чтобы этого не произошло, у нас практикуется политика нетерпимости.
– Само собой разумеется, наш договор существует исключительно в устной форме, – кивнула Аненберг, – поскольку мы не хотим оставлять никаких изобличающих нас документов. И этот договор включает в себя пункт о самороспуске.
– Пункт о самороспуске?
– Говоря юридическим языком, пункт о самороспуске устанавливает заранее оговоренные и четко сформулированные действия на тот случай, если договор будет нарушен. Он вступает в силу в тот самый момент, когда один из членов Комитета нарушит любое из наших правил.
– И каковы эти заранее оговоренные действия?
– Пункт о самороспуске требует, чтобы Комитет был немедленно распущен. Оставшаяся документация – хотя мы и приложим все усилия, чтобы свести ее к минимуму, – будет уничтожена. Никакой иной деятельности, кроме сокрытия вылезших концов, Комитет больше вести не будет, – лицо Рейнера стало суровым. – Это и есть нулевая терпимость.
– А если кто-то захочет уйти?
– Пусть себе идет с Богом. Мы полагаем, что все происходящее останется между нами, так как одинаково изобличает любого из нас.
Аненберг добавила:
– Комитет отправится в короткий отпуск, пока мы не найдем подходящей замены.
Тим откинулся назад в кресле так, чтобы чувствовать, как пистолет прижимается к его спине.
– А если я не захочу вступать в Комитет?
– Мы будем надеяться, что как человек, потерявший дочь, вы поймете нас и позволите нам заниматься своим делом, – сказал Рейнер. – Если вы решите обратиться к властям, то имейте в виду, что никаких улик вы здесь не найдете. Мы будем все отрицать. А сказать, что слово каждого из нас имеет определенный вес в юридических кругах, – значит не сказать ничего.
